Местечко Деречин, бывший Слонимский район Новогрудского воеводства до 1939 года принадлежало Польше. Эта территория была расположена в Западной Белоруссии.

В понедельник утром, назавтра после нападения Германии на Советский Союз, появились над местечком немецкие самолёты, началась бомбёжка расположения воинской части, бомбили и близлежащие дороги, а к полудню в местечке стало так тихо, как будто всё замерло. Но это длилось недолго. Со стороны Зельвы послышался шум приближающейся техники, и вот - в Деречине появились немецкие мотоциклисты, в чёрных мундирах с повязка-ми на рукавах со свастикой на них. Они сгоняли народ в сторону церкви, огороженной большим забором. Местечко состояло их нескольких улиц: Центральная, Слонимская, ведущая в город Слоним, Зельвенская, ведущая в город Зельва, и Школьная. На последней улице жили, в основном, еврейс-кие семьи. Здесь располагались все еврейские синагоги и примыкающие к ним разные переулки, населённые евреями. Откуда-то взялись помощники из местных крестьян, они помогали немцам выгонять людей из домов в сторону изгороди вокруг церкви.

Одновременно высаживался воздушный немецкий десант, который тут же присоединился к мотоциклистам. Окружили забор возле церкви, выстави-ли пулемёты. Наша семья оказалась внутри изгороди. Было очень страшно, дети плакали, родители успокаивали их, как могли. Я была очень напугана. Даже теперь, когда я пишу эти строки, вспоминая те страшные минуты, я волнуюсь не меньше... Вокруг немецкие солдаты в чёрных мундирах со свастикой на рукавах, это были, как мы узнали позже, войска "СС". Один из них, по-видимому офицер, объявил на ломаном русском языке: "Территория заня-та германскими войсками". Потом скомандовал: " Евреям занять левую сторону, а остальным - правую часть двора." Некоторые евреи шагнули в пра-вую сторону, крестьяне их выталкивали, тем самым демонстрируя лояльность к немецким войскам. По-видимому, наша судьба тогда уже была решена.

Внезапно начался артиллерийский налёт, снаряды рвались вокруг церкви. Один из снарядов попал в дом, стоящий неподалеку, он загорелся. Это был дом Бакенштейна. Началась паника, все стали разбегаться, даже немцы. Это и нам помогло, люди, кто как мог, стали прыгать через забор и убегать. Наша семья держалась вместе, мы побежали в сторону хутора, где жили наши знакомые крестьяне. Впоследствии выяснилось, что через Деречин прорывалась воинская часть, которая была окружена немцами. Они двигались на восток. Мы возв-ратились домой. Деречин горел, но наш дом пока уцелел.
Регулярные воинские части немцев зашли в Деречин в субботу 28 июня 1941 года после непродолжительного боя. Сразу же было организовано гетто. Оградили улицу Школьную и прилегающий к ней переулок колючей прово-локой, сделали ворота и согнали туда всех евреев Деречина. Наш дом оказался в центре гетто. Всех евреев поместили в гетто по четыре семьи в дом, независимо от размеров дома. Скученность, грязь, голод, унижение. Это всё невозможно описать и передать!

Все евреи должны были носить жёлтые звёзды, нашитые на грудь слева и сзади, в том числе и дети, тем самым уже наглядно отличались от осталь-ных. Каждое утро в 7 часов все трудоспособные евреи – мужчины и женщины распределялись на принудительные работы. Часто выполняли бессмыс-ленные работы – копали ямы, правда, потом эти ямы очень пригодились немцам.

Женщин отправляли убирать и мыть казармы, где размещались немец-кие солдаты, убирать туалеты, мыть окна, перекладывать дрова с места на место. Всё это делалось под крики и под нагайками карателей. Даже строи-тельство гетто евреи осуществляли сами под надзором немецкой полиции. Дальнейшие издевательства фашистов не имели границ. С какой изобретательностью и немецкой точностью усложнялись издевательства, избиения нагайками! И всё это только за то, что ты - еврей.

В один из тёплых летних дней приехало в Деречин высокое немецкое начальство и потребовало контрибуцию в виде золота и серебра, назвали определённое количество килограммов, взамен увели 15 заложников. В день ареста заложников остальных евреев не выпустили даже на работу. Стали собирать золото и серебро по домам. Всё, что было у каждого еврея: сереб-ряные подсвечники, золотые обручальные кольца, золотые карманные часы на золотых цепочках. Такие часы были в моде у мужчин того времени. И у моего отца были такие часы, всё пошло в счёт контрибуции, но количества килограммов не хватило. Тогда немцы увезли с собой заложников. Помню, была женщина по фамилии Блазнянская, которая попросилась ехать вместе с мужем-заложником. Её охотно взяли, и, как потом выяснилось, всех их расстреляли по дороге в село Грабовичи. Там были песчаные дюны, где их всех и похоронили. В числе заложников был очень уважаемый в Деречине человек по фамилии Дворецкий.

Жизнь превратилась в сплошной ад. Каждый день новые указы. Запрещено евреям ходить по тротуарам, если ты получал пропуск на выход из гетто. Мой отец продолжал работать на скорняцкой фабрике, там ещё оставалось много сырья. Немцы приказали обработать шкуры для них. По просьбе отца меня устроили на работу уборщицей на этой фабрике. Я была осво-бождена от повинности каждый день выходить на площадь для распределения на работу. Фабрика находилась на территории гетто, близко ходить на работу, тем самым я была спасена от многих унижений. Работать на фабрике было трудно, мне было в то время 16 лет. Вонь от шкур, меня часто мучила тошнота, но я знала, что другим приходится ещё хуже. Были случаи изнасилования немцами молодых девушек... С нами обращались хуже, чем со скотом.
В гетто были пригнаны евреи из близлежащих местечек Голынка, Калона, а также евреи, проживающие в деревнях.
Теснота и голод изнуряли людей. Каждому работнику выделялось по 250 граммов эрзац-хлеба. Хлебом это нельзя было назвать. Вечерами к изгороди подходили крестьяне, евреи меняли вещи на кое-какие продукты. Это было связано с большим риском, за такие обмены можно было получить пулю от полицейской охраны.

Стали доходить слухи, что в Слониме и других городах проводились "акции" по уничтожению евреев. В нашем гетто пока не было организовано таких акций. Но люди исчезали другим путём. К примеру, построили рабочих, чтобы строем пройти через ворота гетто. Вдруг оказывалось, что какому-то немцу не понравился один из евреев. Того тут же выводили из сторя и уво-зили в неизвестном направлении, откуда он уже домой не возвращался. Постоянно слышны были крики и плач осиротевших семей, куда не возвращались отец, сын или брат. Отбирали красивых девушек для уборки штаба СС, который располагался в польском доме. До оккупации в этом доме де-монстрировали звуковое кино.

Шёл к концу первый год оккупации и существованию гетто. В один из дней нашего существования, невозможно было назвать это жизнью, мобили-зовали группы рабочих – евреев мужского пола, без семей. Их отправили в город Слоним. К этому времени в Слониме уже уничтожили три четверти еврейского населения. Там стало не хватать рабочих рук. Группа этих рабо-чих должна была теперь жить и работать в Слониме. Их поместили в специ-альный лагерь по типу концентрационного. Был месяц май, всё расцвело, ещё не тепло, но уже - не зима. Они трудились на самых тяжёлых работах, впроголодь. Кормили один раз в день баландой. Условия невыносимые. Лагерь был расположен под открытым небом, охранялся полицией. В эту группу попал и мамин брат Златогуро Абрам 1910 года рождения. Семья его Циля и двое мальчиков остались в Деречине. Одному мальчику по имени Хаим было 9 лет, другому – Цемаху- 4 года. Кормилец в Слониме, семья в Де-речине. Мы все, как могли поддерживали их. В гетто существовала еврейс-кая традиция взаимопомощи. Поддерживали друг друга, как только могли, иначе просто невозможно было выжить. Абрам очень любил свою семью, он не смог выдержать разлуки.

Несколько мужчин из деречинской группы решили организовать побег. Фамилии участников этой группы я не запомнила, но знаю, что один из них был зятем нашего соседа парикмахера Глинковского. Накануне войны у них родился мальчик - внук Глинковского. Как только они явились в Деречин, это дошло до властей. Немцы тут же пришли туда, где проживала семья, забрали всех из этого дома вместе с грудными детьми. Их отправили в полицейский участок, где продержали всю ночь. В группе были старики, женщины, дети, которые не имели никакого отношения к "беглым". Так туда попал и сын парикмахера Ицык Глинковский, с которым я училась в одной школе с первого класса. Утром всех их строем повели в сторону деревни Малевичи в пяти километрах от Деречина. Не дойдя до деревни, по пути туда, в лесис-той местности их всех расстреляли - стариков, женщин и грудных детей. Закопали в заранее приготовленные ямы.

Моя бабушка по материнской линии Мера-Идка тоже была в этой группе. По дороге у неё случился инсульт. Немцы прикончили её около гманы (сельского совета). Мою маму известили об этом и разрешили забрать труп бабушки и похоронить на еврейском кладбище. Как моя мама убивалась, от-куда у неё нашлись силы достать подводу и похоронить бабушку на кладби-ще, не знаю. Мама и возница смогли только присутствовать на похоронах. Как мама плакала по своей матери, которую она очень любила, трудно пе-редать словами! Вспоминая эти дни, мне трудно поверить в то, что я была свидетелем таких переживаний и такого горя. Сердца у нас окаменели, зрело чувство гнева, протеста, жажда мести, но как отомстить?
Нас довели до истощения голод, теснота, грязь. Всё это отразилось на нашей жизни. Молодёжь, не успевшая уйти с отступающими отрядами Красной Армии, собиралась группами, секретничали, но нас в свои секреты не посвящали. Моя мама всегда предупреждала моего старшего брата, про-сила быть осторожным, остерегаться доносов. Видно, она была в курсе дел. Мой брат работал в мастерской по ремонту велосипедов. Мастерская функ-ционировала и при немцах.Туда приходило много бывших военных Красной Армии, которым удалось вырваться из окружения. Эти военные не были евреями, они растворились в близлежащих деревнях, стали наёмными рабо-чими. Они подбирали оружие, оставленное при отступлении Красной Армии и ремонтировали его именно в велосипедной мастерской под большим сек-ретом. Мастерская находилась за пределами гетто, туда свободно ходили крестьяне, чтобы отремонтировать свой сельскохозяйственный инвентарь. Брат мой к чему-то готовился, я чувствовала это по его поведению, но не спрашивала его ни о чём, заранее зная, что он мне ничего не расскажет.
1942 год. Мы уже более полугода живём под оккупацией. Каждый день новые приказы, контрибуции, убийства за какие-то мелочи. Нам всё запре-щалось, даже сама жизнь была под запретом. Вдруг нашу семью переселяют на другую улицу за пределами гетто. Её называли "улица жизни". Расстояние от гетто не более 150 метров. Поселили на этой улице, в основном, специа- листов. Мы считались "нужными евреями". В этом доме расселили всех работников нашей фабрики. Мы жили в одной комнате двумя семьями - в тесноте, но не в обиде, тем более, в такое время. Стало легче обеспечивать семью продуктами. Полученными продуктами мы делились с остальными родственниками, жившими в гетто. Вообще, народ стал сплочённее, помогали друг другу, чем могли в этой страшной беде. Жили мы в этом доме недолго, успели оборудовать убежище, укрытие в погребе поблизости от комнаты, ве-дущей к выходу. Погреб был рассчитан на всех жильцов дома. Так поступали все евреи, рассчитывая спастись в погребах от погромов, которые возникали время от времени.

Но вот наступил роковой день – 24 июля 1942 года. Отец встал, чтобы пойти на работу. Было очень рано, отец увидел, что гетто окружено поли-цаями, вокруг забора гетто установлены пулемёты. Отец догадался, что предстоит акция по уничтожению жителей гетто. На всякий случай он разбу-дил всех жильцов дома и приказал всем спуститься в погреб. Над крышкой погреба стояла кровать, мы её сдвинули, чтобы спуститься в погреб через люк, а потом кто-то должен был поставить кровать на место, чтобы прикрыть люк. Среди жильцов дома была мать одного из рабочих, звали её Бэданка, она инвалид, спуститься в погреб не могла и решила остаться наверху (светлая ей память). Когда все спустились вниз, эта женщина-инвалид изо всех сил притянула кровать и поставила её на место, прикрыв люк. Спустились мы в погреб, взяв с собой кое-что из продуктов, воды на всякий случай. Рассчитывали, что нас не тронут. Вскоре в дом ворвались полицаи, сразу же обнаружили щенщину, спрятавшуюся за перегородкой. На вопрос "Где осталь-ные жильцы?" она ответила, что всех забрали, а она спряталась. Долго не думая, её вывели на улицу и тут же у дома расстреляли, а сами начали гра-бить оставленное имущество. Мы всё это слышали, но сидели тихо, боясь издать звук. Просидели так до вечера.

Когда всё стихло, ночью мы вышли из погреба и направились на фабрику. Рабочие остались внизу на фабрике, а их семьи спрятались на чердаке. До 12 часов дня на фабрику никто не пришёл. Сидящим на чердаке слышны были крики людей, выстрелы, ругань полицейских. Из укрытий вытаскивали людей, грузили на машины, увозили на расстрел. А в 12 часов дня на фабрику пришли немцы из зондеркоманды и забрали всех вежливо под предло-гом того, что хотят их спасти. На самом деле их повели мимо старого евре-йского кладбища, расположенного рядом с синагогой в центре гетто. В этом месте была приготовлена яма, выкопанная под туалет для воинской части, но сам туалет не успели построить, т.к. началась война. Эта яма пригодилась немцам, её заполняли трупами расстрелянных евреев, живших недалеко от этого места. Там и были расстреляны рабочие фабрики, в том числе и мой отец. (Я узнала об этом от местных жителей после освобождения Деречина частями Красной Армии). Просидели мы на чердаке в страхе и нервозности. Дети плакали, просили пить, кушать, их успокаивали, как могли. Мне ничего не хотелось. Мама плакала, она чувствовала, что папы уже нет, и ей жить не хотелось, ибо с гибелью папы жизнь для неё теряла всякий смысл в этой обстановке. Внизу на фабрике остался сторож, который проработал с отцом всю жизнь. Звали его Ёжик, было ли это имя или кличка, не знаю. Скорее всего, именно он и доложил куда следует о нашем существовании, других версий у меня нет. Около пяти часов вечера, с наступлением сумерек, подъехала подвода с полицаями и собакой. Они тут же стали подниматься на чердак. Криками и матом выгоняли всех к выходу на лестницу, ведущую вниз. Около выхода столпилось много народу, женщин с детьми. Я восполь-зовалась суматохой и шмыгнула к люку, ведущему на фабрику, не зная, куда я попаду. Люк был завален хламом, я не в силах его открыть. Инстинкт сохранения жизни толкнул меня на неожиданный поступок. Откуда только взялись силы! Я сумела рвануть двумя руками ручку люка, открыла его и прыгнула вниз, одновременно закрывая крышку за собой. На моё счастье под люком стоял старый сервантик, украшенный орнаментом. Я присела на него. Я слышала плач детей, крики полицаев, лай собак и стрельбу, но не знала, что делается на улице.

Естественно, всех наших увели, некоторых прикончили на месте, особен-но тех, кто пытался бежать, пули догоняли всех. Так и мой старший брат Израиль не успел добежать до колодца, который был рядом с фабрикой. Его догнала пуля (я узнала об этом потом).

Наступила ночь. Тишина. Нужно было решать, что делать, куда пойти. Мне ведь запрещено жить, потому что я родилась еврейкой... Однако, уми-рать не хотелось. Я верила, что за всё отомстят, я хотела принять самое активное участие в битве, буду мстить за своих родителей, братьев, моих родственников, для этого я должна выжить. Я тихо спустилась на пол, пошла к выходу с фабрики. На моё счастье дверь была раскрыта настежь. Быстрень-ко вышла и шмыгнула за угол, где стоял туалет. Долго не думая, открыла дверь туалета и, (о, счастье!) там стоял Нахим (Наха), в суматохе он сумел убежать и спрятаться в туалете. Трудно себе представить, как я обрадова-лась. Рядом стоял мужчина. Я уже не одна. Он тоже обрадовался в тот мо-мент. Мы решили выйти и добраться до хутора. Там жили знакомые кресть-яне. По дороге он рассказал мне, что многих расстреляли на месте. Раненых грузили на повозки и увозили по направлению старого еврейского кладбища в центре гетто. Там была подготовлена яма. Жители окрестных домов рас-сказывали впоследствии, что несколько дней земля над ямой шевелилась. Видно было, что бросали туда ещё живых недобитых людей.

Придя на хутор, я постучала к знакомому крестьянину. На вопрос, кто стучит, я ответила, и хозяйка тут же узнала меня. Она раньше часто обща-лась с нами, мама шила им бельё из льноволокна. Они хорошо нас знали, с дочкой этой женщины я училась в одной школе. Но в дом хозяйка нас не пригласила, рассказала, что везде висят объявления, что за укрывательство евреев расстреляют всю семью. Эта женщина дала мне буханку хлеба и при-личный кусок сала, велела идти к лесу по направлению к деревне Острово. В этой деревне жители были преданы советской власти, большинство их жило в лесах, они создавали отдельные группы сопротивления оккупантам. Мы не стали задерживаться, скоро должен был наступить рассвет. Пошли по указанному направлению. По дороге видели трупы людей, ещё не погребён-ные. Но мы спешили и почти бегом добрались наконец-то до ближайшего леса. Стало светать, нужно было найти укрытие, чтобы передневать. Устав-шие и перепуганные от пережитого, мы могли отдохнуть. Каждый из нас знал, что остался без семьи, родных и близких людей. На мне была юбка и кофта с длинными рукавами, на ногах старые сапожки, которые нашла впопыхах. Были у меня новые сапожки, которые сшили мне накануне войны, но они спрятаны были где-то дома, я не стала их искать, было не до этого. Одела то, что попало под руку. И вот легла на голую землю... В лесу сыро. Ночи в Белоруссии в июле не такие уж тёплые. Но усталость взяла своё, я тут же уснула. Сколько проспала- не помню. Солнце было в зените, день тёплый, вокруг щебечут птички, у них – своя жизнь.

Проснувшись, я обнаружила, что осталась одна. Мой напарник, бывший папин компаньон, посчитал, наверное, что я буду ему обузой, ушёл, не раз-будив меня. Можете себе представить моё состояние! Что делать? Но я не растерялась, как-то моментально повзрослела. Я хотела жить. Со стороны Деречина были слышны редкие выстрелы. Очевидно, добивали тех, кого находили в укрытиях. Я вынуждена была ждать, пока стемнеет. Слышно было мычание коров, по-видимому, недалеко было пастбище. Опасно было бы наткнуться на пастуха. Сало и хлеб остались при мне, воды не было. Есть не хотелось, а вот жажда меня мучила, во рту было сухо.

Как только стемнело и стало вокруг тихо, я тронулась в путь. Но куда, в какую сторону идти? Ориентир я потеряла сразу. Блуждала по лесу, натыка-лась на небольшие болотца. В кармане оказался носовой платок, он очень пригодился мне. Я его мочила в болотной воде, выжимала в рот, чтобы немного утолить жажду. К утру я вышла на поляну, но, боясь, что меня обнаружат, снова углубилась в лесную глушь. Сколько дней это продолжа-лось, я не помню.
В один из таких дней услыхала я пулемётную стрельбу. От страха обмерла, мне казалось, что это так близко, где-то в направлении моего родного Деречина. Я опять свернула в глубину леса, в сторону густого ельника. Нарвалась на ягоды. С каким удовольствием я их срывала и бросала прямо в рот! В хорошие времена мы с подругами ходили в лес по ягоды, по гри-бы. Но теперь в моём положении это было совсем другое удовольствие. Мучившую меня жажду я утоляла ягодами. Где-то в стороне слышался гул машин, видно, недалеко проходила шоссейная дорога. Но куда я иду, я не имела никакого понятия. Места были незнакомыми мне. Раньше, когда хо-дили в лес, глубоко не забирались.

Во времена Польши евреи соблюдали традиции и отмечали праздник Лаг-ба-Омер, еврейские дети выезжали в лес группами, сажали деревья под руководством старших, ели мороженное, разжигали костры... Это были счастливые для нас дни. А сейчас я брожу как затравленный зверь и знаю, что не имею права на жизнь лишь потому, что я еврейка. От таких мыслей, от голода, усталости и безысходности я дрогнула, сломалось стремление к соп-ротивлению, к выживанию. Я решила выйти на трассу, будь что будет, пусть расстреляют и мукам конец. Недалеко видны были деревья. Темно. Это уже ночь, светятся кое-где огоньки, слышен лай собак. Я решительно направилась к звукам, к деревне. Вдруг слышу окрик: "Стой! Кто идёт?" В руках у меня ещё кусок хлеба и грязный носовой платок. Я бросила всё это и с поднятыми руками пошла в направлении окрика, не думая ни о чём. Когда я подошла ближе, увидела, что это полицай. Взрослый мужчина, довольно крепкого телосложения с винтовкой, направленной на меня. Увидев меня, он тут же опустил винтовку, подошёл ко мне и очень ласково спросил, не из Деречина ли я, как меня зовут, и как я очутилась в этих краях. Я очень растрогалась, расплакалась, но не могла вымолвить ни слова. Он всё понял. Стал успокаивать меня, повёл к себе домой. По дороге к дому позвал какого-то парня, тоже вооружённого, приказал ему стоять на посту и смотреть в сторону шоссе. Завёл меня в дом, где находилось несколько вооружённых мужчин. Меня окружили теплом и вниманием, подвязали подошву на моих порванных сапогах, предложили умыться, напоили чаем, накормили, хотя я не хотела есть.

Это оказалась именно та деревня Острово, куда я шла, а ребята приехали домой, чтобы повидаться с родными и запастись продуктами. Они сказали мне, что подобрали много евреев, которым удалось убежать, и меня отвезут туда же, где остальные. Они сделали налёт на Деречин, но не смогли выбить немцев. Силы были неравные. Я воодушевилась, радость приподняла мой дух, я твёрдо решила, что буду мстить за моих таких молодых родителей, моих братьев, родственников, за поруганную юность.