|
Воспоминания бывшего узника гетто Бершадь
Я родился 12 сентября 1933г. в местечке Бершадь, районном центре Винницкой области в семье служащего, мать была домохозяйкой. В1939году в семье родилась ещё девочка, моя младшая сестра Леночка. С нами жила ещё бабушка Сура, мать моей мамы. Наша семья из 5 человек жила до войны в половине старого дома, состоящей из трёх маленьких комнат и сеней (кладовки). Бершадь расположена среди других бывших еврейских местечек Подолья и находится на берегах реки Дохна (приток Южного Буга). Еврейское население проживало в центральной части, а вокруг проживали люди других национальностей: русские, украинцы, поляки, молдаване и др. В 1939г. в Бершади проживали 4270 евреев. В 1966г. Бершадь получила статус города. Незадолго до начала войны меня нарядно одели, отец повёл меня в школу и записал в первый класс. Это был торжественный момент в моей детской жизни, т. к. я с раннего детства стремился к учёбе. Ко времени поступления в школу я уже свободно читал, брал книги в библиотеке, обладал навыками письма и производил арифметические действия с многозначными числами. Акцентирую на этом, т.к. после освобождения от оккупации благодаря этой подготовке мне удалась дальнейшая учёба. Прекрасно помню день начала войны. Это было тёплое воскресное утро, обычный выходной день. Но я понял по тревожному поведению взрослых, что что-то неладно. Шли разговоры о том, что началась война, хотя я своим детским умом не совсем понял, что это такое. Затем я вместе с родителями слушал выступление Молотова по радио. Вести по радио с войны были неутешительны, а вскоре в небе появились немецкие самолёты и понемногу бомбили город. Через Бершадь потянулись отступающие советские войска. Умные евреи начали эвакуацию, в основном на телегах с лошадьми. Часть из них через некоторое время вернулись обратно, застигнутые в дороге немецкими войсками. Моя семья даже не успела начать эвакуацию. Немцы и румыны спокойно вошли в Бершадь 29 июля 1941г. Сразу начали устанавливать новые порядки. Мужчин мобилизовали на восстановление моста через реку, взорванного Красной Армией при отступлении. Еврейская часть местечка была объявлена гетто. Гетто не было ещё огорожено колючей проволокой, однако выход за его пределы карался смертью. Еврейским ремесленникам было вменено в обязанность шить одежду и обувь для оккупантов. Было много мужчин бежавших из плена или вышедших из окружения. В один из дней им было приказано явиться на территорию районной больницы. Начали выявлять среди них коммунистов и евреев и отправлять на расстрел. Один еврейский парень попытался бежать, немецкий офицер за ним погнался, догнал возле нашего дома и застрелил на месте. Это была первая смерть на моих глазах, а в дальнейшем их было ещё много. Были случаи грабежей и мародёрства. Нашу семью это минуло, но я хорошо помню такой случай. Среди оккупантов было и венгерское подразделение (мадьяры). Однажды к нашему дому подошёл венгерский солдат и заговорил с родителями на идиш. Это был венгерский еврей. Разговор был дружелюбный, но вдруг он увидел висящую на стене гитару, на которой отец иногда играл, тут же забрал её, сказав при этом, что она нам всё равно больше не пригодится. Основные события начались осенью. Гетто Бершадь было передано под власть Румынии и вошло в состав так называемой Транснистрии. В местечко были пригнаны колонны евреев, которых румыны по приказу Антонеску депортировали из Бессарабии и Буковины в Транснистрию. Переселенцев поселили в домах местных евреев. Началась жизнь в очень стеснённых условиях. К нам в дом поселили очень интересную семью: двух братьев с женой одного из них. Мужа звали Саул, он был еврей, а жену звали Лула, она была румынкой. Было им примерно по тридцать лет, до войны они проживали в г.Черновицы. Родители Лулы жили в Бухаресте и румыны предложили ей бросить мужа и уехать к родителям, но она отказалась и пошла с ним по этапу. Осенью 1941г в гетто насчитывалось 25000 узников. Был введен режим жёсткой изоляции, окружив гетто колючей проволокой и выставив часовых. Румынские оккупанты не проводили акций по уничтожению евреев, они им просто создали условия вымирания от голода, холода и болезней. Зима 41-42гг. была очень холодной, топить было нечем, продуктов питания не было, началась эпидемия тифа. Умирало по 150-200 человек в день. Был в гетто человек по имени Авраам-Ице, у него была тощая лошадь и повозка, на которой он ежедневно вывозил умерших на кладбище, находящееся за пределами гетто. Я не раз видел, как под крики и плач живых он грузил на свою телегу мёртвых и затем вывозил их за железные ворота гетто, которые только для этой цели открывались для евреев. Вот как написал об этом бывший узник Бершадского гетто еврейский поэт Борис Зицерман (отец известного российского певца и шоумена Ефима Александрова):
Если едешь в Балановку, Не объедешь Авадивку, Лагерь здесь и есть, Лагерь здесь и есть. Горе правит этим краем, Здесь живём мы, пропадаем. Нечего нам есть, Не дают нам есть. Старому Аврааму-Ице Приказали быть возницей И без лишних слов, И без лишних слов. Он и грузчик, он и кучер, На своём возу скрипучем Возит мертвецов, Возит мертвецов. Нелегка его работа, Минул час и умер кто-то. Всех не сосчитать, Всех не сосчитать. Он на кладбище в Бершади Избавляется от клади, А потом опять Забирает кладь. Бедному Аврааму-Ице Спать бы ночью, да не спится. Мнится: он идёт, Мнится: он идёт Рядом со своею клячей, Плачет он, да не оплачет Тех, кого везёт, Всех, кого везёт.
Это стихотворение Бориса Зицермана перевёл с языка «идиш» поэт Наум Гребнев. Зицерман написал ещё много стихов о гетто. Он жил много лет в Израиле, в г. Араде, и недавно, к сожалению, умер. Вспоминается мне случившееся с моим сверстником Борей Володарским. Он имел неосторожность выйти за пределы гетто и это заметил немецкий офицер на мотоцикле. Он привязал Борю верёвкой к мотоциклу и потащил на полном ходу по мостовой. Через некоторое время, решив, что Боря мёртв, он его бросил. Но, к счастью, Боря остался жив, его спасли украинцы из ближайших домов. Сейчас Борис Володарский живёт в г. Кирьят-Ата и возглавляет организацию бывших узников этого города. Не обошли болезни и нашу семью. Сначала заболела дифтеритом сестра, за тем перенесла тиф в тяжелейшей форме моя мать. Спас их от смерти фельдшер Юрко, который с риском для жизни приходил в гетто лечить евреев. Чтобы как-то прокормить семью отец устроился работать на мебельную фабрику, которая находилась за пределами гетто, работа была тяжёлой, на пилораме. Я ему часто помогал убирать стружку и опилки. С работы отец приносил буханку хлеба, настолько кислую, что у меня началась сильная изжога, которая проявляется и сейчас. А в зрелом возрасте у меня началась язва желудка. После страшной зимы и весны летом 1942г. в гетто осталось 10000 узников. В то же время положение узников несколько улучшилось, когда в 1942г. начала поступать помощь от евреев Бухареста. И Луле родители иногда передавали посылки, что нас немного поддерживало. Распределением гуманитарной помощи занимался член еврейского комитета гетто адвокат Михаэль Шренцл, который жил в доме напротив нас на квартире у сестёр Гольденберг. Я его видел ежедневно, это был очень респектабельный господин. Он работал в помещении претории (орган гражданского управления румын). Но его также постигла трагическая судьба. Несмотря на тяжелейшие условия жизни в гетто, лишения, невзгоды, постоянную угрозу жизни, люди не теряли надежду на освобождение. Каким-то образом проникали сведения о положении на фронте. Я слышал, как взрослые мужчины говорили шёпотом о победах Красной Армии под Москвой, Сталин градом, Курском. Особенно воодушевились после победы на Курской дуге. Чувствовалось приближение освобождения от оккупантов. В 1943г. с приближением фронта установилась связь между гетто и партизанами, которые находились в ближайших лесах. Многие евреи оказывали помощь партизанам вещами и медикаментами, иногда прятали у себя партизан. В январе 1944г. списки евреев, помогавших партизанам, попали в руки гестапо, которое обосновалось в Бершади с весны 1943г. С появлением гестапо участились убийства евреев. По гетто циркулировали слухи, что готовится ликвидация. Сейчас имеется подтверждение того, что немцы настаивали на ликвидации, но румыны не согласились. Но получив списки, гестапо отыгралось. Первым попал в их руки адвокат Шренцл. Однажды утром к нему подъехал на фаэтоне румынский жандарм и зашёл в дом. Через некоторое время они вышли вместе. Шренцл выглядел прилично, с портфелем в руке. Фаэтон их увёз. Его доставили в гестапо, где ему предъявили обвинение в том, что он часть гуманитарной помощи передавал партизанам (говорили, что он коммунист). Он был подвергнут пыткам и расстрелян. В начале февраля 1944г.были арестованы около 200 чел. из упомянутых списков, а 11 февраля они были расстреляны на западной окраине около села Берловка. А в начале марта взяли вторую группу, примерно 150чел., в которую попал и мой папа. До сих пор помню до мелочей момент его ареста. Ночью раздался стук в дверь. Никто дверь не открыл, а женщины забились в угол и начали истерично кричать. Тогда власовцы (это были именно они) прикладами выбили окно, у которого стояла моя кровать и я спал, и я почувствовал на себе солдатские сапоги. Я схватился и убежал к маме и бабушке. Ворвавшиеся в дом, власовцы обнаружили отца в спальне, избили его, дали возможность одеться и увели. Утром к зданию комендатуры, в подвале которой находились арестованные, начали приходить их родственники и передавать передачи. Так продолжалось до утра 7 марта. 6 марта мне удалось свидание с папой. Мне дали две пачки папирос, я подошёл к румынским охранникам, отдал им папиросы и на румынском языке попросил дать увидеть папу. Они были очень удивлены, что еврейский мальчик говорит на румынском языке. Меня научила языку Лула. Охранники подвели меня к подвалу, открыли двери и окликнули папу по фамилии. Он вышел и я увидел человека с кровоподтёками на лице и сильно заросшего. Увидев меня, он заплакал и ничего не мог сказать, а только назвал моё имя. Через пару минут двери подвала закрыли, а меня прогнали. 7 марта утром к комендатуре уже близко никого не подпустили. Мы издали видели, что заключённых вывели и построили во дворе, затем открылись ворота и их строем под усиленным конвоем повели в западном направлении. На плечах у многих были лопаты, а некоторые бросали вверх головные уборы в знак прощания. В эту ночь они были расстреляны, в том числе и мой отец Израиль Керпилевич. Через 3-4 дня оккупанты покинули Бершадь, а 14 марта на рассвете пришли наши освободители. Боёв в Бершади не было, бой был слышен потом, западнее Бершади. Люди с опаской стали выходить на улицу навстречу войскам. В одном месте остановилась армейская кухня. Среди освободителей Бершади оказался автор «Повести о настоящем человеке» писатель Борис Полевой. Он в своих «Дневниках» так описал увиденное: «Перед нами - очереди людей с бидончиками, с мисками, с консервными банками на верёвочках. Тени людей, облачённых в лохмотья, в отрепья некогда добротной одежды. Двигаются осторожно, точно по тонкому льду. В огромных глазах, кажется, навсегда застыли тоска и страх». «Страшное это место, - писал о нашем гетто Борис Полевой. - Между нормальными домиками прежней постройки теснятся целые массивы развалюх, кое-как сколоченных из фанеры, старых досок, железных листов и Бог знает ещё из чего. Хибары лепятся одна к другой, местами сплошняком, и все они буквально набиты людьми, истощёнными до крайней степени». Через несколько дней силами пленных немцев вскрыли две большие могилы, в которых находились тела расстрелянных. Тела выносили и укладывали в ряд. Родственники опознавали своих и забирали их, чтобы похоронить на кладбище. Кругом стоял крик и плач. Некоторые тела были настолько обезображены, что среди женщин возникали смертельные споры и крики в попытке определить чей здесь муж, брат или сын. После окончательного опознания мертвых увозили на кладбище для захоронения. Моего отца похоронили ночью при свете факелов. Постепенно стала налаживаться жизнь. Жителям были выданы продовольственные карточки. Была произведена перепись всех детей школьного возраста. Школьников определяли в тот класс, в который они должны были пойти в сентябре 1941г. Понятно, что все были переростки на 2-3 года. Меня хотели определить в первый класс, но я категорически отказался, т.к. по уровню знаний я соответствовал 4-му классу. Кроме той подготовки, которую я получил до войны, мне пришлось немного подучиться у прекрасной семьи учителей из Бессарабии Каушанеров. Они очень рисковали, т.к. учили несколько детей по советским учебникам. Помню, однажды мы читали известный рассказ о пребывании Ленина в Шушенском под названием «Кешин друг». Завуч школы устроил мне экзамен, покачал головой и из-за моего маленького роста направил меня в 3-й класс. В 1949г. я окончил с отличием семилетку. В Бершади было принято после семилетки поступать в Одесский техникум пищевой промышленности. И вот здесь мне пришлось впервые столкнуться с вопиющим фактом антисемитизма. Нас собралось 8 юношей, из них 7 хороших еврейских учеников и один украинец Володя Христич, троечник. Всех еврейских ребят завалили на первом вступительном экзамене, а Христич был принят. Меня, как отличника, приняли без экзаменов, но директор техникума вызвал меня к себе и сказал: «Знаю я вас бершадских, я Вас вынужден принять, но после первой же тройки выгоню из техникума». Я забрал документы, уехал в г.Херсон и поступил в машиностроительный техникум, который и окончил с отличием в июне 1953 г., уже после смерти Сталина. И тут я столкнулся с антисемитизмом наоборот. Директором техникума был еврей из Сибири Михаил Абрамович Агарков. Он очень хорошо относился ко мне, даже посодействовал исправлению в моих оценках одной «тройки» на «четвёрку», благодаря чему я получил диплом с отличием. По положению обладатели дипломов с отличием зачислялись в 5% выпуска и направлялись на учёбу в МВТУ им. Баумана. Но Михаил Абрамович вызвал меня и сказал: «Пойми меня правильно, я не могу зачислить тебя в 5% выпуска, выбирай любое назначение и езжай на работу». Я взял назначение на Днепропетровский завод горношахтного оборудования. Проработал год в должности мастера и был призван на службу в армию. Через 3 года после службы вернулся на завод и проработал в разных должностях 15 лет. Последняя моя должность на этом заводе была начальник отдела материально-технического снабжения. И снова свою роль сыграл антисемитизм. На одном из совещаний в присутствии ещё сорока человек директор заявил мне: «Товарищ Керпилевич, бросьте свои сионистские штучки». Я вышел из кабинета и тут же подал заявление об увольнении. Я поступил на работу на небольшой завод местной промышленности на должность заместителя начальника технического отдела. Вскоре меня назначили начальником технического отдела, а затем и главным инженером завода. После 11 лет работы на этом заводе меня пригласили обратно на завод горношахтного оборудования уже при другом директоре на должность начальника производственно-дипетчерского отдела, а через 2 года назначили заместителем директора. Забыл упомянуть, что после службы в армии я закончил Днепропетровский горный институт и получил специальность инженера механика. В 1989г. Мне предложили выдвинуть свою кандидатуру на должность директора одного из заводов местной промышленности (в тот период руководителей предприятий избирал коллектив). Коллектив доверил мне быть директором и я проработал с этим коллективом 6 лет, в плоть до репатриации в Израиль, куда я репатриировался вместе с семьёй в сентябре 1995г. Я понял что здесь моя Родина и жизнью в Израиле я очень доволен. Занимаюсь общественной работой, являюсь председателем совета Натанийского филиала Всеизраильской ассоциации «Уцелевшие в концлагерях и гетто». |
|
Поделитесь своими впечатлениями и размышлениями, вызванными этой публикацией. |
