Каждый день мог стать последним...

(1941 —1944 —1946гг)
Полный вариант.

Р.А.Кочерова

Документально достоверная история о судьбе женщины, еврейки, которая в июне 1941г. с трехлетним ребенком попала сразу в огонь войны в Польше, под Белостоком, о том, как в течение трех лет, пройдя лагеря и тюрьму гестапо, сумела не только выжить сама и спасти сына, но оказать существенную помощь местному населению и партизанам. Фамилии всех лиц, упоминаемых здесь, подлинные. Названия городов, деревень, сел, местечек, станций даны по состоянию на 1941-44гг., сейчас г.Дpисса называется Верхнедвинском, г.Двинск —Даугавпилс, г.Крынки — Крынки-Бялостоцке.
Повествование ведется от первого лица, в форме дневника.
 

ОГЛАВЛЕНИЕ

Часть 1
1. НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ.........................3
2. НАЧАЛО...................................................... 4
3. АД НА ДОРОГАХ........................................... 6
4. ПЕРВЫЕ ЛАГЕРЯ.......................................... 10
5. РУДОВЛЯНЕ................................................ 11

Часть 2
6. ГУТАКОВСКИЕ, ДОРЕНКАМП........................... 13
7. СНОВА В ДОРОГЕ......................................... 17
8. БИГОСОВО.................................................. 19
9. АРЕСТ........................................................ 21

Часть 3
10. КАРАТЕЛИ................................................. 24
11. ТЮРЬМА ГЕСТАПО (г. ДРИССА)..................... 29
12. ПОКА СВОБОДНА........................................ 32
13. КОНЕЦ ОККУПАЦИИ..................................... 34

Часть 4
14. МОСКВА, 1944 —1946гг., БИРЮКОВ.................37
15. ПОСЛЕСЛОВИЕ…………………………………………........ 40
16. ПРИЛОЖЕНИЯ ( копии документов)............... 41

Анатолий Кочеров. ПОСЛЕСЛОВИЕ

1.НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ.
04.02.1950г.

Все эти годы думаю, что обязана день за днем восстановить в памяти все, что знаю, что видели мои глаза, что прошло через мое сердце. ВОЙНА! Нет страшнее этого слова. В 1944г., когда Бигосово было освобождено, мне предложили остаться, описать все что знаю о событиях на этой земле. Я отказалась. Тогда не могла себя заставить вспомнить и заново пережить ВСЕ, думала, что смогу забыть.. .Увы! Когда по вызову приходилось рассказывать, надолго уходила в прошлое, вновь оживала страшная тень прожитых дней, лет. Прошло почти десять лет, и если мелочи стерлись, память терзает, особенно по ночам. А когда болею,- -страх, что не успею поведать. Возможно, мною руководит и другое: заново все пережить, может легче станет, разомкнется круг прошлого, люди, страдания, жестокость и мужество. Мысленно я день за днем живу кошмаром, что вмещается в слове -война. Только на работе, когда меня окружают горячие сердца детей, их пытливость, шалости, огорчения, радости, -я забываю. Бессонные ночи принадлежат прошлому. Мысленно я отчетливо вижу людей хороших и плохих, трусливых и смелых, жестоких и добрых. Иногда неделями вспоминаю имя, место и время события. В те страшные годы я иногда делала короткие пометки, хранила вырезки из газет. Кое-что довезла до Москвы, но когда меня стали вызывать на допросы в НКВД, сестры почти все сожгли. Все, все рассказать, —а нужно ли? Мне кажется, нет, я уверена, что не все известно, что и мое слово поможет понять, какое страшное время осталось позади, оставило незаживающие раны, изуродовало целое поколение. Это не должно повториться. Нелегко жилось моему поколению, но мы работали (счастье, если работа была).В 20 е годы жили голодно, были плохо одеты.Работали, учились, учили неграмотных. Но жизнь была заполнена верой, что ты нужна, это чувство помогало жить, радовало.

 

Немного о себе.
Моя девичья фамилия Финкенфельд (в переводе на русский - полевой жаворонок), еврейка, 1910г.рождения,

родом из Украины. В 1937г. окончила Военно-химическую академию по специальности «боевые отравляющие вещества»: тогда считали, что в будущей войне возможно применение химического оружия, особенно со стороны предполагаемого противника — Германии. Вторым основным предметом, после химии, в академии был немецкий язык — вся новейшая научная информация по химии была на немецком языке, я свободно владела им. Внешне я блондинка, с голубыми глазами, чуть ниже среднего роста, худенькая. Никто из окружающих меня, не знавших о моей национальности, никогда не принимал меня за еврейку. В 1936г. я вышла замуж за Кочерова Василия Иосифовича, кадрового военного, тогда он учился в Бронетанковой академии. В 1938г. родился сын Толя. В 1940г. муж (к тому времени он имел звание майор) получил назначение зам. комполка по технике («помпотех») и отбыл в часть: 8-ой танковый полк 36 кав. дивизии, который находился в местечке Крынки, под Белостоком (часть Польши, занятая нашими войсками в 1939г.). Он настойчиво звал меня с сыном к себе, даже ранней весной 1941г. приезжал в Москву, где я тогда жила вместе с двумя своими сестрами и братом. Другой (младший) брат Саша служил в авиации. После замужества я свою фамилию не меняла, т.е. все мои документы были на Финкенфельд. Я наконец решила переехать с сыном к мужу и в конце апреля 1941г. с багажом и сыном выехала из Москвы по ж/дороге.  

2. НАЧАЛО.
29 апреля 1941г.

Станция Берестовица. Мы с сыном и мужем ждем машину в г.Крынки, где служит муж. Поздно ночью доехали. Новый наш дом: большие комнаты, обставленные тяжелой мебелью, кровати нет. Стоят козлы - доска с соломенным тюфяком. Я недоумеваю: на чем же спят твои бойцы, если ты, их командир, спишь на доске? -"мои бойцы спят в три этажа",-ответил он и спохватился, оборвал разговор. Сердце сжалось предчувствием недоброго.

30 апреля.
Солнечное утро, дом окружен молодым садом, настроение хорошее. Пришла хозяйка знакомиться. Немолодая женщина, еврейка, понимает и говорит по-русски, любопытна, доброжелательна. Мебель, что стоит у нас - ее, мне стало совестно. Муж рассказал: муж хозяйки - учитель, всю жизнь работал и мечтал иметь свой дом. В 1939г. мечта сбылась, но дом был с мезонином, и когда пришли наши, оставили ему только мезонин, а первый этаж конфисковали. Его протест — отказался получить советский паспорт. Был арестован, выслан в Сибирь. Жена и дочь, учительница, остались жить в мезонине. Вот одна судьба.
Скоро май. Люблю этот праздник весны. Хочется , чтобы Васе было хорошо, уютно, ведь целый год жил один, писал часто, звал.Но временами что-то тревожно. Вечером всплакнула (а Вася говорил, что из меня слезу кулаком не выдавить), написала грустное, сумбурное письмо в Москву.

1 Мая.
Наш праздник. Вышла посмотреть городок. Наш дом на окраине, много зелени, дома все собственные, что для меня звучит непривычно. Женщина принесла молоко, расспрашивала о России, спросила: все ли в России могут получить работу? Приготовила вкусный обед, Вася так любит домашнее. Чем-то встревожен. Не буду спрашивать - так хочется хоть на время забыть плохое, быть вместе. Как я могла так долго быть в разлуке? Не вытерпела, спросила, что случилось? «На улице с утра были вывешены фашистские флаги, прости меня», -тихо промолвил. За что простить? Молчание. Только позже поняла.
Вечером были гости, они шутили, рассказывали, что Кочеров все свободное время писал ноты жене. Теперь все семьи офицеров налицо. Мне было тепло, хорошо. Вася сиял, а сынуля так похож на отца, подражает ему — мужчины.

15 мая.
Первые дни убираю, устраиваю «свой» дом. Никогда не жила так просторно - отдельная квартира! Утром провожаем отца, днем встречаем, вечером гуляем, говорим, а когда молчим, все равно хорошо. Начинаю думать о работе. Есть небольшой кожевенный завод, была там, видела лабораторию, химик нужен. Дом не может заполнить мою жизнь.

25 мая.
У меня будет еще ребенок.

30 мая.
Договорилась о работе, но новая забота, надо решать. Вася рад, а я? Всегда думала о втором ребенке, а теперь сомнение. Тревожно, кругом незнакомое, чужое. На базаре сегодня крестьянка отказалась продавать масло старой женщине – «прочь жиди», обратилась ко мне: «пани продам». Я убежала, если бы она знала, что я за «пани».Страшно.

2 июня.
Будем отмечать день рождения сына -3 года.
Придут однополчане Васи. Вася приходит поздно, задумчив, а спросишь,- улыбнется и снова хорошо. Решила — ребенка не нужно...

5 июня.
Пришли однополчане: начальник штаба Ильинский, комиссар полка Андрианов из штаба дивизии. Было весело, шумно. Вася пытался выставить мои достоинства. Какой он простой, бесхитростный. Видимо, его любят.

7 июня.
Несколько дней женщина не приносила нам молока. Вчера пришла, на мой вопрос ответила очень спокойно: «в праздник...христова тела...евреи не имеют права выходить на улицу, могут избить». Несколько дней замечаю молодого парня, одет необычно, сидит во дворе, чувствую его пытливый взгляд. Хозяйка пояснила: сын раввина, пришел посмотреть на еврейку, которая вышла замуж за русского.

10 июня.
Какая радость, приехал Саша, милый, славный Сашок, мой воспитанник. Вася рад за меня, я уже начала хандрить, с работой неясно, беременность. Время проводим вместе, Саше городок понравился, гуляет с Толей.

15 июня.
Новость: моя соседка, молодая, красивая женщина - в моем представлении польские женщины именно такие -Стася проявляет большой интерес к Саше. Высокая, статная, обычно стеснительная, она часто заходит, рассказывает о себе. 17 летней девушкой была отдана замуж за 50-летнего американца, владельца ресторана. Отец получил деньги, а она, деревенская девушка, встала за стойку. Родилась девочка — калека, ее отправили в деревню. Пьяный угар, ревность, побои. Приревновав жену, муж убил мужчину, был осужден, а она живет в вечном страхе, что он вернется.

20 июня.
Сегодня ночью уехал Саша, Вася проводил его. Только лег, стук в окно. «Вызывают к прямому проводу»,-услышала голос вестового. Не спала, шум проезжающих машин, плач хозяйки. В 5 утра хозяйка пришла проститься - ее и дочь увозят в Сибирь... Вышла во двор: машины, машины... Грузят вещи хозяйки, напротив —то же самое... Куда, зачем везут их? Тяжко.
В 8 вечера пришел Вася: «собирай, Римок, вещи- война!». Я в тот момент почему-то ничего не почувствовала, стала молча собирать вещи. Вася подошел, обнял: «прости, я знал, что будет война, но не думал, что так скоро. Пожить хотел с вами хоть лето, а осенью отправил бы вас к отцу. Будут эвакуировать семьи всех офицеров».
Нет, я никуда не поеду. Я коммунист, сама офицер. Разве можно не победить?
Не заплакала. С сыном вышли к машине. Обнялись, без слов, глаза в глаза. Он сказал: «благодарю тебя за все»... По улице машины, лошади, появился молоденький лейтенант, я узнала его, он принимал меня на военный учет. Крикнул мне, что надо уезжать. По улице валялись бумажки - документы, сводки... Местные вели себя так: кого вывозили - неблагонадежные - плач, проклятья; оставшиеся тащили из оставленных домов, учреждений стулья, столы,... Пошла в штаб полка, просила какой-то работы. Назначили дежурной ПВХО.
Надела сумку с противогазом (как давно его не носила) и заняла пост. Я говорила людям, что враг не пройдет, что надо продолжать, работать, но они, по-видимому, лучше меня знали обстановку. В городе все исчезло. В полковой столовой узнала, что вечером, возможно, будет Вася.

Вечером пришел боец, принес батарейки, чтобы можно было слушать радио. От него услышала: «по нас стреляют в спину из окон, чердаков». Вечером слышно: стреляют... Улица встречала и провожала злыми, настороженными глазами. Я понимала: почти в каждом доме горе, многих погрузили в вагоны и увезли в неизвестность. Увезли врагов? Моя хозяйка и ее дочь —враги?

21 июня.
Я дежурила, когда за мной пришли. На кровати, не раздеваясь, лежал Вася. Сказал, что ждет приказа о выступлении, полк готов, но почему-то тянут, тянут, дивизия молчит, границу обстреливают, колоссальное скопление войск.
Я молчала, хотелось только слышать его голос. Видя мое состояние, рассказал быль или шутку: перед 1-ой мировой войной военному министру позвонил царь: «Привести армию в боевую готовность, объявлена война». Когда министр выполнил приказ царя, раздался звонок: мобилизация отменяется. Министр перерезал провод, успев сказать: «ничего не слышу». -Я тоже сейчас в положении этого министра. Каждая минута дорога, и она может стоить много крови.»
Тогда я не совсем его поняла. Ночью проснулась от грохота, дрожала земля, выбиты стекла, мечутся люди... Почувствовала себя бесконечно одинокой... Утром пришли предупредить, что вывозят семьи командиров. Я отказалась. Продолжала дежурить, поддерживала связь с дивизией, с полком, они были недалеко.
23 и 24 июня прошли тревожно, бомбили. Поступили первые раненные.
Кругом пыль, дым, неопределенность. Работаю в лазарете.

3. АД НА ДОРОГАХ.
25 июня.

Пришли из штаба двое, мне было предложено выезжать, чтобы сопровождать тяжело раненных в Волковыский госпиталь. В кузове грузовой машины лежали три тяжело раненных летчика. Был очень жаркий день, раненные страдали от боли, жажды. Мне дали бинты и таблетки красного стрептоцида.
Выехали. Не переставая, кружили самолеты, их отвратительный рев накалял и без того жаркий воздух. Часто останавливались. Запекшиеся губы поведали: «...аэродром...приказ подняться в воздух, обследовать обстановку, получены сведения, что немцы... Командир звена поднялся, в это время новый приказ: ждать. Немцы сбросили бомбы - все самолеты уничтожены прямо на аэродроме. Впервые услышала: «..предательство...».  Немецкие самолеты летали так низко, что были видны лица летчиков. Продолжаем продвигаться. Недалеко от станции Берестовица немцы бомбят эшелоны, проехать невозможно. Раненным плохо, с бойцом Бойко пошли искать полевой госпиталь «Белые балки»,- лазарет эвакуирован, но нам оказали помощь и указали дорогу через лес и деревни. Кругом огонь, рев самолетов оглушает, но одна мысль: вперед, к своим.
Волковыск. Перед нами жуткая картина: горящие дома, обгорелые трупы, железная дорога разрушена. Нашли госпиталь, он в «лесах», это спасло его от разрушения; госпиталь готовился к эвакуации. Мы снесли раненных в подвал, положили на койки, накрыли одеялами, с трудом нашли врача, обняли на прощанье. Все были очень молоды, позавидовали нам, что можем уйти....
Кончилось горючее. Поезда не ходят. Звоню в штаб дивизии, советуют остаться в лесу с детьми....Взорвался склад боеприпасов, обезумевшие люди бегут в надежде спастись, вижу: старая женщина держит на руках мертвую девочку, губы что-то шепчут... Самолеты гоняются за каждым живым человеком. Я с Зотовой, с детьми подошли к костелу в надежде, что немцы церкви щадят. Бойко с шофером поехали доставать бензин. У Зотовой пропало молоко, она плачет над слабеющим ребенком. Прошла еще одна ночь в ожидании... Понимаем, что покинуты. Мимо нас прошел танк, Зотова узнала, что из нашего полка, просто отстал. Обещал помочь.
Мы все еще надеемся, что наши провожатые вернутся. Звоню в штаб полка. В это время появляется боец — за нами прислали легковую маши ну, спасибо танкисту отставшего танка, нас везут обратно в Крынки. Не доехав до Крынок, вынуждены повернуть влево, в лес - налет. Вышли из машины и побежали. Лес молодой, все просматривается. Кавалерийская часть, зенитки почему-то молчат. Кругом грохот, рев моторов сводит с ума. С сыном на руках я быстро устала, подбежала к офицеру: «Почему не стреляете?» В это время кто-то столкнул меня с сыном в окопчик и забросал ветками... Два часа длилась бомбежка, стрельба из пулеметов. В полночь въехали в Крынки. На площади огромным факелом догорала цистерна с бензином. В подвале штаба полка темно, лишь изредка кто черкнет спичкой. Полк отступает из Белостока, возможно ночью Кочеров будет в штабе.
Сын заснул. Я прислушиваюсь -знакомые, родные шаги, разговариваем в темноте. «..Тяжело ранен командир, сейчас поедете с ним. Все буду посылать на Москву». Прошу: «..возьми с собой, обузой не буду». Он не слышно целует сына и исчезает в темноте, на ходу только сказал: « по нас стреляли из окон, в спину, за что?» Это был последний разговор с мужем, больше я его не слышала и не видела.

28 июня.
Да, это было 28 июня 1941г. На газогенераторной машине я с сыном, жена лейтенанта Зотова с грудным ребенком и Траппезникова с мамой снова выехали на восток. В эту ночь немцы изменили свое расписание: налеты с 5 утра до 8 вечера, с перерывом днем на 2 часа. На этот раз мы ехали ночью под непрерывной бомбежкой, часто оставляли машину, спасаясь в лесу. Днем проехали Волковыск, он догорал. Двигались наши части, готовые к бою, но враг был в воздухе, он убивал безнаказанно...
К нам присоединились 5 бойцов, у них была винтовка, но не было патронов. Их части были разбиты, рассеяны. Встречались части совсем без оружия, и снова, в который раз слово «...предательство...». После полудня вынуждены заехать в деревню, справа от шоссе. Шоссе сильно бомбят. Трапезникова стала проявлять признаки помешательства, пытается выброситься из машины, кричала, что мы везем ее в Америку. В деревне нас встретили враждебно. Председатель сельсовета предупредил, что в деревне есть связь с врагом. Уехали. Дорога, раненые, убитые, дети с застывшими от страха глазами, кровь, всюду кровь... Снова спаситель лес. Вижу много лошадей, немцы бомбят, значит воинская часть. Прильнув к дереву , пытаюсь телом прикрыть сына, но рикошетом от дерева он ранен осколком бомбы в грудь. Перевязала рану сына и другим раненым, все делалось само собой, молча.
Вечером вышли из леса. Трапезниковы ушли обратно. С бойцами мы распрощались. Из леса показалась длинная цепь бойцов с винтовками наперевес, в глазах были тоска и боль. Никто не ответил на наши вопросы, и как эхо мы услышали «...предательство...». Ехать дальше невозможно, шоссе забито машинами с мертвыми и ранеными, танками, беженцами. Вдруг небо осветилось и в воздухе с визгом полетели светящиеся точки, они описывали дугу. Возникла паника, все побежали. Молоденький паренек в гимнастерке без петлиц убеждал не двигаться дальше, в Слониме немцы высадили десант с воздуха и путь на Минск отрезан... Кто-то схватил его и стал кричать, что он предатель, сеет панику. Светящиеся точки непрерывным потоком летели в нашу сторону...
Уползла с сыном в рожь, по-видимому, уснули. Когда вышла на шоссе снова, была полная тишина. Ярко светила луна и — никого. Побрела по шоссе. Догнала меня женщина с двумя детьми. Старший мальчик лет 8-ми держал мать за руку, а младшего несла на спине — парализованного. Ушли в сторону леса, уложили детей. Старший мальчик потерял сознание, оказалось, двое суток ничего не ели. Может ли быть что-то страшнее: видеть умирающего с голоду ребенка? Мы решили выйти на шоссе, где на машинах могли быть продукты. Боязно оставлять детей, ночь, местность неизвестна, но голод заставил решиться.
Было за полночь, когда мы нашли на одной из машин хлеб. Недалеко от машины лежал раненый, он стонал, левая рука до локтя была раз дроблена. Тихая, лунная ночь, только стоны раненых... С трудом нашли детей, старший мальчик был без сознания. Привели в чувство, покормили. Наступило утро, начала мучить жажда. Попытки найти воду безуспешны. Ночью услышали кваканье лягушек, значит близко вода. Моя спутница носила на спине больного 5-летнего сына, ее особенно мучила жажда. Небольшое болотце. Мы долго не могли оторваться от этой грязной воды с головастиками, сынишка долго не соглашался пить ее. Вышли на шоссе, немецкие самолеты кружили над нами, но не было страха, равнодушие ко всему, одно желание, чтобы скорее все кончилось. Шоссе забито машинами, танками, трупами, ранеными... Слабый, полный муки голос просил: «..добей, возьми камень и добей». Посиневшие губы, потухшие глаза, он просил смерти. Я положила в руку кусочек хлеба, смочила губы и ушла. Много видела после человеческого страдания, крови, но лицо этого раненого..., слышу его голос: «..пожалей меня, добей...».
Когда ненадолго смолкал рев самолетов, со стороны леса слышался стон раненых и часто слово «..мама...». Днем мы шли по шоссе, - толпой, женщины с детьми, это семьи военнослужащих. Куда мы идем? К своим, а где они? Кто мог ответить? К полудню подошли к деревне, налево от шоссе, ведущего в город Слоним. Устроились в кустах у реки. Крестьяне не пустили нас в дома, боялись, что из-за нас, беженцев, немцы сожгут их дома. Но раненых и нас покормили. Мы обратили внимание, что на деревьях сидели люди, они подавали сигналы самолетам - это были враги. Несколько зажигательных бомб упало недалеко от нас, загорелись дома. Двинулись дальше. Самолеты кружили низко и стреляли из пулеметов. В деревнях выставляли иконы, распятия, немцы не стреляли по крестам, но не щадили женщин, детей. По дороге бродили осиротевшие дети, мы отрывали их от мертвых матерей и вели за собой. Дошли до деревни, откуда был виден город Слоним. Местный житель не советовал идти в город, там уже немцы и мы попадем в лагерь, но есть дорога через деревни на город Барановичи, где еще немцев нет. Есть препятствие — река, но надежда на то, что мы сможем пробраться к своим, придала нам силы. Начало темнеть, запахло свежестью, значит близко река. Подошли ближе, в это время из кустов раздались выстрелы — стреляли по нашим бойцам, пытавшимся переплыть, река стала могилой для многих наших солдат. Мы стояли, оцепенев от ужаса. Нас заметили: «Что, к своим захотели?»
Со мной были две женщины, одна с двумя детьми, вторая с четырехлетней девочкой Миланой, эту женщину звали Раиса Кубрикова, врач. Сколько вместе с ней пройдено, пережито! Большое горе у Раисы: при одной из бомбежек она потеряла 3-летнего сына Виталика. Ей помог офицер при бомбежке снять с машины детей и с мальчиком убежал в лес, а после бомбежки из лесу не вышел. Всегда с любовью буду помнить Раису, с которой прошли сотни километров по дорогам Белоруссии, все делили пополам. Нам не дали переправиться через реку, пришлось возвращаться обратно. Заночевали в лесу. Утром снова вышли на шоссе. Сразу почувствовали — что-то изменилось. Увидели - военные в нашей форме танкистов расчищали шоссе, раненых пристреливали, между собой говорят по-немецки. Немцы! Мы побежали, страх был у всех. Нас тут же догнали и строго приказали идти в ближайшую деревню, причем идти только по шоссе, показали на небо, - оттуда все будет видно. Немцы хозяйски подбирали все, что мы оставили, им было не до нас.
Прошли немного, метров 500 - вдруг стоит наш танк, а наш ли? Прошли мимо молча, но кто-то не выдержал «...впереди немцы..». Подбежал командир, расспросил, где и сколько их? Мы остановились. Была отдана команда, раненые сползли с танка в рожь. Танк развернулся и проехал мимо нас. «Прощайте, родные» - донеслось до нас. Вскоре загрохотали выстрелы, взрывы, потом возникло большое зарево там, где нас встретили немцы. Мы стояли, склонив головы, как стоят на похоронах... Стемнело. Справа лес, откуда по одному и группами выходят  бойцы, затем снова лес поглощает их. Дети плачут от усталости и голода. Деревни не видно, хутора встречают враждебно, в лучшем случае говорили: идите с богом, нехристи, а иногда натравливали собак. Крестьяне боялись, что из-за нас сожгут дома. Мы решили идти всю ночь, но найти деревню, где бы нас приютили, дали ночлег для детей. За полночь пришли в деревню Елки. Население не спало, нас отвели в сарай (пуня), где уже находилось много женщин с детьми и раненые. Несмотря на ночь, нам принесли хлеб, молоко, мы впервые за много суток заснули под крышей пуни. Утром мы познакомились с обитателями пуни; запомнился раненый летчик, Николай, 27 лет, с Полтавщины. Его судьба похожа на другие судьбы наших летчиков. Он, командир звена, успел подняться, остальные машины были уничтожены на земле. Потом сбили и его, выбросился из горящей машины. Раненый, при эвакуации госпиталя попал под обстрел, уполз в рожь. Нашли его крестьяне, переодели и трогательно ухаживали. Раненая нога опухла и почернела. Мучился от боли, но был бодр. Пел украинские песни, закрывал глаза, чтобы не видели его слез. Раиса оказывала раненым всю возможную помощь,- благо еще на шоссе мы запаслись бинтами, иодом, но Николаю помочь не могла, была необходима срочная хирургическая операция. Ночью к нам приходили бойцы и командиры, голодные, усталые, их кормили, они тут же уходили в ночь, к своим. У нас все была надежда - скоро все изменится, наши придут... Николай и нам совет дал - уходить, но днем из деревни уже выйти стало невозможно: немцы оцепили все подходы, а ближе к лесу в кустах засели осадники, бывшие польские жандармы, они без предупреждения стреляли. Была убита женщина, ранена девочка и несколько местных жителей.
С нами были две сестры, Лена и Варя. Вдруг пришли несколько крестьян, которые с проклятиями выгнали сестер из пуни. Оказалось, что недалеко от деревни они бросили двух своих детей, 2-х лет и грудного, 4-х месяцев. Всю ночь деревня не спала, было тревожно. Немцы окружали деревню. Двое тяжело раненых пытались покончить с собой. Хозяин пуни просит уничтожить все советские документы (у меня в подкладке пальто зашиты диплом, воинский билет, партбилет на девичью фамилию Финкенфельд). Мы с Раисой выходим из сарая, советуемся. Хотели закопать в землю, потом решаем запрятать их между 8 и 9 балками стены небольшого заброшенного сарая.
Я волновалась, ведь все документы открывали мою национальность. На рассвете начался обстрел деревни. В сарай попали несколько пуль, мы выскочили из пуни. В упор, нам в лицо, стоял танк, обстреливал деревню. Загорелись несколько изб. Николая и еще 3-х раненых перенесли в яму, которую крестьяне заранее вырыли, все они были в крестьянской одежде. Николай просит достать бритву, - «надо же привести себя в порядок», невесело сказал он. Мы пошли в поле. Среди нас была молодая женщина с двумя детьми, 3-х летний мальчик был ранен, но она не подпускала к детям никого, кричала, что хотим их отравить, нюхала воздух. Изредка приходила в себя, тогда удавалось покормить детей. Немцы осторожно занимали деревню. От избы к избе с автоматами на перевес, осматривали каждый кустик. Мы сидели на улице. Затем началась охота на кур. В первый день зарезали 3-х коров, лазали по сундукам, шкафам. Расположились между домами, все рослые, молодые, на мотоциклах, пеших не было.
Нас было более 100 женщин с детьми, мы резко отличались от местного населения. Приказ: все женщины с ножами —на конец деревни. Чистим картошку, убираем, они смеются над нашей растерянностью. Из деревни выйти нельзя. По ночам осторожный стук, это наши, голодные, пытаются выйти из окружения. Торопливые слова, прощание. Днем на улице радио оглушительно кричит о победе, о мудрости фюрера, и марши, марши... Среди населения уже есть поверившие во всемогущество немцев. Косые взгляды в нашу сторону.

4. ПЕРВЫЕ ЛАГЕРЯ.

Чуть стемнело, я с Раисой уходим, дети впереди. Знакомая дорога, идем на Слоним. Мост, виден танк, наполовину глядит из воды, запрокинув башню к небу. Утро. Нас отводят в лагерь-помещение, где раньше находилась милиция. Женщины с детьми. Пол и стены, шум, грязь, но мы засыпаем. Голодно, кормят один раз в день пшенной похлебкой. В лагере хозяйничают полицаи - выпущенные из наших тюрем и лагерей, они не лучше немцев. Днем гонят на работу, дети остаются заложниками. Все понимают, что мы беженцы, в основном семьи военных, отношение местных жителей настороженное, но все же помогают, передают хлеб, картофель, все несем детям. Узнали, что нас будут увозить на запад, ночью с Раисой уходим из лагеря. Она тоскует по сыну, что с ним? Дорога на Барановичи. Жарко. Снова над головой ревут самолеты, дети измучены, но мы идем и идем вперед, на восток. Дошли до станции Барановичи, патруль комендатуры (немцы) задерживают нас и приводят к коменданту. «Кто такие, куда идете?» Впервые я заговорила по-немецки. Объяснила, что я из Днепропетровска, по радио передали, что он уже освобожден, по радио также передали, что и Москва уже взята. «Еще долго тебе придется идти, пока возьмут Москву» - сказал комендант, махнул рукой, — «отправить в лагерь».
Лагерь для женщин находился на окраине города Барановичи. Местные, в охране лагеря, во дворе в большом котле готовили похлебку все из того же пшена и голов трески. С утра отправляли на работу. Спали на полу. Грязь, вши. Ежедневно хоронили легкие детские трупики. В этом лагере мне выдали временное удостоверение (от 24 июля 1941г.), где с моих слов было записано, что я украинка, родилась в Екатеринославе (старое название Днепропетровска) в 1916г. Это удостоверение я сохранила до сих пор.
Город Барановичи был сравнительно мало разрушен, но горя там было достаточно. Еврейское население ежедневно подвергалось страшному насилию. Часто видим, когда возвращаемся с работы в лагерь: мужчины, старики стоят лицом к стене под дулами автоматов, из домов выносят вещи и слышится женский крик, плач детей. Кто-то из мужчин не выдерживает, поворачивается - тут же выстрел... Так каждый день. Раз в три дня появляется приказ: «Юде обязаны в течении 3-х дней сдать в комендатуру 20 золотых часов, в случае невыполнения приказа каждый 10-ый будет расстрелян». Потом шубы, сапоги, кольца, серьги и т.д....,расстрел каждого 5-го, 3-го,... И расстреливали.
Помню один трагический эпизод: я с группой женщин была отправлена на разборку разрушенного дома. Когда мы пришли, там уже работали евреи.И вдруг вижу, 10-летний еврейский мальчик кричит: «деда, деда..», его за руку держали два немца и, смеясь, заставляли его бросать в старого еврея, очевидно, его дедушку, камни. Дед кричит ему: «бросай, бросай!», а мальчик извивается и плача, повторяет «деда, деда...». Два выстрела, оба упали. После я узнала: старик, увидев подходящего к ним офицера, крикнул внуку: «Итл», т.е. сними шапку, а офицеру послышалось «Гитлер», - как, паршивый юде посмел назвать имя фюрера? Решили наказать, заставляя для смеха внука кидать камни в дедушку... Я до сих пор чувствую себя в чем-то виноватой, ведь приди я на пять минут раньше, я бы объяснила немцам, может быть на время спасла. Хотя понимаю, что поскольку все евреи были замучены, смерть деда и внука была бы в ближайшем будущем еще страшнее. В лагере голодно, дети болеют, охрана издевается, при раздаче похлебки специально обливают детские ручки горячей жижей. У сына обварены ладошки, он несколько дней не подходил к котлу. Случайно встретилась с женщиной, которая в пути познакомилась с сослуживцем мужа. Она связана с мужчиной, которого выдает за своего мужа, назвать его имя отказалась, т.к. он уже был предан, но обещает узнать про Васю. Узнаю подробности последнего боя,- полк принял его у местечка Кузнецы-Сокулка. Бой был неравный, уничтожено много немцев, но полк оказался в окружении, техника разбита. Решили пробираться группами к своим. Разделили направления, муж с начштаба полка, майором Ильинским пошли вместе. Больше эту женщину в лагере не видела. Сынишка страшно исхудал, уже август. Беременность 4-ый месяц... В одну из ночей с Раей ушли. Усиленно охраняли только мужскую часть лагеря, а нас, женщин с детьми, практически не охраняли,- куда нам деваться... Дорога на Минск, сам Минск, разрушенный, без воды.

5. РУДОВЛЯНЕ.

Нас посадили в теплушку и под конвоем отправляют целый эщелон на Запад, в Польшу, в лагерь. На станциях подолгу стоим. На станции Берестовица мне с сыном удается уйти. От станции идем с сыном вправо, по знакомой дороге в  Крынки. Свежа память... По этой дороге Вася вез нас домой, счастливый, что мы наконец вместе. Первая деревня Рудовляне —белорусская. Одинокая старая женщина оставляет ночевать. Сын истощен, слаб, несколько глотков молока вызывает судороги, он падает на пол, корчится от боли, крестьяне плачут от жалости.
Добрые люди из этой деревни приютили нас. В каждой хате были беженцы, бежавшие из плена. Войт (староста) записывал всех их как заключенных из советских тюрем и лагерей, благо все были стрижены. Несколько дней отдыха и снова в путь. Хочу узнать про мужа, сделать аборт, достать что-нибудь из теплых вещей, ведь уже осень.
Дорога на Крынки — 26 км., для 3-х летнего истощенного ребенка мучительна. Он быстро устает, нас мучает жажда и вши. Беловатые, водянистые, они неистребимы. Дважды снимаю с сына трусики, рубашку, стираю, сушу, через два часа снова вижу — ползают.
Не сознавая опасности, вхожу в Крынки, стучу в дверь своего дома. Открывает Стася. У нее испуг в глазах, я ее успокаиваю, вещи мне не нужны, помогите сделать аборт, показываю на Толю - надо его спасать. Стучу в ставни дома врача, прошу помочь, она протягивает дрожащие руки, «эти руки искалечат Вас»,- говорит она,-оказывается, тяжело ранены двое ее детей. Немцы сбросили листовки: все жители должны покинуть свои дома, выйти в поле, там будет безопасно. Население вышло, после чего немцы сбросили бомбы на людей, остались сотни убитых и раненых, лазарет переполнен. Но у меня нет выхода.
Утром я с сыном в лазарете. Смотрю в его замученные глаза, и одна мысль: скорее, скорее... Это все дает мне силы перенести все муки, боль... Не суждено родиться второму сыну.
Ночью слышу шепот, - меня узнали, это опасно. Жду, когда все уснут, поднимаю сына и ухожу в темноту. За мной — кровавый след. Преграда — небольшой ручей, перекинуто круглое бревно. До сих пор страх сжимает сердце, как вспомню. Как перешла по этому бревну с ребенком на руках, не помню, кажется, с закрытыми глазами.
Рассвет застал нас далеко от Крынок. Мы снова в деревне Рудовляне.
Низкая закопченая изба мне кажется раем. Верю, сын будет жить. Перехожу жить в другую семью, Зайцевых, там большая семья, дети, нужна помощь. У сына все тело покрылось язвами, кричит день и ночь. Крестьяне лечат, говорят, застужена кровь. В деревне много таких, как я, но относятся доброжелательно, делятся последним, что имеют. Бедность ужасающая: глиняный пол, большая печь, сундук, щербатый стол, лавки, и блохи, полчища блох, особенно страдает от них сын, язвы кровоточат, блохи кусают, жгут огнем.
Узнаем, что на станции Берестовица ежедневно к вечеру приводят партии пленных на ночлег. У каждой из нас муж, брат, близкие и мы за 10 км. идем на станцию, а вдруг? Измученные долгим этапом от Минска, - переходами от станции к станции - не менее 20км., голодные, больные, многих поддерживают товарищи. Нам разрешают приносить только воду, наливают в корыта, баки, они проходят мимо, молча пьют. Крестьяне суют хлеб, окрики, удары охраны. 2000 пленных утром выходят из сборного лагеря, в Берестовицы приходят меньше половины. Ночь на холодной, уже осенней земле, - утром десятки не могут встать, их пристреливают тут же... Несколько раз удавалось крестьянам спасти пленных: бросались на шею, убеждали, что это сын, брат, муж,- отпускали...

Сентябрь 1941г.
С нами в деревне живет немолодая женщина с 7-ми месячным внуком. Она из Кременчуга, приехала погостить к дочери, повидать внука. Война, дочь - врач, ушла на фронт, зять офицер, отправили бабушку с внуком на машине, но... голубоглазый Геночка заболел дизентерией, лечить и кормить нечем, умирает... Хозяйка, добрая верующая женщина, боясь, что он умрет в избе, а ведь он некрещеный, отказала в приюте.
У меня на руках умирал Геночка. Вздрогнули белые реснички и замерли. Добрые крестьяне вдруг стали жестокими: не разрешили хоронить ребенка на кладбище, хороните около дороги... Потом, в результате переговоров, поставили условие: чтобы пришел батюшка, отпевать... А батюшка в Ногинке, за 10 км. Пошла я, объяснила батюшке, просила от имени бабушки - обещал, но так и не пришел! Мы похоронили все же на кладбище, крестьяне пытались помешать, но мы, женщины-беженки, советские женщины, готовы были драться... Нашли большой камень, положили на могилу. В этот момент мы проклинали бога, ненавидели людей, так неожиданно ставших жестокими во имя религиозных догм.
Я с сыном ушла на станцию, хотелось быть ближе к пленным, ведь воевали три брата и муж, а вдруг... Поступила уборщицей, каждый день встречала пленных, вглядывалась, в глазах многих была только тоска, мука... Ненависть входила в мое сердце, обжигала. Немцев ненавидела за то, что превращали людей в животных, я видела, что от голода многие рвали траву и пытались ее есть. Сопровождающие, немолодые, из нестроевых, злы и жестоки, т.к. они тоже должны идти пешком, сопровождая пленных, и они вымещают свою злобу на голодных измученных людях. Невозможно, невыносимо описать сейчас то, что видели тогда мои глаза. Осенние холодные ночи, сырая земля. На этой земле после 20 км. перехода лежат в забытьи наши мужья, братья, отцы. Раннее утро, стонущая земля, многих не может поднять окрик, удары, и так каждый день... Когда бываю в деревне, рассказываю местным, все больше приходят крестьянок, несут хлеб, все, что имеют... Нескольким удается вырваться из этого ада, мы подсказываем, куда и когда бежать, охрана небольшая, но люди очень ослабли. В деревнях прибавилось работников под видом бывших наших заключенных (сейчас кажется странным, что около западных границ тогда было много наших лагерей, но увы, так было!).

Отклики:

- Евгений Леохин. С интересом прочитал...

вверх

назад

на главную