Память о пережитом
Я родился в 1930 году в с. Райгород. Теперь это Немировский район Винницкой
области Украины.
С конца 1941 по март 1944 я находился на оккупированной территории Транснистрии. В этих воспоминаниях я расскажу об издевательствах и зверствах нацистов, свидетелем которых я был.
Спустя несколько месяцев после начала войны наше местечко было захвачено фашистами. До этого мы, дети, вели привычный образ жизни: купались в Южном Буге, ходили по садам собирать вишню, а по огородам – всякую поспевшую зелень и овощи. Разговоры взрослых о том, что происходит вокруг, нас не интересовали.
Мама, Фаня
Немировская Отец, Рахмиел Немировский
Внезапно в местечке объявляют, что все жители должны прийти на сходку, проводимую местной немецкой властью. На сходке мы услышали призывы новых правителей к быстрейшему уничтожению большевизма-коммунизма и т.д. Особо отличился зам. директора нашей школы, коммунист, учитель немецкого языка Фесенко, он был для нас, учеников, примером для подражания. Фесенко выступил на украинском языке, его речь была яркой и продолжительной. Он призывал всеми силами помочь немцам как можно скорее покончит с большевиками, коммунистами и, разумеется, с жидами. После этой речи все внутри у меня оборвалось, и я понял, что наступил конец нашей нормальной жизни…
Вскоре все еврейские дома Райгорода были обнесены колючей проволокой и установлена усиленная охрана – украинские полицаи с собаками. Так был создан наш концлагерь.
Ежедневно нас выводили на каменный карьер возле станции Самчинцы. Мы собирали камень, переносили его, кувалдой разбивали и погружали на автомашины и железнодорожные платформы. Немцы и их прислужники постоянно нас избивали и унижали.
Я был рослым, здоровым и, видимо, понравился коменданту карьера Гансу. Он использовал мое знание языка для общения со своими подчиненными украинцами – мастерами, бригадирами.
В наш концлагерь постоянно пригоняли, привозили евреев их других местечек, городов Украины и других стран. Было очень много стариков, детей, женщин, часто больных. В июне-июле 42-го фашисты начали сортировать людей на трудоспособных и нетрудоспособных. Вскоре прошла первая акция – массовый расстрел.
Утром всех построили, произвели перекличку отдельно трудоспособных и нетрудоспособных, затем первых отправили на работу, а вторых – детей, стариков, женщин - погнали строем в Райгородский лес и расстреляли. Убийством евреев занималась спецкоманда эсесовцев.
Мои отец, мать и две старшие сестры остались живы, а меня накануне этого дня комендант карьера отправил за пределы лагеря к украинцам.
Аккуратные немцы привезли в лагерь всю одежду расстрелянных, и когда люди вернулись с работы, все все поняли, стали искать одежду своих близких и оплакивать их. В лагере ежедневно стоял этот плач по убиенным. Он до сих пор в моих ушах…
У моей мамы Фани была сестра Роза, с мужем и сыном она жила в Немирове. При погроме ее муж погиб, и Роза с сыном Левой пришла к нам в Райгород и жила у нас. Вместе мы и попали в лагерь. И когда нетрудоспособных выстроили для расстрела, среди них оказался Лева. Вернувшись с работы, мы оплакивали его как погибшего, хотя его одежды не нашли. И вдруг, глубокой ночью Лева приходит к нам и рассказывает, что когда он стоял в строю, вспомнил о погребе в одном из домов, где жили бабушка и дедушка. Каким-то образом, незаметно он сбежал в этот погреб и остался жив. Ему было всего 6 лет. Но что делать с ним дальше, ведь в лагере он, такого возраста, остался один. Всю ночь судили, как быть. Утром, когда построились на работу, тетя Роза вместе с Левой подходит к немецкому коменданту, падает на колени и на идиш, плача, умоляет его не расстреливать сына… Тут весь строй, среди которого были родители уже расстрелянных детей, тоже падает на колени и умоляет коменданта не убивать ребенка. Видимо, у Ганса что-то человеческое дрогнуло: он послал Леву вместе с матерью на работу. А потом, чтобы Лева не попал под новый расстрел, велел Розе оставлять сына у крестьян, которые работали с нами в карьере.
Меняются обстоятельств, появляются новые возможности, например, безнаказанность, но не все спешат ими воспользоваться во зло! Кроме Ганса, были еще два «человеческих» немца – Юпп, начальник автогаража в местечке Брацлав, и водитель этого гаража Альберт, о них расскажу чуть позже.
О товарище Фесенко я уже упоминал. Вот еще примеры.
Павел Олексеенко, наш сосед, с семьей которого все мы дружили и все делили пополам, становится руководителем полицаев в Райгороде, приходит к моему отцу и с угрозами требует отдать велосипед моего брата Яши.
Перед тем, как нас загнали в концлагерь, родители отдали некоторые ценные для них вещи на хранение с последующим возвратом нашим близким друзьям, надежным людям – сельскому врачу Астраханскому и еще нескольким людям (фамилии не помню). Но они присвоили эти вещи.
А вот обратный пример: крестьянская семья Монастырских – Михаил и Люба, рискуя жизнью, помогали евреям выжить.
После первого был второй массовый расстрел. Две братские могилы остались в райгородском лесу. Погибли наши соседи и близкие – Яков Сапожников, семья Бондаровых, мать Розы и много, много других. По нашим приблизительным подсчетам было расстреляно 2-3 тыс человек.
В сентябре 42-го было уже холодно. В слякоть, почти раздетыми и разутыми, под ругань полицаев и лай собак нас погнали в местечко Брацлав, где в каком-то учебном двухэтажном здании, огороженном колючкой, устроили наш новый лагерь. Было там не менее 400 чел. Нас использовали на строительстве шоссейных дорог: Брацлав – Гайсин, Брацлав – Тульчин, а также на каменном карьере Коржово. Я, неплохо зная немецкий, попал на работу в автогараж дорожной и транспортной техники, которым руководил, как упоминал, майор Юпп. Он представлял фирму Дорфман (или Дорман).
Организация работ, охрана, перевозки – все было, как в Райгороде. Хотя мы были в зоне румынской оккупации, но командовали и руководили всем немецкие офицеры, прорабы, инженеры и другие специалисты. Охрана была смешанная – начальники-немцы и полицаи-украинцы в их подчинении. На работу евреев возили на автомашинах или гнали пешком.
Не буду описывать, жуткие условия работы в мороз, снег, дождь, жару, издевательства, побои, увечья… Сколько было расстреляно из-за физической невозможности работать, усталости! Расстреливали и за неповиновение, особенно, молодых людей, которые еще могли постоять за свою честь.
Старшим среди евреев (вроде старшины) в лагере был назначен некто Брукер. Как он издевался над соплеменниками, пока сопровождал нас вместе с охраной от лагеря до офиса фирмы! Даже Юпп его однажды избил за это.
Немецкие руководители лагеря были жестокими чудовищами, особенно, когда напьются. С помощью полицаев они выгоняли нас ночью из здания, вооружались нагайками, черенками, лопатами и заставляли бегать вокруг здания. Бегущих и падающих избивали. Мои родители так и умерли, с непреходящими отметинами от побоев, у меня было рассечено лицо и до сих пор сохранился шрам. В гараже меня никто не охранял, Юпп мне доверял. Поэтому я ходил по деревне и выпрашивал у крестьян на пропитание, тем поддерживал семью. Юпп был не злым человеком. Как и другие немцы, он напивался и тогда говорил мне, что является членом подпольной коммунистической партии, а Гитлер войну проиграет, но чтобы я об этом никому не говорил. Юпп погиб при странных обстоятельствах: напившись у себя в помещении, он зачем-то полез на шкаф, сбросил гранату, она разорвалась, вместе с ним пострадали еще несколько немцев. Была ли это случайность или он сделал это умышленно?
И о водителе Альберте я скажу хорошие слова. Он занимался тем, что ездил в Германию за запчастями для техники. Возвращаясь, привозил сладости, угощал меня и мою семью, показывал фото своей семьи. О его судьбе я ничего не знаю.
Был у нас такой случай. 6 евреев из Польши решили подкупить полицаев и сбежать в местечко Бершадь: по слухам там было гетто, где евреи чувствовали себя свободно. Утром на построение пришел комендант, недосчитался 6 человек и тут же предупредил дежурную смену полицаев, что если в течение суток они не найдут беглецов, за каждого убежавшего будут расстреляны 10 полицаев. Беглецов, конечно, поймали, привезли в лагерь и один из полицаев, Михаил, расстрелял их у ограды. Я и многие рабочие из гаража стали свидетелями акции. До сих пор помню слова одного из расстреливаемых: «Миша, убей меня насмерть, ты меня только ранил». В конце 44-го, война еще шла, меня привлекли в качестве свидетеля на трибунал, где судили этого полицая. Было это в Виннице.
Также я был свидетелем, когда судили еврейского коменданта гетто Печера., который изуверствовал, издевался, избивал евреев. Одна женщина, мать которой умерла от его побоев, выследила подлеца. Фамилия его была Циммерман.. Я еще о нем скажу.
В Брацлавском лагере я общался с неевреями из Русской и Украинской Чернышовок. Помню дядю Тараса, он жил очень бедно, но с нами делился, чем мог, сочувствовал нашей безысходности. Приходили к нам Михаил и Люба Монастырские, о которых я уже говорил. Они пролезали под колючей проволокой, приносили еду. Они перевозили меня через Южный Буг и я искал пропитания на другом берегу. Это было очень опасно. Вместе со мной Люба ходила к людям, у которых мама оставила кое-какие вещи, требуя, чтобы их вернули.
Нам говорили, что в окрестных лесах есть партизанские группы, но они никаких контактов не пытались завязать, чтобы облегчить нашу участь. Зато отобрали у моей мамы какие-то вещи, когда ей случилось у них переночевать одну ночь.
Когда в нашем районе случился один из прорывов Советских войск, немцы срочно эвакуировались, и нас, узников Брацлавского концлагеря оставили. Сперва все из лагеря разбежались по окрестным деревням. Но прорыв не был развит, и немцы вернулись в Брацлав. Крестьяне не могли нас содержать, и пришлось вернуться в лагерь, где можно было приютиться, переспать. Возможно, уже никакой необходимости в нашем пребывании в Брацлавском лагере не было – строительство дорог прекратилось, и в декабре 43-го в сопровождении полицаев с собаками, в слякоть и дождь нас погнали в село Печера, Шпикоского района, Винницкой области. Там оккупанты создали Печерское гетто, прозванное его обитателями «Мертвой петлей».
Об этом гетто много рассказано и написано очевидцами. Печальную картину увидели
мы по прибытии. Невозможно было разобрать, где женщина, где мужчина – все были
заросшими, лежали недвижимы без сил. Раньше в здании находился военный
санаторий, и внутренние его стены были сделаны из стеблей подсолнечника. Люди
съели все стены.
Есть данные, что в Печерском гетто погибло около 50000 человек не только от холода, голода, побоев, расстрелов, но и от проводившихся здесь «медицинских» экспериментов. По прибытии в гетто нам всем сделали какие-то прививки, якобы от всех болезней. Но вышло наоборот. Через некоторое время мама заболела тифом и отец послал меня по территории найти для нее подстилку, так как пол был цементный. Когда я нашел какую-то старую дверь от сарая, меня поймал комендант гетто еврей Циммерман и посадил в карцер. Отец пытался ему объяснить, что это необходимо для больной мамы, Циммерман ответил: «Ничего страшного нет, тут уже столько умерло и твоя жена умрет».
Я в гетто почти не находился, ходил по деревням, просил подаяние - лишь бы выжить, накормить больную мать, отца, двух сестер. Не всегда походы были успешны, ловили полицаи, избивали, сажали в немецкие комендатуры, но мне удавалось сбегать.
Так продолжалось до 44-го года, когда Советские войска начали мощное наступление по всему фронту, и в Печере мы услыхали артиллерийскую канонаду. Сменилась охрана гетто: вместо полицаев пришли войска СД.. Они не особенно к нам придирались, видно, им было не до нас. И вот в один из дней отец говорит мне: «Я понимаю, тебя могут и убить, но ты должен отсюда бежать. Может быть, ты встретишься со старшим братом и вы отомстите за все, пережитое нами» (брат Яков в это время воевал в Советской Армии).
Я подошел к немцу-охраннику и попросился сходить по надобности. Он махнул рукой, дескать, давай, и я побежал к обрыву над Южным Бугом. Услышал автоматную очередь, может, и не по мне, но я уже летел без остановки и благополучно удрал. Через сутки добрел до Брацлава, к дяде Тарасу, надеясь у него дождаться скорого освобождения.
Как известно, в немецких концлагерях и гетто почти не бывало, чтобы вся семья осталась в живых, но с нами произошло именно это: мои родители Рахмиил и Фаня, сестры Циля и Шейва были вскоре освобождены.
-"-
Теперь кратко о том, что было потом.
Отец умер в 1952 году, мама дожила до 1977-го. Старший брат Яков воевал, с 91-го жил в Израиле, умер в 2007-м. Сестра Циля живет в Филадельфии, Шейва – в Чикаго. Я отслужил в Советской Армии 34 года, вышел в отставку в 77-м,, с 97-го живу в Израиле. Две мои дочери - преподаватели, также живут в Израиле.
1949 г. Леонид (в центре), Шейва (слева от него)
2001 г. Циля (слева от Леонида)
Отклики:
