Воспоминания

Нелли Беккер (Шнайдерман),
бывшая узница лагеря-гетто
в с.Старая Ободовка, Винницкой обл.

К началу войны наша семья состояла из пяти человек: отец Шнайдерман Роман Захарович, мама Шнайдерман Раиса Нухомовна, два моих брата – Захар 5 лет и Ефим – 2 года. Мне в то время было 11 лет (р. 02.01.30).
Помню, как началась бомбежка. Утром нам выделили быков, чтобы мы могли эвакуироваться. Мамы в это время дома не было, она работала, а отец в первый же день ушел на фронт. Я с маленьким Фимой на руках побежала искать маму. Бомбили нашу улицу. Дома горели. Люди в ужасе метались из стороны в сторону. Рядом с нашим домом разорвалась бомба, и половина нашего дома была разрушена. Жить стало негде. Нас приютил сосед Юхтим Крысько. Мы сидели в яме для жома. Ночью нам приносили еду и воду, мы выходили по нужде. Так в яме мы прожили неделю.
Через неделю в село вошли немцы. Они ходили по домам, искали евреев. Зашли и к Красько. Угрожали, что если найдут евреев, расстреляют и тех и других. Но наш сосед нас не выдал. На заборе он повесил икону Божьей матери – это был знак, что в доме евреев нет. Вечером его дочка Маня пошла по селу узнать, что с евреями. На окраине села жил старик Бенцион, в его сарай и согнали всех евреев, оставшихся в живых поле бомбежки. Туда и отвел нас Юхим. Через некоторое время в Ободовку пригнали евреев из Румынии, Бессарабии и даже из Италии. Так в нашем селе создали лагерь-гетто. Построили несколько бараков без окон и дверей, обнесли территорию колючей проволокой, а вокруг вырыли ров.

Немцы издевались над нами, били нас. Девушки и молодые женщины вымазывали себе лица грязью, прятались от надзирателей. Только в нашем бараке были изнасилованы три девушки. Особенно старались надзиратели из местных. Они были настоящими карателями без совести и чести. Никакой жалости к нам они не испытывали, издевались над нами больше, чем сами фашисты. А ведь не так давно они дружили с евреями… Помню, к лагерю часто приходил бандит-полицейский, фамилия его Негода. Он играл на гармошке и пел такие частушки:

Дайте в руки мне жида –
Разорву на части,
Чтобы не было жида
При немецкой власти.

В лагере был всего один колодец и в него немцы скинули тифозных больных, еще живых. В результате весь лагерь остался без воды. Питались мы в основном одной травой – лебедой, спорышем, акацией и тем, что передавали нам наши украинские друзья. В одной комнате сидели по 15-20 человек. Каждая семья имела свой угол. Лечь на пол было невозможно – места было настолько мало, что каждый мог только сидеть. Прямо в сенях устроили туалет: на улицу было запрещено выходить. Зимой было еще ничего. А вот летом! Вонь невыносимая, дышать нечем, черви ползали прямо по полу.

Вместе с нами в лагере были три маминых сестры: Софья Шаргородская с детьми, ее муж воевал на фронте, Любовь Брондарбит с детьми, ее муж погиб на фронте, и Татьяна Семидуерская с сыном, ее муж тоже погиб на фронте. Была с нами и наша бабушка Эстер. Хорошо помню, как однажды я с сестрами пошла нарвать траву в черте гетто, очень кушать хотелось и дети очень страдали. Так нам устроили ловушку: рассыпали по траве битое стекло. Мы боялись, чтобы нас не заметили охранники, поэтому пошли прямо по стеклу. Сильно порезались. Я порезала ногу, вытащить стекло не смогла и побежала к маме. Мама вытащила стекло и засыпала рану песком, затем пеплом. Рана сильно гноилась. Когда нас освободили, хотели отрезать мне ногу. Спасибо, женщина военврач сказала «Будем лечить!» и вылечила. Только шрам остался – память на всю жизнь. И это не единственный памятный знак.

Однажды мы с девочками пекли на огне лебеду, она была такая жесткая, что невозможно было ее жевать. Костер был прямо посреди комнаты, дым разъедал глаза. Вдруг в комнату зашли двое молодых немецких солдат, всех поставили к стенке и объявили, что они хотят учить украинский язык. Каким же образом они его учили? Каждой из нас сделали наколку на руке - начальную букву имени. Потом эта наколка сильно гноилась. И по сей день у меня на левой руке буква «Н».
На работу нас гоняли в Верховскую Дубину, колхоз имени Котовского – это километра два от нашего гетто. Работали мы без еды и воды. Сильно били.

Ра нашли в лесу парашютистов. Трое были мертвы, а один еще живой. Всех согнали на площадь и объявили, что если среди них окажется еврей, сожгут гетто. А украинцев тоже согнали, чтоб они смотрели на эту казнь. Когда найденных раздели, евреев среди них не оказалось. Парашютист, оставшийся в живых, сказал, что среди них не может быть евреев, так как евреев в тыл не посылают. Несмотря на это многие мужчины из гетто были расстреляны вместе с ним.

Трупы вывозили каждый день целыми подводами по сто и больше человек. Их раздевали наголо, вытаскивали золотые зубы и сбрасывали в заранее приготовленные ямы. Там они лежали штабелями, как дрова.

Помню такой случай. Однажды зимой все работоспособные население угнали на работу, а стариков и детей выгнали во двор. Мороз был страшный. У меня на руках двухлетний Ефим, а рядом стоял пятилетний Захар. Малыш был завернут в разное тряпье. Шел снег. Дул резкий ветер, а мы стояли с раннего утра. Нас завалило снегом, дети начали засыпать от холода и голода. Очень хотелось пить, глотали снег, и каждый раз кого-то избивали за это. Избивали до смерти. У Захара побелели щеки, я стала их растирать. Около меня стояла женщина, она и говорит мне: «Смотри, у тебя малыш на руках засыпает. Не давай ему спать». Я стала тормошить Фимку, растирать ему ножки и ручки. Так мы простояли до темноты. Потом нас загнали обратно в барак. Взрослым же сообщили, что нас повели на расстрел. Они с криками бросились в лагерь. К счастью, все обошлось.

Многие евреи из нашего села ушли в партизаны. Яша Шаевич, Миша Ходеров, Мика Фельдман, Наум Зицер, Меер Печерский, Сольцман (имя, к сожалению, забыла). Также было много молодых ребят, пригнанных из Молдавии, Бессарабии. Мамина двоюродная сестра Дора Израилевна Фарбер была связной у партизан. Однажды ее поймали, сильно били, руку зажимали дверью. Ее вызволил из тюрьмы наш староста Иванченко. Од дал начальнику тюрьмы взятку, Дору выпустили. Она вышла оттуда совсем седая и попала к нам в гетто. Но я с ней встретилась только после освобождения. Дора говорила всем, что она одна, иначе всех бы расстреляли.

Для того, чтобы мы, евреи отличались от остального населения, нас заставляли носить на рукаве белые повязки с синими звездами Давида. А потом еще нашили на груди и спине желтые звезды.
Моя мама часто переодевалась в украинскую одежду и ходила в село просить еды. Нередко ее ловили полицейские и били, выбили зубы. Все, что ей давали добрые люди, отбирали, топтали ногами. Мама возвращалась вся в крови, но на следующий день опять переодевалась и шла в село.

Зимой мы заболели тифом. Лежали на холодном полу. Очень хотелось пить. Ни лекарств, ни врача, конечно не было. Мама пошла в село и там ей дали чекушку молока и немного картошки. Когда она возвращалась, у самого лаза в заборе ее окликнул полицейский Филька: «Рыся, чего несешь?». Мама стала говорить ему, что дети больны тифом и что добрые люди дали ей немного молока и еды. Хотела уже идти дальше. Но Филька схватил ее, сильно избил, молоко вылил, а еду растоптал. Мама плакала умоляла его не делать этого, ведь дети очень больны. На что он ответил: «Вас, жидов, все равно расстреляют! Все подохните!». А ведь Фильку вырастили евреи! Он был сиротой и до войны жил среди евреев, по очереди в каждой семье. Его одевали, воспитывали, он ходил с нами в школу и хорошо говорил на идиш. И вот в благодарность за все это он пошел в полицаи и издевался над нами. Как-то раз он заявился в гетто вместе с несколькими полицейскими и немцами. Стал звать Риву. Рива - это девочка, семья которой помогала Фильке больше все. Вышла мать Ривы и на идиш спросила, что он хочет от Ривы. Филька ответил, что хочет ее изнасиловать. Женщина набросилась на него с кулаками, стала его бить. А пришедшие с Филькой смотрели на это и смеялись: они не поняли в чем дело, разговор шел на идиш. После этого случая Рива куда-то исчезла и вновь появилась в местечке только после освобождения. А Филька сбежал с немцами.

Помню еще такой случай. Как-то раз моя мама и две ее сестры, переодевшись, пошли в село раздобыть немного еды. Полицаи их поймали, сильно избили, поволокли в комендатуру. По дороге их встретил наш староста Иванченко и вызволил их. Иванченко был очень хорошим человеком. Он нас жалел, помогал нам, сообщал о готовящихся облавах или карательных акциях. Говорил нам: «Ховайтесь, дивчата!».

В лагере свирепствовали тиф, дизентерия, голод. Мы были подвержены всем кожным болезням – фурункулы, чесотка, грибок. Все были острижены наголо – кожу съели вши. Люди умирали от болезней и постоянных побоев.

Когда немцы и румыны отступали, поступил приказ уничтожить гетто. Всех собрали на площади, а вокруг расположились надсмотрщики с собаками и пулеметами. Взрослые поставили нас, детей, в середину и предупредили, что когда начнут стрелять, мы должны упасть на землю, а они прикроют нас своими телами. Вдруг появился самолет с немецкими опознавательными знаками. С самолета что-то скинули. Немцы побежали в сторону скинутого предмета. В это время на площадь въехал немецкий танк. На нем сидели солдаты в немецкой форме. Они поговорили о чем-то с охранниками, те забрали собак, оставили пулеметы и ушли. На площади стояла жуткая тишина. Старик Бенцион сказал: «одни бандиты уехали, другие приехали. Давайте, евреи, прощаться! Мы жили вместе, вместе должны лежать в одной могиле». Но вдруг, когда надзиратели скрылись из виду, нам объявили: «Расходитесь по домам! Все свободны!». Оказалось, на танке были партизаны, переодетые в немецкую форму. Но никто из нас не поверил, что мы спасены. И раньше случались провокации, когда немцы переодевались в русскую военную форму, кричали "Ура!". Евреи бежали к ним навстречу, а их расстреливали. Поэтому все боялись очередной провокации и не расходились. Тогда человек, одетый в офицерский мундир, снял китель и сказал: «Посмотрите! Я же Коля Прокопенко!». А его отец Никита Степанович Прокопенко был наш ободовский врач. Его знали все и он всех знал. Только тогда мы поверили, что спасены. Конечно, после всего пережитого у людей началась истерика. Все плакали, кричали. Постепенно люди успокоились и пошли по домам.
А партизаны еще несколько дней стояли в селе, охраняя нас до 14 марта 1944г - в этот день пришла Советская Армия. В 1946 вернулся с войны мой отец - инвалидом второй группы.

Хочу выразить благодарность тем, кто рискуя жизнью, помогали нам выжить: Иванченко, староста нашего села, Краско-Очан, Тисманецкий, Бурдейный, Наташа Ельцова, Данила и Ира (их фамилии, к сожалению, не помню).

И вот итог: в Ободовке, Винницкой области есть три больших могилы. В них похоронено 26 тысяч евреев… Но там даже памятника нет. Мы, оставшиеся в живых, старые и больные, не можем уже ничего сделать. А в Ободовке не осталось ни одного еврея, и ведь большое местечко было.

Семен Цванг написал книгу "Дикий огонь". Там есть стихи про нашу Ободовку, ими я хочу закончить свой рассказ.

Ни газовых камер, ни страшных печей -

С Майданеком сравнивать даже неловко.

Для массовой казни невинных людей

фашисты избрали село Ободовка.

Для повода - рвы и окопы копать

Из гетто евреев сюда приводили.

В трескучий мороз за этапом этап

Шли люди себе же готовить могилы.

На скотных дворах запирали народ

Без пищи в жестокую зимнюю стужу.

Морили несчастных три дня напролет -

И все. Здесь и газовых капер не нужно.

А ночью бросали в глубокие рвы,

Как дерево, окоченевшие трупы.

Лишь ветер по волчьи неистово выл,

И снова о землю стучали уступы.

Из Кодымы, Балты, Саврани сюда

Шли молча моисеи, раисы, ревекки,

В пургу и мороз, за этапом этап,

И в мерзлую землю ложились навеки.

От имени тех, кто свободен и жив,

Стоял я в слезах и в раздумье глубоком.

И в скорбном молчаньи цветы положил

На холмик у въезда в село Ободовка.

-*-

После войны я вышла замуж. У меня трое детей: дочь Римма и два сына - Михаил и Борис. Римма и Михаил живут на Украине, а я с Борисом - в Израиле. У меня уже два внука, две внучки и два правнука! Я очень благодарна нашей стране.

Моя бабушка Эстер, 1953г	Это я в 1937 г	Я и мои братья, 22 июня 1940г в день рождения Захара	Мои дети

назад         на главную