Яков Зубарев 

 

На здании музыкальной школы №12 Минска, расположенной на территории бывшего гетто, появилась мемориальная доска. В переводе с белорусского надпись на ней звучит так: «В этом здании в 1941-1943 годах располагалась больница, в которой действовали антифашистские подпольные группы Минского гетто».

В мемориальной надписи на фасаде школы не упомянуто ни одного имени. А жаль: родина должна все-таки знать поименно своих героев и не стесняться называть их, даже если эти имена не вполне созвучны именам

 коренной национальности. Впрочем, фамилия Кулик вряд ли может вызвать отторжение, а ведь именно этот человек был главным действующим лицом дома, где прямо под боком у немцев работало минское подполье.

Лев Кулик был главным врачом той самой инфекционной больницы, которую фашисты открыли в этом здании после создания Минского гетто. И, как показывают документы и свидетельства людей, непосредственно причастных к деятельности подполья, именно благодаря Кулику минские подпольщики могли длительный период осуществлять многие свои операции. Однако понадобились десятки лет, чтобы правда пробила, наконец, дорогу к сегодняшнему времени. (И сделано это благодаря инициативе и настойчивости одного человека- сына Льва Кулика - Романа).

На днях Роман приезжал в Израиль и я, конечно же, не отказался от возможности встретиться с ним. Вот что он рассказал.

"Я родился в 1938 году. У меня были замечательные родители. Они поженились в 1929 году, и на следующий год у них родилась дочь, моя старшая сестра, которой мы отметили недавно 80 лет.

Папа с юности был очень активным. Ему было небезразлично все, что происходит в стране, он был наполнен революционной романтикой, и когда ему в партийном комитете сказали, что стране нужны высококвалифицированные кадры и потому он направляется на учебу в медицинский институт, то согласился. Правда, он хотел больше идти по технической части, но – раз партия сказала… Так в 1934 году он стал студентом.

После учебы его, молодого специалиста, назначили начальником городского отдела здравоохранения - сначала в Могилеве, а потом, после присоединения Западной Белоруссии к Советскому Союзу он работал главврачем инфекционных больниц в Барановичах и Гродно. В Гродно нас и застала война.

До сих пор поражаюсь, как мы смогли вырваться оттуда. Папа оставался еще в городе – он чувствовал себя ответственным за свою больницу, и только после войны мы узнали, что он каким-то образом оказался потом в Минске. А мама с двумя детьми (к этому времени родился и я), под бомбежками, перепрыгивая с машины на машину, с трудом добралась до Минска. В некоторых фильмах я вижу, как под летящими сверху бомбами матери ложатся на землю и прикрывают своими телами детей. Так было и со мной – заслышав шум падающей бомбы, мама бросалась на землю, пряча меня под собой. В Минске беженцы собирались в парке Горького, и здесь мы узнали, откуда отправляются машины дальше, на восток. Доехали так до одного местечка, где папу знали, когда он еще работал тут начальником пионерского лагеря, переночевали, а потом нас на подводе довезли до Руденска. Отсюда мы уже уехали последним товарным поездом. Почти всю войну мы провели в Алма-Ате и вернулись в Минск только в январе 45-го. И только тогда узнали о судьбе отца.

Я до сих пор помню, как по возвращении в Минск меня с мамой иногда встречали незнакомые люди и, узнав, кто я, поднимали меня на руки, обнимали, благодарили маму. Это были люди, которым спас жизнь мой папа. Многое о папе я узнал от мамы, но особенно ценную информацию получил позже от врачей, которые работали в папиной больнице и спаслись, уйдя из гетто в партизаны. А когда я приехал первый раз в Израиль то встретился с Гиршем Смоляром, одним из организаторов минского подполья.

Он жил один в доме престарелых, я часто захаживал к нему, и беседы наши затягивались так надолго, что я порой оставался у него на ночь. Талантливый журналист и литератор, он был послан до войны из Москвы по линии Коминтерна в Западную Белоруссию – для подпольной работы, и проявил там себя прекрасным организатором. А в начале войны Смоляр стал одним из организаторов минского антифашистского подполья. Самым безопасным местом для подпольного штаба оказалось минское гетто – немцы сюда заглядывали не часто и даже предположить не могли, что там могут действовать подпольщики. Но где именно располагался этот штаб? Оказывается, в той самой инфекционной больнице, главврачом которой был мой папа! Гирш был прямым свидетелем того, что происходило в Минске в первые годы войны, и от него я получил прямо-таки бесценные сведения.

Он мне рассказал, что при организации гетто немцы запланировали создать на его территории и инфекционную больницу: они понимали, что здесь возможны эпидемии, заболевания. Однако вопрос о больничном руководстве они оставили на решение самого коллектива. Среди врачей были известные специалисты, но они оказались морально подавлены, и потому персонал решил доверить дело моему папе. Несмотря на то, что он всего два года назад окончил мединститут и его врачебный опыт был явно мал, многие знали его как хорошего организатора. Кроме того, от многих других он отличался спокойствием, рассудительностью. Так в 33 года мой папа стал руководителем больницы гетто.

Надо отметить, среди ее первых пациентов были не только евреи гетто. По Минску тогда бродило немало военнопленных, среди них были и командиры, коммунисты, и больница стала для многих из них настоящим убежищем. Врачи объявляли их инфекционными больными, забирали под свое крыло, а потом разными путями те добирались до партизанских отрядов. Это как раз тот случай, когда не только русские праведники спасали евреев, но и евреи – русских. Да, впрочем, не только русских – ведь в числе наших солдат были люди самых разных национальностей. Я вот думаю: быть может, кто-то из тогдашних спасенных тоже вспомнит о том, благодаря кому они остались в живых.

От Смоляра я узнал, что когда по всему городу были реквизированы все радиоприемники и за их нахождение полагался расстрел – именно в больнице действовал приемник, благодаря которому жители не только гетто, но всего Минска узнавали последние сводки с фронтов. И когда немцы объявляли хвастливо о захвате Москвы, минчане знали, каково на самом деле положение дел. Как это поднимало дух подпольщиков!

Немцы, боясь заражения, обходили стороной инфекционную больницу. Если им хотелось осуществить там проверку, они посылали полицейских, но и те, как вы понимаете, не проявляли особого рвения. По этой причине Смоляр и предложил своему руководству организовать штаб городского подполья именно здесь. Вызвал на беседу моего отца, напрямую поговорил с ним, и тот без раздумий согласился. Пристроил даже Гирша к себе на работу – истопником в больничную котельную. Эта котельная и стала местом сбора подпольщиков. Здесь обсуждались многие вопросы деятельности подполья, планировались операции по переправке из гетто в партизанские отряды особо нужных специалистов – врачей, медсестер, пекарей, сапожников, портных. И что особенно немаловажно, больница – практически за счет самих немцев! – снабжала партизан медицинскими препаратами, инструментами, перевязочным материалом.

В Минском подпольном комитете партии деятельность подпольной группы гетто курировал Исай Козинец, и он тоже неоднократно бывал там: перелезал в условленном месте через колючую проволоку, его встречали посланцы Смоляра и провожали прямо в кабинет главврача. Здесь в узком кругу решались самые важные вопросы, относящиеся к работе подпольного горкома. То, что из гетто смогли уйти в партизанские отряды свыше 10 тысяч евреев, что на территории Белоруссии были организованы два еврейских партизанских отряда, есть немалая заслуга врачей инфекционной больницы. Не все из них проявили себя с лучшей стороны, некоторые пошли на сотрудничество с оккупантами, но большая часть персонала проявила себя настоящими героями. Смоляр сам потом ушел в партизаны, и с особой теплотой вспоминал врача Юрия Тайца, который прямо в лесу проводил серьезнейшие операции.

Я с раннего детства ходил вместе с мамой и старшей сестрой к зданию больницы – когда она уже не была больницей, и клал цветы на подоконник первого этажа - под тем окном на втором этаже, где был кабинет папы. Потом приходил сюда и с друзьями. Это кирпичное здание было одним из немногих, сохранившихся в годы войны. Если вы подойдите сегодня к нему и оглядитесь, то увидите вокруг совсем новые дома. А это здание было отреставрировано как снаружи, так и внутри, и, находясь рядом с ним, вы услышите звуки музыки.

Я все годы вынашивал мысль установить мемориальную доску на здании больницы. Но, как вы знаете, в те времена получить даже справку из архива было трудно, а что уж говорить о документах, касающихся деятельности гетто и минского подполья. Но времена, к счастью, изменились. И первый пример показала Светлана Гебелева, которая после отъезда в Америку организовала письмо Александру Лукашенко. Президент Беларуси с пониманием отнесся к письму американских ветеранов войны, и, благодаря этому, одна из улиц Минска носит теперь имя ее отца – Михаила Гебелева, одного из руководителей Минского подполья.

Этот пример вдохновил и меня: а вдруг и я смогу что-то сделать в память о моем отце. Ведь он, я считал, был таким же героем, как все подпольщики, он знал, что рискует жизнью и до конца остался верен своим принципам. За ним следили и, в конце концов, гестапо арестовало его. Но на допросах он никого не выдал, и 10 декабря 1942 года его расстреляли. Эту дату знали оставшиеся в живых подпольщики, в том числе Гирш Смоляр, и они сообщили ее партийным органам, когда те собирали от своих активистов письменные свидетельства о годах войны.

Кстати, эти свидетельства помогли, как я сейчас понимаю, и тому, что мама получила неожиданно отдельную квартиру. Она жила в «коммуналке», и я уговорил ее как-то пойти в горисполком. Тогда шла кампания по улучшению жилищных условий ветеранов, и в горисполкоме, услышав ее фамилию, заглянули в какой-то особый список. Там значилась и фамилия Кулика. А спустя короткое время мама сказала мне: «Ищи машину, мы переезжаем». И я тогда понял, что мой отец, действительно, герой, а не просто главврач инфекционной больницы. Ведь далеко не всем вдовам так запросто давали квартиры…

Я обратился в Национальный архив Беларуси (бывший республиканский архив КГБ и КПСС), в городской архив Гродно. Удивительно, но в первые дни войны их успели вывезти и сохранить, и теперь я мог познакомиться с документами, относящимися к отцу. Я увидел листы, исписанные его рукой – заявление о приеме кандидатом в члены партии, характеристики на него, рекомендации… Мысль о мемориальной доске не оставляла меня. Я стал писать письма в различные инстанции: руководству еврейской общины, в Минский горисполком в Институт истории Академии наук Беларуси. Все эти организации я неоднократно посещал и рассказывал их сотрудникам о своем отце и о гетто. В результате этих посещений я пришел к выводу, что в государственных и общественных организациях г.Минска работает много добрых, понимающих и отзывчивых людей. Я понял, что если к людям идешь с открытым сердцем, они, в конце концов, откликнутся. Помогли и друзья из Соединенных Штатов – они обратились в посольство Беларуси в США по поводу памяти о моем отце. И вот Мингорисполком принял решение об установлении мемориальной доски на здании бывшей инфекционной больницы.

Правда, и этому решению предшествовало сопротивление со стороны ряда лиц. Как на грех, директором музыкальной школы, кстати теперь уже бывшим, оказался антисемит, и он стал выдвигать самые глупые доводы против такой доски. Якобы она будет мешать возвышенным чувствам учеников – напоминать им о кладбище. На словах он был очень любезен, сочувствовал жертвам Холокоста. Но зачем, по его мнению, так много памятников в одном месте. Вот рядом Юбилейная площадь – там обелиск, спустишься ниже к Яме – там обелиск. А зачем еще – мемориальная доска? Он не понимал, что школа его находится на территории бывшего гетто, где не то что каждый дом – каждый камень вопиет о свершившейся здесь трагедии.

Да, в Беларуси много памятников жертвам Катастрофы, но как только начинаешь говорить о героизме евреев, о еврейском Сопротивлении – некоторые смолкают. Им трудно поверить, что евреи тоже воевали и тоже совершили – в пропорциональном отношении к численности своего народа – не меньше подвигов, чем представители других наций. Но все-таки времена меняются, на государственном уровне приходит понимание той роли, которую играли евреи в жизни довоенной Беларуси и какая трагическая судьба выпала на их долю в годы войны. Я рад, что могу теперь класть цветы папе не на подоконник, а у мемориальной доски. Он работал в этом доме в самое страшное для нашего народа время, работал не за страх, а за совесть. Он спас многих людей, он не думал о своей жизни и пошел на смерть как герой. Об этом должны знать не только я, но и те юные музыканты, которые каждый день переступают порог этой школы. Ведь благодаря таким людям, как мой отец, они и могут сегодня превращать в музыку свои мечты".

…Роман Кулик окончил в Минске политехнический институт. Работал на Минском автомобильном заводе, затем свыше двадцати лет - на заводе имени Вавилова, где дошел до должности заместителя начальника крупнейшего на предприятии механического цеха. Репатриировался в Израиль в 1990 году, но его престарелая мама, оставшаяся в Минске, тяжело заболела, и он был вынужден вернуться через два года в Беларусь. Его приняли на последнее место работы – в научно-исследовательский институт машиностроения. После смерти мамы он остался на родине, но Израиль посещает часто - здесь живут его сын, внуки. Недавно ему исполнилось 72 года, но выглядит он намного моложе. Быть может, потому, что память об отце берегла его, предоставив возможность довести до конца задуманное с юности дело.

	Фото Александра Вишневецкого

В Израиле проживает доктор Марк Тайц, сын врача инфекционной больницы Юрия Тайца. Вместе с отцом и матерью Марк ушел в партизанский отряд, где воевал с оккупантами до прихода Красной Армии.

Чтобы прослушать  рассказ Марка о жизни в гетто и о партизанском периоде, кликните на значке репродуктора. Сначала Давид Таубкин представляет нам Романа Кулика и Марка Тайца. Запись сделал Александр Вишневецкий на встрече Марка с Романом. 

на главную