На кругах ада
Солнечное воскресное утро 22 июня 1941-го года. Никаких признаков, указывающих на то, что сгущаются тучи. Как обычно, в выходной день вся наша семья – папа Матвей Лейбович, мама Елизавета Ушеровна, брат Шура и я – собираемся отдохнуть в лесочке, что неподалёку от нашего местечка Ильинцы (Винницкая область).
Но тут по местному радио объявляют: всем жителям собраться в клубе. И здесь мы узнаём, что началась война…
Всех здоровых мужчин мобилизовали в армию. Папу не призвали, так как он участвовал в войне с белофиннами, вследствие чего стал инвалидом.
Началась эвакуация промышленных предприятий. Первой у нас в местечке эвакуировали артель «Красный швейник». По радио ежедневно сообщают, что сданы города Львов, Каменец-Подольск и другие.
Немецкая армия стремительно продвигается вперёд, оставаться в Ильинцах небезопасно, ибо фашисты несут издевательства и смерть евреям в захваченных городах и селениях. Решаем вместе с родственниками покинуть родные места.
Две мамины сестры, Фаня и Этя, эвакуировались с предприятиями, на которых работали их мужья. Родной мамин брат Илья эвакуировался с сахарным заводом. Они попали в Среднюю Азию. Сын маминой сестры Суры Володя был призван в Красную Армию, а дочь Клара из Киева эвакуировалась вместе с сыном Оскаром.
Отец купил в соседнем селе пару лошадёнок для нас и для маминой сестры Суры. Погрузили на телегу кой-какой домашний скарб, и в путь – на Умань. На одной телеге наша семья: папа, мама, брат Шура и я; на другой – Сура и три её дочери, Маня, Клара и Фира Борисовские.
Всего с нами было 15 еврейских семей. От развилки дороги наши две телеги поехали прямо, остальные свернули влево. Проехали мы немного и увидели: с неба сыплются люди. Это был немецкий десант. Буквально в считанные минуты туча вооружённых гитлеровцев покрыла землю. В завязавшемся бою советские воинские части были перемолоты. Продолжать путь на Умань – значило попасть в кровавые лапы фашистских извергов. И мы повернули к себе в Ильинцы. Будь что будет.
Вернулись мы домой. Красная Армия отступила, взорвав за собой мост через речку Собь.
Отец собрал нас, дал каждому адреса наших родственников, немного денег и хлеб, положив всё это в узелки, и сказал: «На нас идёт большое горе, будем прятаться в подвале».
И мы все пошли в подвал около чайной. Просидели мы там два дня. К концу второго дня на улице появились немецкие разведчики. После них пошли немецкие войска.
К этому времени мы уже вернулись в свой дом. Когда немцы вошли в Ильинцы, сразу начали бегать по хатам, требовать молоко, яйца, хлеб, короче, всё, что можно было съесть. Появились полицаи – в немецкие холуи охотно шли уголовники, антисемиты и возвратившиеся те, кто были раскулачены Советской властью. Начались грабежи, у евреев отбирали всё мало-мальски ценное.
На следующий день в центре города был вывешен приказ немецкого командования о введении военного положения. От гражданского населения требовалось неукоснительное выполнение всех распоряжений немецкого коменданта. Начались чёрные дни оккупации.
В Ильинцах было образовано гетто. На дверях домов, в которых жили евреи, написали «юде» – жид. Всех нас заставили надеть белые повязки на руку, а на спину пришить нашивку с жёлтой звездой Давида. Мы все, узники гетто, не имели права покидать его пределы; как только стемнеет, запрещалось выходить из дома. Полицаи ходили по домам, забирая всё, что попадалось под руки. Был такой случай, когда пришёл полицай к нашей тёте Суре Борисовской, хотел снять кольцо с пальца – а оно не снимается. Так мучил целый день (хорошо, что палец не отрубил), пока не снял кольцо.
Из гетто нас брали на разные работы. Ходили мы на поле, где был посажен – впервые на Украине – каучук. Поле было очень длинное, надо было его обрабатывать. За это давали обед – похлёбку из гороха и кусок хлеба.
Затем отца поставили на приём, проверку, упаковку и отправку яиц для немецкой армии. Отцу разрешили взять нас с братом Шурой для помощи. Мы с ним сбивали ящики для упаковки и отправки яиц.
Привозили яйца и кур из деревень, кур невозможно было отправлять сразу. Так мы сделали печь, поставили большой бак и грели воду. В тёплой воде запаривали отруби для кормёжки кур. Очень тяжело было заполнять бак водой.
Однажды мы с братом задержались на работе допоздна и домой пошли, скрываясь между домами. Нас нагнал полицай Полищук и начал избивать. Брат говорит: «Коля, что ты делаешь? Мы же свои». Они до войны учились вместе, в девятом классе. А Полищук наоборот, стал бить нас ещё сильнее, хохоча над нами: «Жиды – свои»! Избитые до полусмерти, мы еле добрались до дома.
Женщин, узниц гетто, водили расчищать от снега дорогу от села Морозовка до станции Липовец. Ежедневно вместе с другими женщинами гнали на эту работу мою мать Духно Елизавету, Борисовскую Суру – мою тётю – с дочерьми Маней, Фирой и Кларой.
Это было зимой 1941-1942 годов. В местечке появились каратели, в белых штанах, с нагайками в руках. Согнали всех евреев на площадь. Стариков заставили подмести у памятника Ленину, а затем развести костёр. К пылающему пламени садисты подтаскивали стариков и поджигали им бороды. Потом больных, немощных старых людей заставили танцевать вокруг костра. Когда я вспоминаю об этом ужасе, невольно слёзы застилают глаза.
В один из ноябрьских дней гитлеровцы провели в нашем местечке страшную акцию. Согнали на площадь евреев, отобрали из толпы сорок два человека, в основном пожилых, и заставили их рыть яму на известковом поле. Когда яма была вырыта, фашисты начали методично расстреливать стариков. Убитых, раненых и даже чудом оставшихся в живых сваливали в яму, засыпали землёй.
Четыре дня изверги никого не подпускали к месту расстрела. А когда наконец люди смогли приблизиться к могиле, они увидели, что земля сотрясалась, словно живая, слышали стон заживо погребённых. В этой акции погиб наш сосед Мойше Каплун, брат моей бабушки Эле Уманский.
По местечку шныряли машины, на которых был нарисован устрашающий череп, многозначительно предупреждающий, что едет «страж порядка». Мы-то знали цену этому «стражу»…
В четырёх-пяти километрах от Ильинец возникало всё больше и больше отрытых ям, предназначенных для обречённых евреев. Появились в селе румыны. Они служили в трудовой армии, их заставляли копать ямы за селом – готовили могилы для массовых расстрелов.
В один из дней, рано утром, я и мама услышали страшный шум. Евреев гнали на площадь, и все уже знали: раз гонят каратели, то домой уже никто не вернётся.
Отец и брат дома не ночевали, они остались спать на работе. Я с мамой, соседкой и её детьми укрылись на чердаке. Чтобы спасти детей, мама решила спрятать в дымовой трубе меня и соседкиного сына Лёню. Поверх дымовой трубы положили доски, а на них кирпичи. В щель едва просачивался воздух, дышать было очень тяжело. Я сидел, тесно прижавшись к другу, соседка с двумя маленькими детишками приютилась у трубы, а мама забилась в тёмный угол чердака.
Не прошло и часа, как я услышал топот кованых сапог и хриплый голос полицая: «Ну-ка, жиды, вылазьте, покуда живы». Увидев соседку с малышами, полицаи начали их избивать. До нас доносились душераздирающие стоны и мольба: «Не убивайте, не убивайте малышей моих!». Вскоре всё стихло.
Соседку с деточками полицаи стащили с чердака. Маму, притаившуюся в тёмном углу, они не заметили. И это спасло ей жизнь.
Неожиданно в дымовой трубе стало светло – это мама, едва живая, доползла до трубы, сняла кирпичи и доски и с большим трудом забралась к нам. Каждую минуту мы с тревогой ждали, что вот-вот полицаи снова заявятся на чердак. Так мы просидели в нашем жутком убежище – без еды, без питья – два дня.
В это время всех евреев местечка согнали в синагогу. Каратели бесчинствовали с особой силой: врывались в еврейские дома, ломали двери, окна, мебель, избивали до полусмерти всех, кто не успел спрятаться. В синагоге сняли с несчастных хорошую одежду, забрали кольца, серьги, цепочки – и погнали к вырытым ямам. Тех, кто, обессилев, не мог идти, били прикладами, подгоняли нагайками. Молодые тащили на себе стариков.
Так обречённые приблизились к месту казни.
Отец мой, услышав, что началась карательная акция, поставил брата Шуню в большую цистерну с водой, в которой мы грели воду. Вода была Шуне выше пояса. А сам отец укрылся в складе. Ему казалось, что это надёжное укрытие, но рыскавшие по всем углам полицаи нашли их…
Папу и брата расстреляли вместе с нашими родственниками и друзьями. Этот день – 24 апреля 1942 года – я не забуду, пока бьётся моё сердце. В этот день фашисты расстреляли в местечке около 4000 евреев.
На третий день после совершённого злодеяния садисты, считая, что своё геройское дело сделали, убрались из нашего местечка. Мы смогли выйти из дома.
Мы с Лёней залезли через окно в синагогу, там я нашёл в куче одежды отцову рубашку, в которой были записка и деньги. Рубашка лежала сверху, так как отца и Шуню нашли и пригнали в синагогу позже других.
На следующий день мы с Лёней сумели добраться до места расстрела. На дороге валялись детские игрушки, туфельки, разная одежда. После расстрела полицаи разгромили стоявшие пустыми дома убитых евреев и разграбили находившееся там имущество.
На этом издевательства над оставшимися в живых евреями не кончились. Всех, кто мог ходить, заставили работать на селекционной станции. Туда, по сути дела, перевели Ильинецкое гетто.
На селекционной станции нас заставляли работать на полях. Жили мы все в бараках, по нескольку семей в одной комнатке. В нашей комнате жили семья маминой сестры Борисовской Суры с дочерьми Фирой, Маней и Кларой, и я с мамой. Мама убирала бараки, ходила работать в поле. Я выполнял различные работы: возил агрономшу, пахал землю сначала на быках, потом на лошадях; убирал сено граблями, которые были больше меня, увозил с молотилки солому и укладывал её в скирды.
Однажды, убирая сено, я очень захотел пить. Подошёл к одной из женщин и попросил у неё воды. В это время подъехал польский полицай Павлик. Увидев, что я пью, набросился и стал пороть меня нагайкой. «Так вот как ты, жидня, работаешь? – заорал он. – Сегодня домой, жидовская морда, не пойдёшь!». Всю ночь напролёт я работал, а утром снова начал убирать сено.
Моя двоюродная сестра Клара и родственники Женя и Яша Койфман решили перейти линию фронта. Им удалось уйти с селекционной станции. Яша перешёл линию фронта, а Клару и Женю расстреляли.
Каждый вечер в гетто была проверка. Проверял наличие узников в гетто полицай Павлик. Управляющим был майор Шульц, который очень жестоко обращался с нами, избивал каждого, кто ходил в рабочее время или останавливался во время работы.
Молодые мужчины и девушки решили уйти в партизаны. Под руководством бывшего командира Красной Армии Давида Мудрика им удалось уйти в лес и добраться до партизанского отряда. Среди них были жена Давида Зинаида Мудрик, её сестра Соня, Фройка Карлицкий, Маня Кваша – моя двоюродная сестра – и другие.
Однажды осенью под утро немцы-каратели окружили гетто и стали грузить евреев на машины, чтобы везти на расстрел. Жуткие крики обречённых людей заполнили селекционную станцию.
Мы потихоньку перешли в другую хату и вылезли на чердак. Слышались выстрелы, они убивали наших евреев, остававшихся пока ещё в живых. Когда стрельба немного утихла, мы выбежали в поле, засеянное просом. Но так как просо было низкое, примерно 40-50 сантиметров от земли, мы легли возле арыка.
Немцы, прежде чем отъехать от селекционной станции, начали стрелять по окружающим полям, чтобы добить тех, кто там спрятался.
Но нас бог миловал. Мы продолжали лежать в арыке до вечера. А вечером подошли к нам женщины и говорят: «Люди добрые, вставайте, они уже уехали. А мы все, соседи, видели, как вы тут лежали. Но у вас есть бог, он вас спас».
Мы поднялись, поблагодарили этих людей и ушли в темноту, подальше от этого страшного места. Шли мы по полям, сёла обходили, ночевали в стогах. Иногда мы с Фирой (двоюродной сестрой) заходили в дома на окраине какого-нибудь села, просили хлеба. Кто давал, а кто кричал на нас и грозил выдать немцам.
Так шли мы вчетвером: я с мамой и мамина сестра Сура Борисовская с дочкой Фирой. Однажды утром, это было около большого села, смотрим – идёт женщина с сумкой. Увидела тётю Суру и говорит: «Борисовская, что вы здесь делаете?». Тётя ей отвечает, мол, ищем своих.
А женщина ей говорит: «Видите дом, что стоит на горе? Это мой дом. Можно вам туда пойти, а я сейчас приду».
И мы пошли по направлению к дому, поверив в её добрые намерения. И вдруг, словно с неба явилась, подошла другая женщина и предупредила нас, что в этом доме и вообще в деревне полно немцев и полицаев.
Мы повернулись и побежали в другую сторону, и на окраине села остановились в одном доме. Прошло несколько часов, в селе началась стрельба. Забегает хозяйка и говорит: «Вас ищут немцы, уходите». Мы пошли быстро в поле, там стояла большая скирда. Влезли мы вглубь этой скирды, легли и боялись пошевелиться. Вокруг слышалась стрельба и немецкая речь.
Стемнело, немцы ушли. Мы выбрались из скирды и пошли дальше, искать убежища у добрых людей.
Жили мы в селе Болюховка у дяди Кости (фамилию не помню) и у Грибовских тёти Марии и дяди Андрея. Я точно не помню (прошло 60 лет), в какие месяцы у кого мы жили. Но помню, что скитались мы по сёлам Ромер Хутор и Болюховка. Прятали нас люди в погребах, сараях, на чердаках, сеновалах. Это были Свиридовы, Гребенюки, Грабовские, Пилипчуки и другие добрые люди, фамилий которых я теперь не помню. Зимой жили мы у Давида Пилипчука в Ромер Хуторе. Жили мы у него во времянке (я в то время болел тифом). В семье Грабовских жили несколько месяцев. Жили мы в сарае вместе с коровой, укрывались на сеновале на чердаке (там было очень много сена), или в яме во дворе, где можно было только сидеть. Еду нам приносили по возможности.
Перед уходом в партизанский отряд были мы у Грабовских. Немцы и полицаи зверствовали, проводили обыски в домах. Если бы нас нашли, то расстреляли бы и нас, и семью Грабовских.
Ночью тётя Мария вывела нас из села. Мы вчетвером: мама, я, тётя Сура и Фира пошли по направлению к деревне Борисовке, которая находилась недалеко от леса. Путь, который мы прошли до Борисовки, был очень тяжёлый. Мы едва не угодили в руки полицаям. Днём мы укрывались на полях в стогах, а ночью двигались.
В последний день перед тем, как пойти в лес, мы находились среди работающих женщин, которые очищали свёклу, а мы им помогали. Когда стемнело, одна из женщин, звали её Мария, провела нас в Борисовский лес. Там мы и заночевали в овраге. Затем мы долго бродили по лесу, по протоптанным дорожкам – в поисках партизан.
На четвёртый день мы почувствовали запах пищи. Я пошёл вперёд и вдруг услышал окрик: «Стой!». Я остановился, а караульный вызвал начальника. Начальником караула оказался Фройка Карлицкий, наш земляк из Ильинцов, который находился с нами в гетто на селекционной станции. Так мы попали к партизанам. Это был сентябрь 1943 года.
Мы попали в еврейский партизанский отряд Давида Мудрика, нашего ильинчанина, прошедшего муки ада Ильинцовского гетто и гетто селекционной станции вместе с нами. Партизанский еврейский отряд Мудрика входил в состав 2-й партизанской бригады имени Сталина под командованием Кондратюка Анатолия Ивановича. Начальником штаба был Михаил Яблочкин.
Давид Мудрик, наш командир, обладал исключительными организаторскими способностями и создал боевую единицу – еврейский партизанский отряд. Будучи минёром, он обучил этому искусству партизан, много сделал для спасения еврейских семей. Лично руководил каждой операцией по минированию железных дорог.
Мама и тётя Сура стали готовить в отряде еду для партизан, печь хлеб.
Я с другими ребятами пас скот, кормил лошадей, следил за исправностью повозок, был связным, готовил секреты для хранения продуктовых запасов, готовил лошадей и подводы для выполнения боевых заданий. Скромные задания, но очень нужные партизанам.
Вокруг леса партизаны создавали укрепления, копали окопы. Приближался фронт. Немцы прочёсывали лес, стремясь уничтожить партизан, но наш отряд храбро сражался. В начале 1944 года наш отряд соединился с частями Советской Армии.
Мы с мамой остались в Киеве, куда было приказано явиться всем оставшимся в живых партизанам для получения документов. Затем мы стали работать на гвоздильном заводе. После освобождения Ильинцов вернулись в родные места.
В 1946 году переехали в Киргизию. Я был призван на службу в военно-морской флот, затем закончил строительный техникум и более сорока лет работал на предприятиях города Фрунзе.
Награждён Орденом Отечественной войны II степени, медалями СССР, Украины и Израиля.
С 1991 года живу в Израиле в городе Димона, являюсь членом Всеизраильской ассоциации «Уцелевшие в концлагерях и гетто», возглавлял её отделение в нашем городе. Мною при содействии комитета ветеранов и комитета узников нацизма создан Музей боевой славы, которому присвоено имя Давида Мудрика в память о нашем незабвенном командире.
Дом семьи Духно в м. Ильинцы. Видна труба, где Владимир скрывался во время карательной акции 24 апреля 1942-го года.
Выпуск 9-го класса – май 1941-го года. Крайний справа во втором ряду – Духно Александр, брат Владимира. Был расстрелян во время карательной акции 24 апреля 1942-го года карателями в м. Ильинцы
Монумент в Димоне, посвящённый памяти погибших на фронтах, в концентрационных лагерях и гетто.
Министр пропаганды Юлий Эдельштейн и Владимир Духно в музее боевой славы города Димона. Музей носит имя Давида Мудрика, командира партизанского отряда, в котором находился Владимир Духно. Он и был создателем этого музея.
Памятник погибшим в Ильинцах во время фашистской оккупации 1941-1945 годов.
