Михаил Штейнман

1 сентября 2009 г. на сайте Ассоциации была опубликована моя статья о местечке Ялтушков Винницкой области, где я провел свои детские и юношеские годы. В этой статье, проникнутой любовью к своему местечку и тоской по канувшим в Лету многочисленным колоритным неповторимым еврейским местечкам, я вспоминал своих одноклассников и близких друзей. Статья имела неожиданное и приятное продолжение. Мне позвонил из Луганска упоминавшийся в статье мой близкий друг детства, одноклассник и сосед Миша Розенфельд. Мои координаты, опубликованные на сайте, ему сообщила проживающая в Ришон ле Ционе его близкая родственница Ася Герценштейн, за что я ей искренне благодарен.

Поскольку на одной только улице местечка у нас было четверо мальчишек с именем Миша, то Мишу Розенфелььда все называли (по еврейской традиции – по имени его мамы - замечательной, чуткой, хлебосольной тети Доры) - Миша Дорин. В нашей семье его очень любили. Моя мама всегда приводила его мне в пример как очень умного, не по годам развитого мальчика, много читавшего и увлекавшегося историей и литературой, много помогавшего по дому своей маме и отчиму. Помню, как он добровольно вызвался помогать мне присматривать за моим младшим братом Семой. как он увлекательно рассказывал ему придуманные экспромтом истории. Мне и сейчас неудобно перед Мишей, так как я в это же самое время не учил уроки и не делал что-то полезное по дому, а самым бессовестным образом использовал его доброту и играл с соседскими мальчишками в футбол.

Миша мне многое рассказал о своей нынешней нелегкой жизни в Украине, где даже ему – высококвалифицированному преподавателю вуза, имеющему ученую степень и ученое звание доцента, очень нелегко выжить. Репатриироваться в Израиль, где, кстати, живут многие его родственники, в том числе и сын, по объективным причинам пока не представляется возможным. К сожалению, я не знал, что Миша во время войны пережил трагедию ялтушковского гетто, о которой я знал по рассказам взрослых и из некоторых публикаций в интернете, Ему вместе с мамой чудом удалось остаться в живых. Он пережил два кровавых погрома и спасся от третьего, завершающего расстрела ялтушковских евреев, хотя многие его самые близкие родственники погибли. Об этом он сам писал еще 23 июня 1994 года в статье «Помню», опубликованной в газете «Пульс». И я помню описанный в указанной статье выставленный на показ местному населению труп печально знаменитого на всю округу местного убийцу и бандита Антонюка.

В Израиле в настоящее время живут многие выходцы из этого местечка. Передавая эту статью на сайт Ассоциации, полагаю, что в еврейском государстве его воспоминания встретят живой отклик.

***

Помню

Михаил Розенфельд

Я, Розенфельд Михаил, родился 15 сентября 1937 года в селе (местечке) Ялтушков Барского района Винницкой области. Находился в гетто Ялтушкова с июля 1941 года по 15 октября 1942 года. После того, как я с матерью бежал из гетто Ялтушкова я находился в гетто местечка Копайгород Винницкой области до марта 1944 года.

Мой отец , Розенфельд Самуил Ихилевич, 1906 года рождения погиб в гетто Ялтушкова 15 октября 1942 года. Место захоронения – братская могила узников гетто в пяти километрах от Ялтушкова.

Мой брат, Розенфельд Моисей Самуилович, 1928 года рождения погиб в гетто 15 октября 1042 года и захоронен в той же братской могиле.

Моя мать, Розенфельд (в девичестве Вильнер) Дора Менделевна родилась 12 марта 1908 года. Умерла 21 февраля 1974 года и захоронена на кладбище с. Ялтушкова.

Немцы пришли в Ялтушков уже в начале июля 1941 года. Передовые части немцев были настроены весьма миролюбиво. Помня первую оккупацию Ялтушкова 1918 года, местный люд - украинцы и евреи – решили, что у страха глаза велики, и при немцах можно будет жить.

С самого начала войны по дороге, которая пересекает Ялтушков пополам, двигались бесконечные колонны беженцев. Шли бесконечные разговоры о необходимости отъезда. Но куда? Организованной эвакуации не было. Боязнь голода и неизвестность лишали людей воли. Отец оставался с нами, т.к. из-за сильной близорукости он не был военнообязанным. Поскольку немцы наступали с фантастической скоростью, практически все евреи остались в Ялтушкове.

Вскоре после прихода передовых частей немецкая жандармерия и и созданные в спешном порядке подразделения шуцманов (полицаев из местного населения), стали спешно организовывать гетто в центре местечка. За колючую проволоку была свезена также часть евреев из окрестных сел.

Подробности нашей жизни в гетто я плохо помню, но несколько фрагментов врезались в память навсегда. … Я со старшим братом играю в мяч, мяч откатывается к колючей проволоке. Я бегу за ним. Раздается выстрел. До конца не поняв что произошло, убегаю назад, интуитивно чувствую что-то нехорошее. Хотел ли меня убить охранник или только попугать – мне не дано знать. Сейчас думаю, если бы он хотел меня застрелить – не промахнулся бы.

… Помню бесконечные построения в колонны взрослых, которых гнали на работу. Радость от прихода отца – он всегда что-то выменивал. Помню скученность людей в нашем доме, но мне, кажется, это нравилось.

Жили мы в полной изоляции, местным жителям запрещалось общаться с нами. Но какая-то подпольная торговля шла, и это позволило просуществовать до октября 1942 года. Вместе с торговлей в гетто просачивались слухи об уничтожении евреев в других городах и селах.

Многие им не верили, большинство не хотело верить. Мать рассказывала, что накануне массовой акции 15 октября 1942 г. Появилось объявление о перемещении евреев гетто Ялтушкова, включая стариков и малолетних, в другое место. Сбор был назначен у ворот гетто на утро 14 октября 1942 г. По рассказам очевидцев, в колонне собравшихся было более 1000 евреев. После длительного прочесывания гетто и поиска прятавшихся колонну увели на сахарный завод, где люди провели ночь в прирельсовых складах. Очевидно, многие уверовали в утреннюю посадку на поезд для отъезда. Однако рано утром их увели к урочищу в 5 км от Ялтушкова, недалеко от железной дороги сахзавод - станция Бар, и там расстреляли. Как рассказывают очевидцы, в живых не осталось никого. Среди погибших были мой отец и старший брат.

Где в это время были мы с матерью? Отец, вероятно, догадывался о цели сбора и, уходя, спрятал меня и маму в деревянной бочке для засолки, стоявшей в сарае, который примыкал к дому. В бочке мы просидели три дня. Октябрь был холодным и дождливым. Помню жуткую тесноту, холод и голод, жажду и непрерывные разговоры шуцманов , которые искали золото, драгоценности, дорогие вещи. Многое выменивалось на продукты. Они страшно ругались, если не находили чего-то особенного.

В один из этих дней мы услышали тихую речь на идиш, помню женский голос. Кто-то тоже спрятался в другом конце сарая, за перегородкой. Неожиданно что-то упало, на шум прибежали шуцманы. Сначала увели женщину, а через некоторое время вернулись за нами: очевидно, женщина на дознании сказала о нас. Мать, сидя в сарае, с ней переговаривалась. Помню дикую ругань, крик, мать бьют прикладом. После бочки на улице светло, ветер разносит пух проколотых подушек и перин. До сих пор перед глазами картина: я и мама, шуцманы по бокам, старший немец. Нас ведут по пустынной улице гетто в управу. Немцев не видно, вероятно, уехали в другое местечко проводить свои акции.

Нас приводят к начальнику шуцманов Антонюку (я запомнил эту фамилию, т.к. после войны Антонюк во главе небольшой банды еще год или полтора терроризировал местное население. Помню, после поимки его труп был выброшен на площадь перед сельсоветом, чтобы все убедились в смерти убийцы и грабителя). Помню, Антонюк сидит, а мы стоим перед ним, и мать его просит отпустить нас (нашу семью многие знали в Ялтушкове и окрестности. На похороны матери в 1974 году собралось много людей из соседних сел. Они проводили ее на еврейское кладбище). Антонюк приказал запереть нас в сарае управы, чтобы назавтра, по приезде немцев решить вопрос о нашей ликвидации. А мать еще пытается узнать у Антонюка о судьбе отца и брата, остальных близких. В ответ – презрительное молчание.

В сарае мы в состоянии прострации, ничего не ждем. Сыро, холодно, страшно в надвигающейся ночи. Мать рассказывала, что я все сносил молча, не плакал. Неожиданно раздаются шаги. Мы в ужасе. Открывается защелка, шаги удаляются. Мать подходит к двери – она открыта. Мы быстро встаем, тихо и осторожно уходим с тыльной стороны управы. Но куда? Скорее из Ялтушкова. После войны мать пыталась разгадать загадку нашего чудесного спасения. Пожалуй, эта тайна так и останется неразгаданной. Мать предполагала, что сделать это мог знакомый отца, которого она видела среди полицаев. Он подал ей знак, чтобы она его не признала. Фамилия его не осталась в памяти, он погиб в войну, мне неизвестно, на чьей стороне.

Мы ушли в ночь. Потом, став взрослым, я пытался восстановить маршрут спасения. Помню, к кому-то зашли, нам дали какую-то одежку, и мы по задворкам Ялтушкова стали уходить по дороге в Бар. Мать стремилась в село Чемерисы, где до войны работал отец и его там все знали. Цельных воспоминаний об этом бегстве у меня нет.

Следует написать, что район, в котором мы жили, так называемая зона Транснистрия. Часть ее территории принадлежала румынам. К слову, большинству евреев удалось пережить катастрофу, выжить благодаря румынской зоне оккупации Транснистрии. Очевидно, мать это знала, потому и стремилась туда. Землей обетованной для нас должен был стать Копайгород, что примерно в 30 км от Ялтушкова. Предстояло в холодную, сырую погоду пересечь опасное, полное немецких патрулей пространство, перейти охраняемую, в некоторых местах в колючей проволоке границу, без еды, знания местности, в дырявой одежде и разбитой обуви. Но нас вело чудо и доброе отношение крестьян. Еще раз должен с сожалением констатировать, что фамилий и имен не помню.

Память сохранила некоторые эпизоды нашего похода.

Мы идем по дороге в крестьянской толпе – тогда многие передвигались пешком по дорогам. Навстречу – немцы. К счастью, не жандармерия. Вычислив нас из толпы, спрашивают: «Юден?» «Нет, нет, избави бог» - крестится мать, пряча меня за спину и еще больше закутывая в плащ и закрывая лицо. Рассказывая этот случай после войны, мать говорила, что немец обратил внимание на меня.

Мы проходим через какое-то село. Вдруг ватага сельских мальчишек с оглушающими и леденящими душу криками «Жиды идут». До сих пор слышу их крики. Они прыгают вокруг нас, кидаются грязью. Мы – изгои. Вскоре на их крики появляется шуцман. Он явно не в себе – сильно пьян. Но кто мы – понимает и хочет вести в управу соседнего села. Мы идем по селу. Все больше людей выходят на сельскую улицу посмотреть, что происходит. Многие осуждают поступок полицая. «Куда ты их ведешь, видпусты, воны ж – люды» - и сейчас звучат в ушах их голоса. В одном доме его приглашают выпить. Он не может отказаться. «А ци?» - спрашивает он, указывая на нас. Как только он заходит в дом, нам говорят, чтобы мы быстрее уходили в сторону леса.

Ночь. Мы в лесу. Где-то граница румынской зоны оккупации. Лесные звуки, шорохи. Страшно. Ждем рассвета, чтобы где-то перейти границу. Днем мать видела колючую проволоку и часовых. Рассвет приходит с туманом. Это наше спасение. Нас не видно, и мы можем искать проход в проволочном заграждении. На наше счастье выходим к реке. Это тоже граница. Мать не умеет плавать, надо искать брод. Раздеваясь, она спокойно говорит, что если утонет, то я должен идти по дороге к ближайшему селу. Я также спокойно соглашаюсь. Состояние полного безразличия. Вижу, как мать входит в речку, вот вода дошла ей до подбородка, еще мгновение – и она скроется под водой. Но этого не происходит, и мать возвращается ко мне. Брод найден, но мы еще не знаем, что это спасение, за рекой – жизнь.

Быстро, насколько хватает сил, идем дальше. Непрерывно мучают нас голод и холод. Неожиданно появляются какие-то люди на повозке. Мы просим нас подвезти. В разговоре выясняется, что хозяин повозки, старик с костылем (запомнившаяся деталь), знает моего дедушку – мельника. Он дает нам поесть. В каком-то сарае мы ночуем вместе с ними. Мать готовит им еду. Рано утром уходим. Вскоре показывается спасительный Копайгород.

Хорошо помню, что в Копайгороде мы встретили семью Файнгутов, которой удалось бежать из гетто Ялтушкова до массовых акций уничтожения евреев.

Для евреев Копайгорода румыны также организовали гетто, но без жесткой охраны. Это был район только для евреев. Голод, скученность, завшивленность, тиф, издевательства румын.

О судьбе наших родных мы не знали, но верить в их гибель не хотелось, надеялись на чудо.: мы спаслись, может, и им повезло. Из-за нищеты мать отправила меня в детдом при гетто, надеясь, что там я буду хотя бы сыт. Но там старшие дети отбирали еду у младших, били нас и т.д. Вскоре мать меня забрала оттуда.

Хорошо помню охвативший меня ужас, когда мы с мальчишками пошли на базар что-нибудь украсть съестное, и я увидел там немцев. Бежал обратно, не чуя под собой ног.

Из вкусовых ощущений в гетто я запомнил на всю жизнь горечь картофельных очисток. Помню страх, охвативший всех обитателей гетто, когда возник слух, что румыны собираются уничтожить евреев. Скорее всего, это было перед освобождением. Помню, мать говорила, что из детдома Красный крест забирал детей в Палестину. Вроде бы отправка должна была быть пароходом. Мать меня не отпустила.

Помню ужасную тишину перед приходом Красной Армии, радость от встречи, горечь от того, что среди бойцов нет моего отца. В марте 1944 года мы узнали, что освобожден Ялтушков, и отправились домой. Радость возвращения, горькая правда о гибели близких, сожженный дом, отсутствие средств к существованию – все смешалось, но жизнь требовала своего. Вокруг начиналась новая жизнь.

До войны Ялтушков считался крупным селом (сахзавод, МТС, бондарня). Помимо украинского и польского населения, здесь жили, по некоторым воспоминаниям от 1,5 до 3 тыс. евреев (в разное время). Считается, что в братских могилах похоронено свыше 1000 человек.

После войны сюда возвратились из эвакуации, приехали из других разрозненных местечек несколько еврейских семей. Вернулись две семьи, чудом спасшиеся (мы и семья Файнгутов). Всего после войны в Ялтушкове жило где-то 20 еврейских семей.

Сейчас Ялтушков «юденфрай», евреи там не живут. Старики умерли, молодежь уехала. Мне кажется, что я последний свидетель катастрофы евреев Ялтушкова.

Мои воспоминания о гибели гетто фрагментарны. Пять лет – это недостаточный возраст для запоминания и анализа. Но один вывод я могу сделать по своему личному опыту: дети – это маленькие люди, которые, как и взрослые, чувствуют экстремальные условия, в особенности, страх смерти.

Это чувство преследовало меня долгие годы в сновидениях. Я пережил состояние страха быть убитым десятки раз за время моего детства, отрочества и зрелости.

О времени Катастрофы написано много, особенно в последние годы, добавить от себя что-либо трудно. Возможно, в Яд вашем собрано все. Пусть все эти воспоминания станут частью истории гибели евреев местечек Украины.

Мир праху вашему, безвинно погибшие в Катастрофе.

Отклики:

- Ирина Сойфер. Спасибо за такие трогательные...

назад