На конкурс "Вспомним о наших дорогих мамах!"

Долг и память

Борис Штейнман,
Германия

Свой рассказ я назвал «ДОЛГ И ПАМЯТЬ» не случайно. Я обязан выполнить свой долг перед светлой памятью моих родителей, которые дали мне путевку в жизнь, старались оберегать меня от жизненных невзгод и при моем малейшем недомогании говорили на идиш «Мир фар дир» («мне за тебя»). Я часто думаю о них, неизменно ощущая прилив нежности и благодарности к ним. Их уже давно нет в живых, но благодарная память о них будет жить в моем сердце, пока оно бьется. У меня есть долг и перед своей совестью: если уж судьбе было так угодно, что я остался жив, пережив страшные годы немецкой оккупации, я обязан все вспомнить и рассказать, как это было на самом деле, ничего не приукрашивая, не сгущая красок и ничего не придумывая о преступлениях нацистов и их пособников. Рассказать о том, что произошло в годы войны со мной и с нашей семьей.

Моя мать, урожденная Цельман Хана Абрамовна, родилась 20 декабря 1914 года в местечке Снитков, Копайгородского района, Винницкой области и умерла в день своего рождения в 1995 году. Когда мама ушла от нас, мы вдруг все прозрели: как много все мы потеряли с ее смертью! Она была в превосходной степени ИДИШСКОЙ мамой, о которых поется в знаменитой песне «А идише маме»!

Папа 1915 года рождения пережил маму на 13 лет. Но через очень короткое время после ухода мамы он произнес знаменательную фразу: «Я и не знал, что так любил маму», хотя со стороны было всегда видно, какая трогательная у них была любовь и как гармоничен был их союз! Это видно из любительской фотографии, которую сделал мой младший брат Сема. Посмотрите на удивительно красивые и счастливые улыбки моих родителей, и вы убедитесь, что это так!

Мама моего отца Фрида Джуринская (моя бабушка) вместе с отчимом и младшим сыном Иосифом в тридцатых годах прошлого века переехала из местечка Черневцы, Винницкой области, где, кстати, я родился, в еврейский колхоз Фрайлебенского сельсовета, Калининдорфского еврейского национального района Херсонской области. Бабушка, отчим и Иосиф погибли в первые же дни войны. Истребление евреев на территории района осуществляли не только айнзацкоманды оперативной группы "Д", но также украинская вспомогательная полиция и отряды самообороны из немецких колонистов. Перед самой войной я побывал вместе с отцом у бабушки Фриды. У меня сохранилась фотография, сделанная там: кроме молодых и красивых мамы с папой, бабушки Фриды и отчима, а также Иосифа, видно, как бабушка и отчим держат меня на коленях.

Чем занимались до войны мои родители, не имевшие никакого образования (окончили по 3-4 класса)? Папа очень любил типографское дело. Он умело выполнял любую не чиновничью, а рядовую типографскую работу. Мог устранить любую неисправность в печатном станке; мог сам набрать любой текст (он складывался из отдельных свинцовых буковок), умел вырезать для районной газеты на линолеуме разные клише, дружеские шаржи, карикатуры и пр. Он работал заведующим типографией Копайгородской районной газеты «Шляхом Леніна», а мама, оставив работу воспитательницы детского сада, полностью отдалась воспитанию детей.

1. Как это начиналось
Говорят, что время все лечит – стрессы, душевные раны, переживания и трудности, которые пришлось преодолевать. Но есть такие потрясения, которые не поддаются никакому излечению, разве что боль только приумножается. Стоит только вспомнить те необыкновенно тяжелые годы, как вдруг оживает то, что, казалось бы, навсегда должно было зарубцеваться на сердце. Острота ощущений от воспоминаний о войне снова и снова предстает перед глазами своей неизгладимой стороной.

Я встретил войну совсем в юном возрасте, когда мне не исполнилось еще даже шесть лет. Вспоминая то тяжелое время, которое испытывало на прочность не только взрослых, но даже и детей, в первую очередь думаю о человеке, который был для нас главной опорой и надеждой, - это моя мама Хана. Соседи называли её любовно на идиш «Хоне мит ди цепалех» («Хана с косичками») - за красоту, необыкновенную доброту и чуткость к людям. Когда началась война, ей было только 26 лет. Словно в калейдоскопе, через более чем семь десятилетий, вспоминаются наполненные ужасов далекие годы.

Солнечные беззаботные дни лета сорок первого не выделялись для нас чем-то особенным. Мы, местечковые пацаны, наскоро позавтракав, спешили к ровесникам, находили себе общие игры и развлечения – жмурки, цурки, игры тряпичным мячом и др. Мы сбивали себе коленки и пальцы на ногах, но никто не жаловался, не плакал, все было привычно, интересно и мило. Так проходили дни за днями.

Но вот однажды мы увидели, как взрослые собрались на улице и пристально вглядываются в неблизкий горизонт. Наше еврейское местечко расположено недалеко от живописной реки Немия (приток Днестра) и старинного парка. А вокруг этого сказочного пейзажа – небольшие возвышенности и пыльные дороги. Стоило проехать по этой дороге подводе или пройти стаду коров, возвращающемуся с пастбища, как густой шлейф серо-желтой пыли еще долго клубился на горизонте.

Но вот они заметили странную картину: по той пыльной дороге двигалась длинная толпа. Как утверждали все знающие собравшиеся в толпе люди, это брели с нелегким грузом домашних вещей евреи, депортированные из насиженных мест Буковины и Бессарабии. Людская цепочка долго не кончалась. И даже нам, детям, было больно и грустно наблюдать за происходящим.
Я стоял рядом с мамой и видел, как она подолом юбки вытирала слезы. Хотелось спросить: что это значит? Но мама как-то сама загадочно промолвила: такое ждет и нас… В горькой правде этих слов мы и сами вскоре убедились, до конца не понимая происходящего.

То, что началась война, я уже знал. Ведь дома только и говорили об этом. Конечно, не со мной вели беседу, а мама, папа и бабушка что-то обсуждали, плакали, крепко обнимая нас, своих детей. Мы только слышали неутешительное: «Ой, что же нас ждет впереди?»

2. Мама с топором
Вскоре мы, дети, стали не только свидетелями, но и участниками срочного выселения из дома – примитивного, саманного, но своего. С небольшими котомками вещей евреи собрались на центральной площади местечка. Эту площадь мы называли «У банка», поскольку в двухэтажном здании находился районный банк. По велению строгих распорядителей все строились в ряды – по четыре человека в каждом. Помню шум, гам, слезы. Кто захватил с собой мешок с вещами, кто взял с собой корзину с продуктами, кто погрузил на тележку подушки и одеяла, посадив рядом маленьких детей. Одним словом, на плечах и в руках были необходимые пожитки. Поговаривали, что нас выселяют из Копайгорода совсем ненадолго: то ли в местечке должны сделать дезинфекцию с дезинсекцией, то ли должны определиться с будущей работой для жителей местечка.

Все вокруг вызывало тревогу. Мы стояли в ряду рядом – мама и бабушка, а между ними – мы, два брата (я и младший брат Миша трех с половиной лет). Каждый со своим «скарбом». Вспоминаю: меня мама обмотала одеялом, а в руки дала сверток из своей хустки (платка) с плотно уложенной туда утварью. Миша нес большой чайник и какие-то мелкие важные и нужные вещи. С такой ношей длинная колонна двигалась в сторону станции Копай. Двигалась – слишком громко сказано. Скорее, колонна тянулась еле-еле, а люди изнывали от жары и жажды. Кто прихватил с собой бутылку воды или молока, тому повезло. Глоток жидкости был спасительной ценностью. Именно ее и не хватало прежде всего.

Шли долго и уныло. По обочинам дороги росли яблони. Плоды были неспелые (мы их называли «зелепухи»), но выходить из строя, чтобы сорвать одно такое неспелое яблочко, категорически запрещалось и пресекалось. Приходилось довольствоваться пыльной падалью, чтобы можно было хотя бы как-то смочить губы. Этой зеленью, получервивой и кислой, наполняли карманы. Мы, казалось, взрослели на ходу, не ведая, что же будет с нами дальше.

А дальше был лес – густой и необитаемый, почему-то окруженный колючей проволокой. Прошли еще немного, и вдруг услышали голоса людей, занятых трудом. Они тащили тяжелые ветки, что-то рыли вокруг деревьев. Некоторые уже успели создать себе «уют» - шалаши и землянки. Перед нами в лесу поселились депортированные из Бессарабии и Буковины евреи, которых мы издали видели на горизонте в Копайгороде. Они, очевидно, уже продолжительное время вели кочевой образ жизни и успели приспособиться к нему. И строить шалаши стало для них привычным делом. А для нас- потрясение и страх. Нужны сейчас сильные мужские руки, но вокруг – одни женщины, старики и дети. Да и приспособлений никаких – хоть сядь и плачь. Очень уж ненадежны эти лиственные шалаши! Пойдет дождь – и все мы со своим жалким имуществом окажемся в настоящей луже. Эх, был бы папа рядом, он бы быстро сориентировался! Его в нашем местечке хорошо знали как мастера на все руки. Он был не только умелым типографским работником. Он хорошо знал переплетное дело, умел изготовить надгробный памятник, клише из резины и линолеума. Здесь очень пригодилась бы его сноровка.

Папу не сразу взяли на фронт. Он имел бронь как заведующий типографией, на чьей материальной ответственности числились стратегические материальные ценности – шрифты, печатная краска, бумага, печатные станки. Сотрудники партийных органов и НКВД сориентировались, что все это понадобится для подпольной работы в тылу врага. Отец не был коммунистом, но с первых дней войны он активно включился в деятельность Шестого партизанского отряда имени Хрущева Ленинского соединения, действовавшего на западе Винницкой области. Вместе с боевыми товарищами он начал выпускать листовки, плакаты и другую печатную продукцию. А тут, в лесу от кого ждать помощи? Да еще когда у мамы на руках малые дети.

Выручили чужие люди – депортированные евреи, привычные к таким лесным работам. За время своего изгнания из родных мест они успели обменять некоторые свои вещи на топоры, молотки, пилы, научились строить лесные времянки. Мама познакомилась и вскоре подружилась с одной семьей из города Черновцы. Она одолжила у них топор и стала рубить ветки, а я с удовольствием относил их к месту нашего будущего шалаша. Я никогда не видел прежде маму с топором в руках, но она настолько овладела этим инструментом, что бабушка Сура, знавшая толк в строительном деле (в мирное время она имела семейную профессию стекольщицы, но нередко выполняла работы по строительству и ремонту домов), даже похвалила маму: тебя, мол, и на стройку охотно бы взяли. Буковинская семья помогла маме построить примитивное укрытие от дождя и ветра. Вскоре начались ливневые дожди. Сырость в землянке дала о себе знать: я простудился, а лечиться было нечем. С тех пор легочные болезни не дают забыть тот лес. Это печальные последствия тех дождей.

3. Расстрел на месте
В лесном лагере охранники по несколько раз в день собирали представителей семей на дисциплинарные разборки. Предупреждали, например, что выход из территории лагеря грозит самым строгим наказанием, вплоть до расстрела. Невыполнение любого распоряжения тоже не может пройти безнаказанно. И. как устрашение всем обитателям лагеря, двое узников были расстреляны. Дело в том, что вокруг забора из колючей проволоки стояли местные жители: одни наблюдали, как живут в неволе евреи, другие – злорадствовали, а третьи обменивали на унизительных для евреев условиях продукты питания на ценные вещи.

На глазах у евреев надзиратели – местные полицаи – расстреляли девушку, которая перелезла через забор, чтобы обменять у одной крестьянки лекарство для больной матери. Другой выстрел прозвучал в безоружного еврея, который залез на дерево, чтобы срубить толстую ветку для шалаша. Полицаи посчитали это как попытку бегства из лагеря.

Особенно злорадствовали блюстители порядка, когда приезжали карательные отряды из города Бар. Поводы для наказания находили очень быстро: один плохо убрал территорию, другой проявил непослушание, третий опоздал на работу… Одним словом, «козлы отпущения» находились всегда. Выручить могли только выкупы. «Парламентарии» из гетто вели переговоры, которые не всегда заканчивались успешно. Для наглядности, чтобы все видели, к чему может привести отсутствие продвижения в переговорах, каратели ставили на своеобразный пьедестал пулемет, из которого делали предупредительный выстрел в воздух. Эти отряды приезжали в лагерь дважды. У людей уже не находились ценные вещи, деньги, золотые украшения для выкупа. У нас, как и многих других евреев, ни раньше, ни тогда не было таких ценностей, чтобы откупиться.

Никогда не забуду такой эпизод. Каратели были неумолимы, да и «парламентарии» настаивали: ищите или смерть неизбежна. Неожиданно нас выручила бабушка Сура: она отдала свою самую дорогую и сокровенную вещь, свой амулет – старинный стеклорез с алмазом. Бабушке он достался по наследству от дедушки и прадедушки, потомственных стекольщиков. Для меня было мечтой выманить у бабушки этот стеклорез, прикоснуться к нему и, если не поиграть с ним, то хотя бы подержать его в руках. В блестящий нержавеющий стальной каркас был вмонтирован, по-видимому, дорогой алмаз. Ручка стеклореза была из слоновой кости. Описать то, насколько ценной была для бабушки эта реликвия, очень трудно. Когда «парламентарии» увидели эту вещь и осознали ее ценность, они быстро решили наш вопрос. Мама прочувственно поблагодарила бабушку и сказала: «Спасибо тебе, ты нас всех спасла».

4. Из лагеря – в гетто
В лесном лагере на станции Копай мы пробыли недолго – до середины сентября 1941 года. Вскоре объявили, что нас переселяют назад в местечко, где нам будет лучше. Оказалось, что мы находимся теперь на территории Транснистрии под властью Румынии. Однако жизнь евреев в Копайгороде не улучшилась: те же запреты и ограничения.

Из лагеря в местечко мы возвращались уже не колонной, а окольными путями. По дороге видели мужиков, которые тащили вещи, украденные из еврейских домов, оставленных без присмотра. Мы узнали, например, крышку от старинного бабушкиного комода. Его еле несли два человека. Однако мы не посмели даже слова сказать грабителям: их власть все-таки. Нетрудно представить себе, что было в самом местечке: все разворовано, разбито, окна в домах выбиты. Перья от разорванных в поисках драгоценностей подушек и перин носились в воздухе, остатки мебели уничтожены. Улицы местечка загорожены срезанными деревьями и досками, связанными колючей проволокой. Мы себе не представляли, как можно будет наладить быт в таком изуродованном месте.
Но евреи – народ особый, и многие века они были приучены приспосабливаться ко всяким условиям. Главное – у нас была крыша над головой. Даже эти полуразрушенные дома сразу стали перенаселенными, ведь каждая семья приютила у себя семью депортированных евреев. Я уже упоминал о семье из Черновцов, которая помогала нам возводить шалаш в лесу. Мы стали жить вместе. На две семьи у нас были две крохотные спальни и маленькая кухонька. Жили мы в тесноте, но очень дружно. Глава той семьи (я до сих пор жалею, что не запомнил ни фамилию, ни даже его имя) по профессии – врач. Он знал много иностранных языков. Мы были особенно рады, что его дети, наши ровесники, проводили время с нами, двумя братьями. Пока взрослые занимались благоустройством, мы, дети, находили себе общие занятия дома и на улице.

Подумалось: как бы пригодился нам бабушкин стеклорез, ведь на улице валялись куски стекла, которые можно было использовать на остекление окон. Пришлось закрывать окна кусками фанеры и картона. Нужно было думать и о том, что наступили осенние холода, а топить печку было нечем. Взрослые находили на улицах сухие ветки и приносили домой. Однако этого было очень мало. Мама приносила с колхозного поля высохшие стебли подсолнуха, и этим пополняла топливные запасы. Она это делала по несколько раз в день, но только под покровом ночи, поскольку дневные работы на полях никто не отменял.

Не менее острой была проблема с едой. Иногда удавалось обменять у селянок на картошку или свеклу старые вещи. Когда удавалось выменять крынку молока для детей, то, разведенное водой, оно представляло собой особое лакомство. Взрослые и дети подбирали падаль яблок, слив, груш, которых было много вдоль дороги. Из них мама и бабушка готовила вкусные кушанья.
Каждый день из гетто уходили большие группы людей на сбор овощей и фруктов для румынской администрации и украинской полиции. И не дай Бог, чтобы кто-то взял себе пару качанов кукурузы, клубней картофеля или морковок! Надсмотрщики разъезжали на лошадях и строго наказывали тех, кто осмелился нарушить запрет.

Часто мама брала меня с собой, и я помогал ей в меру своих сил. И я был доволен, поскольку можно было тайком съесть морковку или погрызть сладкую свеклу. Принимал участие и в сборе колосьев. После уборки урожая их оставалась в поле немало. Мама пошила мне маленький мешочек, который, наполнив зерном, я прятал под одеждой и приносил домой. Конечно, я боялся, но еще больше боялась мама.

5. Расправа оставила неизгладимый след
В один из дней мы возвращались с поля. Измученные тяжелым трудом, люди еле-еле тянулись вдоль дороги. Вдруг нас остановили надсмотрщики на лошадях. Они велели показать свертки одежды, которые они несли с собой. У некоторых обнаружили мешочки с колосками. Среди пойманных «с поличным» была и моя мама. В центре местечка на площади у банка было устроено судилище. Для устрашения собрали всех жителей местечка. У ног «провинившихся» были высыпаны украденные колоски. На судилище прибыл и претор (руководитель местной румынской власти). Он клеймил позором несчастных женщин. За это преступление, - изгалялся он, - положено строгое наказание, вплоть до расстрела. Но мы милостиво даруем вам жизнь, но, конечно, вас накажем. Мое решение: за каждый украденный колосок – удар плеткой. И дал полицаям команду приступить к экзекуции.

Те услужливо приготовили свои плетки. Изготовленные из резины и кожи, плетки, конечно же, предназначались для наблюдения за скотом. Посыпались удары по ногам и спинам женщин. Худые и изможденные, они плакали, падали от ударов, но это не остановило карателей. «Так будет с каждым, кто посягнет на общественное добро», - сказал в назидание претор и, довольный, уехал. А дома бабушка и черновицкий врач обмывали мамины раны. После этой расправы мама продолжительное время не выходила на работу, так как все тело было в кровоподтеках, а ноги вспухли. Мама же нас успокаивала, мол, все пройдет. Мы, ее дети, гладили ее волосы и руки и целовали ее лицо. Теперь, спустя много лет после войны, я понимаю, как эти страшные коричневые с синеватым оттенком рубцы на маминых ногах всю жизнь напоминали о себе, а тромбы укоротили годы ее жизни.

6. Уроки жизни
Совсем неожиданно маме пришлось разбираться еще с одним неприятным делом. И спровоцировали его мы, дети. Речь идет о нашем любопытстве. Нам, мальчишкам, очень хотелось заглянуть, что делается за территорией гетто, огороженной колючей проволокой, например, на центральной улице. Там постоянно ездили машины и мотоциклы, ходили люди, чинно расхаживали полицаи. Но одно дело – видеть это через дырку в заборе, другое – приподняться над забором. И вот что мы придумали. Двое мальчишек сплетают руки, образуя подобие стульчика, на который поднимается третий и – картина, как на ладони. Потом менялись местами.

Но однажды нас заметил полицай. В нашу сторону побежали вооруженные люди. Мы, конечно, разбежались, но спрятаться не успели. На наши крики выбежали взрослые, которые умоляли полицаев не наказывать нас. Ни в какую. В ход пошли плетки и тяжелые кулаки. Мама бросилась к полицаю с просьбой пощадить детей. В ответ на просьбу мама получила удар сапогом. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, но тут полицаев срочно позвал «сам» копайгородский градоначальник Крушлинский, так как на станции Копай произошло серьезное ЧП, и с этим надо было разобраться. Уже после войны мы узнали, что за тяжелые военные преступления тот понес заслуженное наказание.

В наш дом часто приходили люди. Их интересовали фронтовые новости. Наш сосед, буковинский врач, располагал такой информацией. Он свободно читал немецкие и румынские газеты, которые каким-то образом доставал. Потом появились листовки. Кто-то собрал детекторный радиоприемник, и новости, последнее время все более приятные, появлялись регулярно.

Тем временем в нашем гетто произошло знаменательное событие: местный учитель по фамилии Креймер решил помочь детям заняться полезным делом. В гетто существовало еврейское самоуправление, которое поддержало инициативу учителя и дало добро на открытие пусть и примитивной, но все же начальной школы. В подвале банка нашли соответствующую комнату. Не беда, что ребятам не на чем было сидеть. Было главное – стремление научиться читать и писать. Не было ни книг, ни карандашей, ни бумаги. Находили старые книги, делились обломками карандашей. Условием посещения школы было: каждый должен был принести 1-2 полена дров, которыми топили буржуйку. Мама каждый день спрашивала меня, чему я научился за день, и радовалась этому. Я благодарен и учителю, и маме за те по-настоящему уроки жизни.

7. Такое не забывается
Однажды ночью в наш дом постучали. Это пришел папа со своим товарищем. Они рассказали, что Копайгород скоро будет освобожден, а накануне в местечко придут разведчики для изучения обстановки и выявления группировок румынских оккупантов и их местных пособников. Мы, дети, с радостью встретили отца, но задерживаться дома он не мог, так как требовалось выполнить задание командира партизанского отряда, где он вел подпольную работу.

В эту ночь папа взял меня с собой, и мы вместе через тайный ход проникли в типографию, которая уцелела от разрухи и грабежей. К утру папа сумел отпечатать там листовки и Гимн Советского Союза, а также стихи – приветствие бойцам Красной Армии, сочиненные проживавшим с нами врачом из города Черновцы. Через много лет, когда были рассекречены архивы Винницкого КГБ, образцы этих листовок, как и другие материалы копайгородских подпольщиков, связанные с именем моего отца, находились в его личном деле.

И вот наступил этот радостный день освобождения – 20 марта 1944 года. Хотя этот день выдался дождливым, настроение у людей было приподнятое. Люди радовались вместе с солдатами – освободителями, обнимались и плакали. Мне было приятно принимать участие в процессе вручения листовок воинам.

В заключение хочу показать фотографию нашей семьи, сделанную в далекие семидесятые в местечке Ялтушкове Винницкой области. Мама, папа и мы, три их сына, были счастливы встретиться в родительском доме. Счастьем светятся дица родителей. И если я сумел передать своим детям то тепло, которое я получил от них, - это настоящее счастье.