---

---

 

Дудник Валентина Львовна
cвидетельствует о пребывании со своей семьей в гетто г. Умань.

 

В.Л.Дудник, п. Краснообск Новосибирской обл.,
Россия, февраль 2004 г.

 

 

Родилась я в городе Умань Черкасской области 29 декабря 1925 г. в еврейской семье. Родители были выходцы из деревни. Мать, Горель Цири Хаймовна, родилась в деревне Зелёный Рог. Отец, Дудник Лев Натанович, – из деревни Княжья Криница; где она находится, не знаю. В Умань они попали после многочисленных погромов в 1920-х гг. Снимали жильё на окраине города, жили огромной семьёй – у бабушки было 6 детей.

С тех пор, как начала себя помнить, слышала в семье разговоры о погромах, не только те, которые были в годы революции, но и в начале ХХ века. В данном случае потому упоминаю, что мой отец эмигрировал в Америку после этих погромов с семьёй сестры и двумя детьми убитого брата. Одного ребёнка из-за болезни не пропустили, девочка осталась с моей матерью. Родители мои до того много лет прожили в браке, но детей не было.
Отец вернулся в 1914 г. В 1915 г. родилась старшая сестра, в 1918 г. средняя, а потом я.
Рассказы о том, как они с двумя детьми прятались от погромов в пруду, запомнились надолго.
В 1941 г. старшая сестра была замужем, было у неё двое детей. Жила она в Макарове Киевской обла сти, на оккупированной территории. К данной истории отношения не имеет.
Главное действующее лицо – Раиса – средняя сестра. В память о ней, о её друзьях я и решилась на трудную для меня исповедь и, если кое что будет излишним, прошу меня простить.

В 1941 г. я окончила 9 классов. Сестра перешла на 4-й курс физического факультета Днепропетровского университета. 22 июня она выехала на каникулы домой, заранее был взят билет. В первые дни войны проходила мобилизация. 24 июня всех мальчиков-подростков собрали на стадион и увезли. Девчонки бегали, напрашивались, но нам отказывали.

Эвакуация, мы знали о ней, была для членов партии, может быть ещё для кого-то, но население об этом не знало. Днём и ночью через город шли войска. Мы общались с солдатами, узнавали тревожные новости, радио в городе не работало. В домах его почти не было, а на улице после 3 июля, когда выступил Сталин, больше его не слышали.
Начиная с 15-го июля мы узнали, что город скоро будет сдан. Все или большинство куда-то движутся, пошли и мы с сестрой и родителями. За день прошли до деревни Оксаныно, приблизительно 12 км. Но отец сказал, что дальше идти не может. Домой вернулись к ночи. Родители сказали, что больше никуда не пойдут, а мы вольны идти куда хотим, может, будет хоть один шанс выбраться. Вслух ни о каких погромах не говорили, да и не знали, может быть, обо всём ужасе. Тогда людям не говорили, как впрочем, и спустя 50 лет. Это была закрытая тема.

Все дни с рассвета до темноты мы проводили на улице, по которой шли войска. Остановилась колонна, это было 29 июля, солдаты сказали, что через день-два в городе будут немцы. Мы попросили, чтобы они нас взяли с собой. Они согласились, и мы уехали, не попрощавшись. Не было времени. Я, моя сестра и подруга Козодой Лиля.
Двигалась колонна в район Подвысокого очень медленно. На дороге сотни тысяч людей: солдаты, мирное население на подводах с запада. В ночь на 1 августа отъехали куда-то в сторону и въехали в самое «пекло»: появились осветительные ракеты, стреляли из миномётов: грохот, взрывы, стоны. Дана была команда всем пробираться в деревню, название не помню. Добрались, а там кто куда стал прятаться – в погреба, ямы, но там уже было местное население.

Со временем все мы разошлись, местные – домой, а мы – куда глаза глядят. Через какое-то время забрели в одно село, предложили жителям пошить что-нибудь, не отказали, а когда попросили помидор продать, то в ответ услышали, что жидам не продаём. И добавили, чтобы мы быстрей убирались, а то скажут немцам, а они были почти в каждом подворье. Прошли ещё пару деревень, на ночлег никуда не просились.
Все напуганы, за один день мир перевернулся. Мы держали путь на Умань. Было это 1 августа. Через двое суток добрели мы до местечка Головановск, по пути нам показали, где живут «жиды», они пусть и пускают. Пустила нас ночевать одна пожилая еврейка, святой человек. Пробыли мы там несколько дней. Немцы бесчинствовали, издевались над евреями. Заходили в основном с целью ограбить, но брать было нечего. Было очень голодно. Какую-то похлёбку эта женщина один раз в день делила с нами, но её скромные запасы шли к концу.

Однажды пришла соседка и сказала, что висит объявление, что всем евреям надо явиться с документами, трёхдневным запасом продуктов, ценными и необходимыми вещами, и что их будут вывозить в другое селение. Поскольку у нас этого ничего не было, то мы наутро собрались и ушли домой. Проводила нас эта святая женщина за околицу, а сама пошла соби раться в дорогу. Было это буквально в первой декаде августа. В маленьких местечках, где мало евреев, погромы проводили, не откладывая в долгий ящик. Мы и не думали, что это будет убийство. Вот так мы избежали первого погрома. Да и о том, что это был погром, мы поняли из дальнейших событий в Умани. Никаких «средств информации», как сейчас говорят, тогда не было.

Дома родители встретили нас с ужасом. Сказали, что были уверены, что мы выбрались с войсками и избежали оккупации. Рассказали обо всех бесчинствах над евреями: кого-то повесили неизвестно за что, а то взяли 10 человек заложниками и расстреляли, молодёжь гоняют на разные работы, и много евреев задействовано на расширении и углублении рва на окраине города. На этом месте расположен был кирпичный завод, где немцы устроили лагерь для военнопленных. Печально известная «Уманская яма», о которой говорили на Нюрнбергском процессе.
На второй же день в дверь постучал полицейский и сказал, чтобы мы шли на работу. До этого он знал, что в подвале находятся два старика, и не заглядывал. Жили мы в большом дворе, где было 7 домов и домиков, в них жили евреи и украинцы, ребятишки сразу доложили, что здесь появилась молодежь. Повели нас на стройку подсобными рабочими. Иногда даже нам давали хлеб после работы, который мы, проходя через двор, отдавали пленным. Они копали какие-то траншеи под охраной тех же полицейских. До сих пор у меня перед глазами эти пленные – во что можно превратить молодого, здорового человека за 3-4 недели голода.

Пришли мы на работу 17 сентября, но немец сказал, что больше для нас работы нет, и вёл себя как-то странно, хлеба дал больше обычного. Как-то я стояла в очереди за капустой и была свидетелем, как подъехала машина, из неё вышел немец, стал заглядывать всем в лицо, определяя, кто еврей, подошёл к старой женщине, вытащил её из очереди и начал избивать. Люди, стоящие в очереди, сказали, что он ежедневно приезжает.
Однажды из соседнего дома увели Розенфельда с двумя дочерьми. Муж её оставался дома, так как мужчины обычно прятались, об их наличии не всегда знали, считалось, что идёт «охота» на мужчин потому, что их берут заложниками, вешают. Розенфельд всё-таки успел спрятаться на чердак, со слов соседей, он там повесился. Меня с мамой вывели во двор, где стояло несколько евреев, и повели нас, небольшую кучку, человек 10-15, примерно столько же охраны, один немец, остальные полицейские и сотни людей – зевак вокруг.

Привели нас в дом пионеров, затолкали нас в подвал, где было уже много людей. Потом подводили ещё людей, и когда дверь уже с трудом открывалась, выбили винтовкой окно и начали туда их проталкивать на головы стоящим. Люди задыхались, в первую очередь маленькие дети, стоял крик обезумевших матерей. Я начала терять сознание. Но в приоткрытую дверь стал проходить свежий воздух.

Сквозь стоявший крик переводчик спросил, есть ли здесь украинские дети. Мама меня подпихнула, и полицейский пропустил. Я пошла к своему дому, но там пусто, нет ни отца, ни сестры. На одной из улиц вышел мне навстречу солдат в немецкой форме, осветил фонариком и обратился ко мне с вопросом: «Юде?» я ответила, что нет. Изъяснялись мы почти на украинском языке. Солдат сказал, что он из Польши, ему 18 лет, недавно мобилизован. Сказал, что сейчас опасно ходить по улице, посмотрел на мою разорванную кофточку и замолчал.

Я пришла к своей подруге, но её отец меня в дом не пустил, сказал, чтобы я шла в сарай, а завтра ушла. А утром меня нашла сестра и рассказала, что с ними произошло. В подвал, где они пряталась с отцом, набежало много евреев.
Соседи указали, где прячутся евреи, и их увели по направлению к тюрьме. По пути толпа людей увеличивалась, их подгоняли, избивали тех, кто медленно шёл. Так поступили с моим отцом, которому было 70 лет. Он умер на территории тюрьмы, где находилось очень много людей. Это было главное место действий. Периодически подъезжали машины, грузили людей и увозили в тот ров, который увеличивали до последнего дня те, кто там работал. Они же были первыми и убиты.
Начальником полиции, которые вместе с немцами были исполнителями акций уничтожения евреев, оказался однокурсник моей сестры. Увидев её, он сказал, что с наступлением темноты они закончат эту работу. Её и многих других евреев выпустили. Мама осталась жива, так как всё время находилась у выбитого окна, которое прикрыла фанерой, и откуда поступал свежий воздух. Так живы остались человек пять.

Это было 20 сентября, а 21 сентября был развешан приказ о том, что всем евреям нужно в трёхдневный срок переселиться в гетто, иначе… Была в Умани улица, в народе называлась Раковка. Там скученно с начала века жили евреи. В основном это были домишки без участков. Район еврейской бедноты, верней нищеты. Дома эти опустели после погрома, вот туда и надо было переселиться. Официального названия улицы не знаю. За ходили туда, где было место на полу, там и садились. Нам досталась кухня. Там мы были с мамой, сестрой, тётей, дядей и их дочерью. Это была мамина сестра, у которой погибли четверо детей из пяти, и бабушка 82-х лет. С соседями мы не успели познакомиться, было одно общее горе: матери без детей, дети без матерей, слёзы, но живы.
Рядом с гетто была размещена воинская часть мадьяр. Вечером солдаты заходили с целью чем-нибудь поживиться. У нас ничего не взяли, нечего было.
Такая мирная жизнь длилась всего пять дней. Утром 28 сентября пришла соседка и сказала, что х дят слухи, что 29 сентября опять будет погром «в честь» Рош-а-шана. Все были в панике. Мы с сестрой решили выйти за пределы гетто, чтобы найти что-нибудь п есть. А на рассвете немцы учинили погром, в результа те которого погибла наша мама. Дядя собрал 10 пожилых евреев, и они молились на чердаке заброшенного дома. В этот дом полицейские не вошли – и все евреи уцелели. Но он начал искать жену и дочь и нашёл их на третий день, вытащив их из-под пола на кухне, откуда увели других евреев. Мама спасла их, задвинув диван, где находилось отверстие в полу. Этот поступок она мотивировала тем, что её детей здесь нет, может, уцелеют, а у сестры от большой семьи почти никого не осталось.

Оставшихся в живых мужчин гоняли на строительство концлагеря на трассе Умань-Кировоград. За дядей не заходили, он, полуобезумевший, днём и ночью рыдал о детях, разговаривал с Б-гом. О дяде моём (фамилия Переплётчик) и его семье рассказываю, по тому. что хочу, чтоб хоть какой-нибудь след остался о них.

Мы с сестрой остановились на квартире у Ларжевских. Все обсуждали одну проблему – как быть дальше. Наступала весна, знали примерно время, когда гетто будет ликвидировано.
Мы с сестрой могли пробираться в гетто и обратно, знали место, и оно было близко от городской квартиры Ларжевских. Решили, что мы с сестрой должны выбираться из города. Вся семья Ларжевских была единодушна в своём решении, включая парализованную мать, которая улыбалась, кивала головой – нравилось поведение детей.
Губарь Алексей, однокурсник сестры, тоже оказал нам неоценимую помощь. Он принёс нам какие-то справки, которые, скорее, изготовил сам.
А в это время началась ликвидация гетто. Шашков Владимир Иванович, работавший невропатологом в поликлинике, привёл меня в один дом, где согласились меня принять. Но вскоре у ограды собралась толпа женщин, которые кричали, что знают, что здесь находится еврейка, что если не уйду, то приведут полицию. Пришлось уходить, то в один дом, то в другой, то в третий. В городе творилось невообразимое. Трудоспособных евреев увели в концлагерь, который существовал некоторое время. Они строили участок дороги Кировоград-Умань. Немощных, пожилых людей расстреляли. А малых детей живьём бросали в яму в черте города. Говорят, долго земля шевелилась. Факт достоверный. Мне об этом рассказала женщина, у которой я была. Об этом я прочла через 25 лет, когда была в Умани, где один подпольщик пришёл на явку, был в шоке от увиденного, как шевелилась земля.

К тому времени Губарь Алексей вывез из города мою сестру. А в начале мая выбралась из города и я с Алексеем Губарем. Приехали в деревню Оксаныно, а оттуда в Небыливку Кировоградской области. Пристроили меня к одинокой женщине, и я ходила работать в колхоз. Однако, узнав, что Раиса, моя сестра в Кировограде, решила перебираться к ней; оказалась я в Ромейково, затем в Екатеринополе, где тоже работала в колхозе.
Как-то появилась сестра, два года мы с ней не виделись, не надеялись, но мечтали о встрече. Она рассказала мне, что с ней произошло за эти два года. В Кировограде она была недолго. Во многих местах была, но нигде не могла закрепиться. Направление держала в Белоруссию, по пути была наслыша на о партизанах. В одной из деревень её задержали, допытывались, не еврейка ли она. Содержали под замком, грозились отвезти в город. Но однажды пришёл староста, выпустил её и указал дорогу к партизанам. Она рассказывала, что её долго допрашивали, но приняли. Отряд их действовал в районе города Барановичи. Теперь мы уже не могли расстаться. Она мне рассказывала, что в отряде занималась тем, что приказывали. На задания ходила, на железную дорогу. В Екатеринополь она прибыла в шинели, на шапке красная полоса. До этого мы не видели таких партизан.

По радио услышали, что освободили Умань. Поехали в Умань, оттуда в Бершадь. Ходили слухи, что сюда сбегали евреи из Умани и что здесь в гетто не убивали. Думали, что там найдём родных, но не нашли.

После войны я окончила Московский мединститут, сестра - Московский университет.
Прошли годы, но мы всё время вспоминаем своих друзей, что помогли нам выжить. Хотели узнать об их судьбе.

Люди, которые нам помогали:
- Ларжевская Раиса Феодосьевна, студентка Днепропетровского университета. Проживала в Умани. Умерла в 1989 г
.- Ларжевский Николай Феодосьевич, студент Днепропетровского химико-технологического института. Проживал в Умани. Умер в 1987 г
.- Ларжевский Леонид Феодосьевич, студент Днепропетровского химико-технологического института. Умер в 1985 г.
- Губарь Алексей. После ликвидации гетто вывез из города Дудник Раису (мою сестру) и меня, Дудник Валентину
.- Шашков Владимир Иванович, врач военнопленный, работал в горполиклинике. После ликвидации гетто прятал у своих знакомых в Умани Дудник Валентину.

Погибшие наши близкие и родственники:
Бабушка Горель Фрима (82 года). Погибла 19 сентября 1941 г. в г. Умань. Жила в семье дочери Переплётчик Зони и её мужа Переплётчик Ицика. Их дети: Хова, 17 лет; Мойша, 16 лет; Шеля, 14 лет; Хаим, 10 лет; Лейка, 8 лет. Погибли в гетто Умани четверо их детей.
19 сентября 1941 г. погибли в концлагере их мать Переплётчик Зоня и сестра Шеля, 14 лет, . Дата неизвестна.
Погибли наши родители: мама Дудник Цири, 62 года, дочь Горель Фримы, погибла 29 сентября 1941 г. в Умани; отец Дудник Лев, 70 лет, погиб 19 сентября 1941 г. в Умани.

В.Л.Дудник, п. Краснообск Новосибирской обл., Россия, февраль 2004 г.