КВАРТЕТ

Я сам себе объяснить не могу, откуда пришли они, как появились в моём мозгу прожекторные огни.
Я вижу как бы сквозь мелкий дождь, сколько хватает глаз, убитый тысячами подошв серый лагерный плац. А на скрещении тех огней, тех беспощадных лучей - словно бы сцена, и на ней четверо скрипачей.

Что они делают в этом аду, где звуки - лишь плач и крик? Неужто с лагерным бытом в ладу Моцарт или же Григ? Концертных залов забыт уют - облик войны суров. И всё-таки инструменты поют в свете прожекторов! И штурмбанфюрер с помоста глядит на тех, кто играет внизу, и, позабыв про воинский вид, не утирает слезу.

Он горд - это он обнаружил их, известней которых нет. Сперва случайно нашёл двоих и создал из них дуэт. Потом уже прицельно искал, сомнения поборов, и вот ещё двоих обласкал признанных мастеров. Для них сказал он: - Да будет свет! - в мире, что брошен во тьму. Четыре гения! И квартет принадлежит ему!

Их привезли из разных земель и поместили в аду. Первым Лазар покинул Брюссель в сороковом году. Из Вены Йозеф, из Праги Давид, из Ленинграда Абрам, и каждый немыслимо был знаменит там, где жил, и не только там. А тут, чтоб их бытие пресечь, нужны были только срок, холод, голод, болезнь - и печь: такой рутинный итог.

А штурмбанфюрер прибавил паёк, вселил в утеплённый барак, дал инструменты - в общем, помог выпрямиться кое-как. Они послушны: что босс велит, играют почти с листа. А босс - любитель и эрудит - знает людей и места, где ещё сохраняются в тишине коллекции редких нот, где и сейчас, вопреки войне, шедевр ценителя ждёт.

Гармония, правда, чуть-чуть не та - басовой основы нет: всё же две скрипки и два альта не создают квартет. Но в том и приманка для знатока, изыска тонкий тайник: на всей планете наверняка такой состав не возник. Они закончили. Босс молчит несколько долгих минут, ладонью потом о ладонь стучит и произносит: - Гут! И продолжает, как дирижер, поднял изящную трость: - Через неделю к нам в Собибор приедет высокий гость - сам группенфюрер; он меломан, любит старинный лад; в лагере невозможен орган, но квартету он будет рад. Делаем так: Букстехуде, Бём, а на закуску Бах. Итак, работайте ночью и днём, за совесть, а не за страх.

2.

Комендатура, конечно, не зал, но сойдёт за салон. Группенфюрер, прикрыв глаза, в музыку погружён. Программа исполнена. Он рукой подзывает к себе квартет: - А что, мастера, красоты такой в еврейской музыке нет? А ну-ка сыграйте мне на заказ, чего не играли давно. Я знаю - наверняка у вас что-то припасено!

Паузу резко прервал Давид - решенье пришло само: - Деи Росси л'Эбрео сейчас прозвучит, "А ширим ашер ли-Шломо". И вот две скрипки и два альта стали играть хорал, и в нём такая была красота, которой никто не знал - ни тот, знаток, ни тот, меломан, тем паче никто другой, - но все понимали: тает обман при встрече с правдой нагой.

Пели скрипки и пели альты то, что не пелось давно. Мелодия шла с такой высоты, где и дышать мудрено. И говорил семнадцатый век, в двадцатом веке звуча, о том, как давно презрел человек ничтожество палача. В хорале, который уже не забыть, читалась простая суть - что тот, кто тело может убить, душе не страшен ничуть.

 

 

Последний аккорд. Спокойный поклон. Как на сцене, стоит квартет, словно не было войн, и зон, и всех беспощадных лет, и только музыки торжество, и жизнь победила мор, и группенфюрер молчит мертво и мёртво глядит в упор. Потом встаёт, элегантен, сед, глаза - два осколка льда: - Концерт окончен. А этих - нет и не было никогда.

И выходит, отбросив стул, своей охраной храним, и штурмбанфюрер вдруг стал сутул и молча пошёл за ним. А скрипачи побрели гуськом в свой утеплённый барак, и каждый не мог не думать о том, что завтра - конечный мрак. Но в те же сутки, как Божий гнев, была бомбёжка в ночи, и штурмбанфюрер погиб,
не успев артистов пригнать к печи.

3.

В Швейцарии есть городок Роттервиль, в городке старинный собор. Красив его благородный шпиль на фоне далёких гор. Собор акустикой знаменит и ещё органом своим, и светская музыка тут звучит раз в неделю по выходным. Событие семидесятых лет живёт в афишной строке: всемирно известный Венский квартет даёт концерт в городке.

В программе - классики разных стран и новое есть письмо: Ма'аяни - фрагменты поэм "Кумран" и "А ширим ашер ли-Шломо". И была эта музыка так свежа, словно грозы гуляли здесь, и объём от органа до витража переполнен озоном весь, и была в том лёгкая, что ли, печаль о чём-то небесном таком, что в суете мы теряем, а жаль, и только мечтаем тайком…

К тому, кто первую скрипку играл, подошёл в антракте старик - сед, элегантен: - Последний хорал воистину был велик! Могу ошибаться - поправьте меня, я был бы ошибке рад, - но нечто похожее слышал я лет тридцать тому назад. - Вы не ошиблись, - он слышит в ответ словно бы залпа гром. - Похожее вам играл квартет в лагере, в сорок втором.

- Не понимаю. - Мой вам совет: не торопите года. Ведь я из тех, которых нет и не было никогда. Вы позабыли свои слова, свою прощальную речь, которая нас превращала в дрова и направляла в печь. За эти слова суди вас Бог - я прочно запомнил их, я, единственный из четырёх, оставшийся ныне в живых.

Глаза зажглись ледяным огнём, застыло лицо старика и проступили резко на нём два каменных желвака: - Вы других не стоите слов, и если хотите знать, я стар, но и сегодня готов их повторить опять. Увы, сегодня такой приказ - не во власти моей, но уверяю, настанет час, чтоб возродиться ей!

Не совершу я особый грех, тот повторив приказ: немец, француз, и швед, и грек - равно не любят вас. А если Европа вам не указ, то под сводом иных небес точно так же не любят вас индиец, араб и перс. - Вы правы, - устало сказал скрипач, - на это не возразишь. Так что ж мне, палач, ложись и плачь? Или - живи, как мышь?

Нет! Тысячелетий неспешный бег мне твердит о своём: сотни народов исчезли навек, а мы, евреи, живём. Задайте вопрос, почему же так, и дайте честный ответ: десятки империй ушли во мрак, а мы, гонимые, - нет. И то, что сегодня узнали вы, легло на тот же мотив: ваши вожди тридцать лет мертвы, а я, вопреки им, - жив.

И музыка из невозможной страны звучит в свободной стране, и, слушая, люди понять должны, на чьей Господь стороне. А мы - мы знаем, что с нами Он, Его негаснущий свет; мы записали Его Закон, выше которого нет. А музыка… Что же, в ней красота, служу ей, покуда жив. И всё. На свои вернёмся места - кончается перерыв.