Всем пропавшим без вести,
погибшим в плену,
пережившим плен -
посвящается.

Глава 4.  Медицина смерти

Многие солдаты и офицеры Красной Армии попадали в плен  ранеными, контуженными. Пребывание в плену сопровождалось различными заболеваниями. Как складывалась судьба раненых и больных советских военнопленных?
 В соответствии с  Женевскими соглашениями раненые солдаты противника должны были получать необходимую медицинскую помощь.
Статья 1. Конвенция Красного Креста от 27 июля 1929 г. гласит: «Военнослужащие и другие, официально состоящие при армиях лица в случае их ранения или  болезни должны пользоваться покровительством и защитой при всех обстоятельствах; они будут пользоваться человеколюбивым обращением и уходом без различия национальности со стороны воюющего, во власти которого они окажутся.
Статья 2.  Пользуясь необходимым уходом  согласно предыдущей статье, раненые и больные одной армии, попавшие во власть другого воюющего, будут считаться военнопленными и к ним будут применяться общие правила международного права, касающиеся пленных» [1] .
К сожалению, эти правила почти не распространялись на раненых советских военнопленных. Отношение  к ним немецких солдат очень противоречиво. Есть множество взаимоисключающих фактов.
Отказ в помощи раненым красноармейцам не носил случайный характер, а был результатом указаний и предписаний со стороны немецких командиров различных звеньев. Причем подобные указания  были отданы  еще до начала войны с СССР. Так, немецкий солдат 6-го танко-вого полка Ганс Древс, попавший в советский плен, на допросе показал:
 «…на инструктивном занятии 20 июня  1941 г. нам заявили, что в предстоящем походе раненым красноармейцам перевязки делать не следует, ибо  немецкой армии некогда возиться с ранеными» [2] .
То же самое подтвердил  солдат штабной роты 18-й танковой дивизии Марек:
 «21 июня мы получили от наших офицеров приказ: “С ранеными русскими пленными нечего долго возиться, их надо просто приканчивать на месте”» [3] .
 Можно привести многочисленные факты, свидетельствующие  о том, что немецкие солдаты поступали  в  соответствии с подобными приказами: добивали раненых  сразу после боя.
 Бывшие военнопленные обратили внимание на то, что во многих лагерях уже в начале войны среди пленных, поступающих в лагерь, тяжелораненых было мало, изредка попадались легкораненые. Причина этого явления в том, что «неспособных самостоятельно передвигаться немецкие солдаты обычно добивали на месте или по пути в лагерь» [4] . Так, 1 августа 1942 г. после боя в станице Белая Глина Краснодарского края  осталось много раненых красноармейцев. По словам местной жительницы В. Иващенко, сразу же после боя немецкий офицер пристрелил всех раненых, лежащих возле ее дома.  Всего  в станице немцы убили около 50  раненых [5] .
По свидетельству  Ф.Я.Черона, раненым никакой помощи не оказывалось. Тяжелораненных оставляли умирать там, где они лежали [6] .
По словам С.М.Фишера, попавшего в плен под Харьковом летом 1942 г., только на третий день в свинарнике, отведенном для раненых пленных, появились медики.  Немцы привели трех врачей и четырех девушек-медсестер. Среди них находился главврач полевого госпиталя, пожилой человек, еврей. Врачи и медсестры оказали возможную в тех условиях помощь, сделали перевязки. Однако ночью врач-еврей покончил жизнь самоубийством, приняв яд.
 «Еще через три дня к нам пришли пять женщин из села. Одна из них подошла ко мне и спросила, глубокая ли рана и болит ли она. Она с большой осторожностью сняла повязку и ужаснулась: вокруг раны ползали белые черви. Женщина промыла рану и смазала ее сметаной, которую принесла с собой.
– Слушайте, у меня бинтов нет, йода тоже нет.  Вас будет лечить Серенький, – она показала пальцем в угол – там лежала небольшая серенькая собачка. Поняв мое недоумение, добавила:  – Не беспокойтесь, самые серьезные раны так лечат. Ведь собака может вылечить сама себе  самую серьезную рану. Женщина поднесла собачку к моей ране. Я почувствовал шершавость языка. Было приятно,  наступило облегчение. Женщина выстирала тряпку, которой была перевязана моя рана. Остаток сметаны оставила возле меня. Тщательно перевязав рану, сказала:  вечером перед сном повторите эту процедуру. Я очень экономил сметану, сам даже не попробовал, держал для Серенького. Через неделю рана затянулась, я стал ступать на ногу. В этом свинарнике мы пролежали месяц» [7] .
Немецкий историк Альфред Штрейм пишет, что, согласно распоряжению Отдела по делам военнопленных, следовало  выполнять  Женевскую конвенцию по делам военнопленных и что в первые месяцы войны с Россией старались соответствовать гуманным принципам [8] .
И, действительно, есть примеры оказания раненым квалифицированной медицинской помощи как сразу после взятия в плен, так и во время  плена. Майор  П.Н.Палий был ранен 26 июля 1941 г. недалеко от Гомеля. На рукавах и шлемах солдат,  взявших его, раненного, контуженного, оглушенного, были знаки «SS 310». Один из солдат:
  «…ловким движением перекинул мое тело к себе на спину и пошел по обочине дороги. Он нес мои 85 килограммов легко и свободно, разговаривая со своим товарищем. Принесли меня на полевой санитарный пункт. Меня положили на одну из походных коек. Подошел человек в белом халате. Он разрезал мои брюки и обмыл рану...  сделали укол в бедро и... вытащили пулю. Потом, смазав рану желтой вонючей мазью, ногу забинтовали. Затем с меня сняли гимнастерку. На спине у меня оказалась тоже небольшая рана, от осколка ручной гранаты. Когда перевязка закончилась, меня оставили сидеть на койке, принесли чашку горячего горького кофе и несколько кусочков печенья.  Позже принесли поесть, котелок густого, хорошо пахнувшего супа и большой кусок хлеба, снова кофе, печенье и ... пачку сигарет» [9] .
 Правда, майор П.Н.Палий по рангу – старший офицер и, возможно, немцы отнеслись к нему в соответствии с его званием. Однако вот свидетельство младшего офицера – лейтенанта Б.Н.Соколова. Он рассказывает, что  немцы, взявшие его тяжело раненного в ногу в августовских боях 1941 г. под Ленинградом, в плен, были настроены дружелюбно. «В Германии тебя вылечат», –  говорили они [10] .
 Немецкий солдат на мотоцикле доставил раненого Соколова до ближайшей санитарной машины, в которой находилось трое раненых немцев  и еще один тяжелораненый  пленный. Когда машина прибыла в по-левой лазарет, двое немецких санитаров вынесли  тяжелораненого, третий – помог Соколову спуститься. Их разместили  в устланном соломой бараке, где уже  находились раненые.  Ветераны войны знают, что и со-ветские полевые медсанбаты размещались в подобных условиях. Затем, по словам Соколова, появился немецкий врач с двумя помощниками, «быстро и деловито» стал оказывать помощь. «Солдату с отрубленной ногой накладывает жгут. Ване Петрушкову делает укол, пока фельдшера обтирают его лицо, шутит с ним, хлопая по плечу... Успокаивает тяжелораненого позади меня» [11] . 
 Утром санитары принесли завтрак. Каждый раненый пленный получил «черпак густой пшеничной каши с жиром и кусок серого хлеба». У кого своих котелков не было, получил плоскую солдатскую кружку.  Затем вновь начались перевязки. Вначале, как и в любом госпитале,  на носилках уносят тяжелых, делают простейшие операции и забинтованных возвращают обратно. Затем наступает очередь ходячих. Соколов уходит на операцию, опираясь на плечо немецкого санитара.  
 «…около меня хирурги с марлевыми повязками на лицах... Операция идет под аккомпанемент смеха и громких возгласов. Спрашивают меня как будто о моей гражданской профессии, но, как мне кажется, с целью отвлечения, так как в этот момент хирург довольно болезненно зондирует рану.  ...ногу заливает что-то очень холодное. В следующее мгновение... я оказываюсь на крыльце. Нога забинтована блестящим, как шелковым, бинтом. На плечи накинута шинель, к одному крючку которой привязано свидетельство о ранении, а к другому простреленный ботинок ... Теперь в перевязочный пункт сплошной вереницей идут ходячие...  Все говорят об умелой проворной работе немецких хирургов и о вискозных, или, как мы их называем, шелковых бинтах. Общему хорошему настроению способствует теплая погода, чистые хорошие повязки, недавний завтрак и предполагаемый обед, а главное, пожалуй, то, что с тобой хорошо обращаются, и то, что с войной покончено» [12] .
Далее происходит сортировка раненых на три категории. Первая – это легкораненые, которые могут ходить. Их присоединяют к колоннам военнопленных, движущимся «под немногочисленным конвоем (выделено мной. –А.Ш.)на  Запад. Вторая категория – различные раненые, которые не могут передвигаться сами, но транспортабельные. Таких в ожидании  транспорта тесной группой  усаживают и укладывают вблизи шоссе без конвоя. Последняя категория – нетранспортабельные,  ра-ненные смертельно. Их относят в дальний сарай и не повезут никуда» [13] .
Подобная  прагматичная, квалифицированная сортировка советских пленных проводилась летом в 1942 г. и под Харьковом. Группу раненых осматривал, правда, на этот раз с помощью пленных санитаров, не-мецкий врач. По его указанию, «санитары одним делали перевязки, других тут же клали на повозки и увозили, третьих оставляли лежать, не оказывая никакой помощи» [14] . 
Рядовой Л.Адаскин, находясь в разведке в районе Лохня – Торопец Ленинградской области, 26 марта 1943 г. подорвался на мине: потерял глаз и был ранен в ногу. Его подобрали немцы, оказали первую помощь, напоили водой, несли на носилках до автомашины и отправили в Порховский  лагерь, где его лечили в  лагерном лазарете [15] .
Немецкий военный врач K. Эммрих (П. Бамм), находившийся в Севастополе в 1942 г., в своих воспоминаниях, изданных в 1982 г. в Германии, рассказал даже о совместной работе фронтовых немецких и пленных советских хирургов, спасающих жизни раненым красноармейцам:
«Мы ставили по две палатки рядом, над входами в них натягивали брезентовый тент и под этой "крышей" ставили операционные столы так, что они находились на чистом воздухе, но в тени. Русские получили возможность оперировать на 12 столах одновременно, и уже в первые дни было произведено более сотни ампутаций» [16] .
Большинство раненых, по воспоминаниям немецкого хирурга, продолжало  лежать на открытом воздухе. Многим грозила смерть от жажды. По словам  бывшего пленного Ф.И.Чумакова, немцы разрешили провести самодельный водопровод на расстояние 1 км с помощью газовых труб и резиновых трубок от противогазов военнопленных. Но это не спасало. Санитары из числа пленных по приказу немцев погнали всех, кто мог передвигаться, к источнику воды. Некоторых приходилось поднимать на ноги с помощью вырванной из земли лозы [17]
  Бывшие военнопленные  отмечают, что раненых, которые не могли передвигаться самостоятельно, перевозили на повозках, либо на крытых  брезентом грузовиках. Лежачих  – переносили санитары, как русские, так и немецкие. Они же помогали взобраться в кузов грузовика. Пленных увозили в лагерные лазареты или больницы.
 Пока немногочисленные группы раненых, до нескольких сотен человек, находились в прифронтовой полосе и ими  занимались фронтовые немецкие медики,  они получали  питание наравне с немецкими солдатами. Б.Н.Соколов вспоминает, что в ожидании отправки в тыл:  «…раненые получили на обед по большому ломтю серого, очень вкусного хлеба, густо намазанного свиным жиром, и по черпаку сладкого кофе со сгущенным молоком. Вообще обращение с нами не похоже на те рассказы о немецких зверствах, которыми нас щедро угощали дома. Зато сейчас только и слышим кругом, что немцы люди хорошие и обращаются с нами лучше, чем свои. Даже Деркач – мой солдат, студент, молодой, ярко выраженный еврей, с рукой на перевязи из-за частично ампутированной кисти, и тот хвалит немцев. Не знаю, не преждевременно ли это?» [18]
Положение раненых совершенно меняется во время транспортировки в тыл. Им уже не оказывается необходимая медицинская помощь, да и питание резко ухудшается. Голод становится постоянным спутником  раненых, размещаемых в гражданских больницах, где они остаются на попечении местных властей.  Да и больницы в большинстве случаев не готовы к их приему – они разорены: при запланированной и проведенной эвакуации все больничное оборудование вывозилось  в тыл. Оставшееся пригодное современное оборудование забирали немцы.
Часто в немецкий плен попадали раненые красноармейцы, находившиеся на лечении в гражданских больницах. Так, по документам Лиепайской городской больницы  (Латвия), после захвата города немцами 29 июня 1941 г. в ней лечилось как минимум  29 красноармейцев [19] .
Большинство из них выписано  в  июле–августе 1941 г. для амбулаторного лечения [20] , двое –  7 июля 1941 г. (немцы в городе уже 8 дней) переведены в морской госпиталь [21] . Интересно, что двое раненых выписаны лишь 22 октября 1941 г., после  четырех месяцев лечения в больнице [22] . Однако маловероятно, что всем 29  удалось избежать лагеря для военнопленных, особенно принимая во внимание, что они не были латышами и родственников среди местных жителей не имели. Кроме того, немцы  после захвата городов и поселков, как правило, рано или поздно переводили раненых, обнаруженных в гражданских больницах,  в лагерные лазареты либо после выздоровления в лагеря.
Так, в отчете санитарной части 197-й полевой комендатуры с 10.11. по 18.12.1941 г. сообщается, что  «в Переяславле и в Прилуках в гражданских больницах содержатся 100 военнопленных. За ранеными смотрят гражданские врачи. Отдано распоряжение об отправке раненых  из Переяславля в лагерь военнопленных, а из Прилук – в госпиталь для военнопленных» [23] .
  В городе Нежин было приказано переводить раненых, находящихся на территории подконтрольной гарнизонной комендатуры [24] , в гражданский сборный госпиталь, а оттуда, «в зависимости от их транспортабельности и наличия транспорта, направлять в военные госпитали пересыльных и стационарных лагерей военнопленных» [25] .
В лагерях для советских военнопленных медицинское обслуживание, особенно вначале, либо отсутствовало вовсе, либо находилось на самом примитивном уровне, так как не было необходимого медоборудования, медикаментов, помещений.
В Шталаге № 307 под Бяла-Подляска  в сентябре 1941 г. полностью отсутствовала элементарная медицинская помощь. Единственное лекарство – белая глина, предназначенная для страдающих поносом [26] .
В лазарете Острогожского лагеря Дулаг №191, по свидетельству бывшего военнопленного военврача III ранга В. Манченко, больные и раненые спали на голой земле. Никаких медикаментов и перевязочного мА-териала лазарет не имел. Раны гноились, в них заводились черви, раз-вивалась гангрена, отмечались частые случаи столбняка [27] .
В  некоторых лагерях, например Офлаг №55 в Погеген (Погегяй),  ра-неных офицеров  разместили в палатках и даже поставили там койки,  другие –  спали на земле [28] .
В тех лагерях, где пленные размещались в землянках, были оборудованы санитарные землянки. В распоряжении врачей также не было никаких инструментов, медикаментов и перевязочных средств. Больные в этих землянках лежали на голой земле.
 В лагере  г. Хелм врач  сделал операцию больному аппендицитом при помощи гвоздя, причем при свете спичек, зажигаемых стоявшим рядом «ассистентом» – пленным. Отложить операцию до утра было невозможно. А для немедленной операции под руками у врача ничего не было. Поэтому пришлось раздобыть гвоздь, расплющить его, наточить и заменить им операционный нож. Операция оказалась удачной, и пациент остался жить [29] .
И все-таки немцы, столкнувшись с десятками тысяч раненых пленных,   создают лагерные лазареты. Первые крупные лазареты появились в июле 1941 г. неподалеку от  Минска и  в Смоленске.
Лазарет при Шталаге №352, неподалеку от Минска,  создан на территории бывшего военного городка и просуществовал до 3 июля 1944 г., до освобождения Минска Красной Армией. Лазарет состоял из нескольких отделений: распределительного, хирургического, терапевтического, инфекционного и сыпнотифозного. 
В июле 1941 г. в Смоленске немцами организован Дулаг № 126. В самом лагере медицинское обслуживание сводилось к тому, что  врачи отправляли в изолятор и госпиталь заразных и тяжелобольных, а обслуживающий персонал железными крючьями вытаскивал оттуда умерших за ночь [30] . 20 июля 1941 г. при лагере был создан лазарет для советских военнопленных [31] .
Осенью 1941 г. в городе Славута  в расположении военного городка для раненых советских военнопленных был создан специальный лагерь, известный под названием «Гросс-лазарет». На территории площадью полтора на два километра размещалось 11 больничных блоков. Лагерь являлся центральным сборным пунктом, куда свозились раненые военнопленные из Западной и Правобережной Украины.
По словам бывших узников лагеря, военврача Зякина и  Панкина, в лазарете  одновременно   находилось от 20  до 25 тыс. раненых и больных. В лагерь почти ежедневно прибывали 1–2 эшелона с военнопленными [32] . Из каждого вагона  выбрасывалось по 20–25 трупов. Всего из каждого эшелона – 800–900 трупов. На смену умершим прибывали новые партии [33] .
В августе 1942 г. в Ростове  лазарет был создан на территории бывшего артучилища. В лазарете постоянно находилось до 3500 человек [34] . 
Для лазаретов немцы, как правило, отводили помещения, непригодные и неприспособленные для размещения больных и раненых.
В Смоленске  здание, в котором был открыт госпиталь, могло вместить не более 1000 человек. Немцы же намеревались разместить там 1600 человек, из них 1000  хирургических больных и 600 терапевтических. Однако порой число больных и раненых, находившихся в госпитале, доходило до 4500  и более человек [35] . Носилок, коек и постельных принадлежностей в госпитале не было. До июля 1942 г.  в палатах  на 12 коек на полу лежало по 40–45 человек. Грязь выметалась только в проходах между рядами больных. Коридоры всех трех этажей и подвал тоже были переполнены. В подвале лежали прямо на земляном полу в лужах грязи от стекавшей со стен воды. Освещения не было, поэтому в темноте наступали на больных,  а при выносе параши их обливали экскрементами [36] . С наступлением холодов полы лазарета покрывались ледяной коркой [37] .
В Рижском лазарете, размещенном в бывших казармах на Задвинье,    вместо больничных коек были установлены трехэтажные деревянные нары [38] .  Многие больные и раненые просто не могли на них взобраться.
В Вязьме госпиталь для военнопленных  находился в каменном сарае. Лечения и ухода за больными не было. Ежедневно умирало от 20 до 30 человек. Больным выдавали в день полкотелка  супа без хлеба. По словам врача Михайлова, в один из дней зимы 1942 г. от истощения и болезней умерло 247 человек [39] .
  При отступлении Красной Армии из Орла  не был эвакуирован  госпиталь № 399. В трех его  корпусах осталось 550 раненых. По приказу немцев 5  октября 1941 г. раненые из 1-го  и 2-го  корпусов были переведены в областную больницу им. МОПР. Госпиталь заняли немцы [40] .
  В 3-м корпусе раненые остались, туда же перевели и раненых из других госпиталей, не успевших  эвакуироваться. В декабре 1941 г. больница МОПР была ликвидирована немцами в течение одной ночи. Все раненые, около 900 человек, были собраны в 3-м корпусе, рассчитанном на 300 человек. Большинство были «тяжелые носилочные». Коек и матрацев не хватало, сотни лежали на полу в своей одежде, даже без какой-либо подстилки Канализация и водопровод не работали. Белья не хватало [41] .
В лагере для советских военнопленных созданном в Орле 10–15 октября 1941 г. на территории городской тюрьмы, медицинской помощи не было вовсе из-за отсутствия медицинского персонала. Только через две недели немцы организовали лазарет в 6-м корпусе тюремной больницы [42] . Когда в декабре 1941 г. в лагере резко увеличилось число  истощенных, больных пленных, лазарет был расширен, и ему передали еще два тюремных корпуса. В обоих корпусах,  рассчитанных на 400 коек, было размещено 1500 человек. Тюремные камеры стали госпитальными «палатами». В камерах вместо 4 или 13 больных, по числу тюремных коек, находилось 30–60 человек. В этих условиях врач не мог  даже подойти  и осмотреть больного [43] .
 В первые месяцы существования в лагерных лазаретах, созданных на базе советских захваченных госпиталей,недостатка в перевязочном материале и медикаментах не было, так как хватало  запасов,  бывших в распоряжении госпиталя.
Медперсонал. Попавшие в плен медработники по собственной инициативе оказывали помощь раненым. Так, в Шталаге № 307 под Бяла-Подляска группу медработников возглавлял «плечистый врач-еврей», к сожалению, имя его осталось неизвестным – он через несколько дней был расстрелян [44] .
Немцы и сами подбирали медперсонал из военнопленных медиков. Практически в каждом лагерном лазарете работали врачи-специалисты. В Смоленском лазарете 20 июля 1941 г. немцы предложили группе пленных военврачей организовать медицинскую помощь раненым и больным. Кроме того,  во всех лазаретах немцы назначали  своего главврача-немца и несколько врачей-немцев для руководства и контроля.  Также назначался и главврач из числа военнопленных. Русским главврачом Смоленского лазарета был бывший начальник минского госпиталя Г.А.Сергеев. Персонал сформированного лазарета состоял из плен-ных медработников в составе 36 врачей, 36 фельдшеров и фельдшериц, 5 медсестер, 5 санинструкторов, 113 санитаров и 160 человек рабочей команды. Кроме того, выздоравливающие пленные также оказывали помощь [45] . 30 июля 1941 г. хирургическое отделение  Смоленского лазарета возглавил военврач 2-го  ранга А.И.Чижов.
Зав. госпитальной аптекой  была назначена провизор М.А.Ляхова. Она с риском для жизни ходила по городу и собирала медикаменты в бывших городских аптеках и складах. Так было до лета 1942 г. [46]   Медикаменты хранились при госпитале в разных местах, чтобы немцы их не обнаружили, в противном случае М.А.Ляхова  и другие врачи, помогавшие ей, были бы расстреляны [47] . По словам А.И.Чижова, все врачи изо всех сил старались  помочь бойцам и командирам [48] .
В эти дни проверялась не просто врачебная этика, а добросовестность и  человеческая порядочность по  отношению к раненым товарищам по оружию.
Однако были и другие случаи. По словам  Д.Нерицына,  хотя сами «немцы в отношении больных никакой агрессии не предпринимали» [49] , часть русского персонала Смоленского госпиталя вела себя «возмутительно». Так, врач Шепетков разговаривал с больными  только в «матовом стиле». Кроме матерщины, Шепетков неоднократно прибегал к «кулачной расправе над больными. Избивали больных и некоторые санитары [50] .
Есть свидетельства о недостаточной добросовестности русского медперсонала и в рижском лазарете. Б.Н.Соколов вспоминает, что в лазарете перевязки делали только в первые дни.  Причем пройти перевязку заставляли всех. Целью перевязок было не столько оказание  помощи, сколько выявление здоровых, выдающих себя за раненых. А такие имелись. Но уже через несколько дней перевязки прекратились, хотя  у многих раны гноились [51] .
   И.В.Антонов узник одного из лагерей в Таллинне,  отмечает, что «русские врачи из военнопленных хотя и не издевались над нами, но грубили с нами и смеялись над нами. При температуре 39 градусов  они признавали нас здоровыми и отправляли на работу. В санчасть принимали только тех, которые уже не могли ходить. Медицинской помощи не оказывали. От них слышали одни и те же слова: “Если все будут болеть, то вам в лагере места не будет, работать сможете”» [52] .
В лазарете лагеря г. Крестителево Полтавской обл. работали врачи Г.И.Писарев, Е.А. Архангельский,  Добров, Генис, Оксенгенкер, Лактаев, Киреев, И.В.Цимбалист, Т.К.Жвания,  но там же был и старший врач лагеря Дмитренко, который запугивал больных и фельдшеров и санитаров. Он наживался за счет раненых. Доставал из кармана кусок сахара и предлагал голодным  в обмен на хорошие сапоги, часы, бритвы. Не лучше вел себя «начальник госпиталей», так он себя именовал, Сивоплясов. Он то покрывал и прятал за хорошее вознаграждение комсостав и евреев, то выдавал их на верную гибель [53] .
В  некоторых лазаретах сотрудники наживались за счет пациентов – обладателей зубных золотых коронок. Пленные старались скрыть их наличие. Многие просто радовались их отсутствию. В офицерском лагере Замостье если кто попадал в санчасть, то санитары в первую очередь смотрели в рот, П.Н.Палий свидетельствует: «Если есть золото – то это все равно как смертный приговор, живым не выпустят. И все участвуют в этом – санитары, доктора, полиция, – им идет главная доля. Пациента, уже  без золота,  в землю, а золото налево, через проволо-ку. У них есть контакт с населением. Получают все что хотят, даже вод-ку». [54]
   В шталаге № 346  в Кременчуге старший санитар  лазарета Владимир Козел из Житомира издевался над военнопленными. По его приказу больных и очень слабых добивали или хоронили живыми. Он наживался за счет военнопленных. [55]
 Однако в большинстве случаев пленные медики в любых условиях старались помочь раненым. 21 сентября  1941 г. под  Киевом вместе со многими госпиталями Юго-Западного фронта попал в плен в полном составе и 75-й передвижной полевой госпиталь. В лагере под Полтавой начальник госпиталя Г.В.Василенко вместе с оставшимися в живых медиками  продолжил работу. Оперировали до 500 раненых в день, без наркоза, под открытым небом, часто под дождем, а позднее и снегом. Крики раненых разносились по всему лагерю. Многие, не дождавшись помощи, умирали от гангрены. Проводилось много ампутаций. Отрезанные руки и ноги относили к забору из колючей проволоки и там закапывали [56] .
В середине октября 1941 г. в Орле был организован лазарет.  Две недели раненые не получали квалифицированной медицинской помощи, так как медперсонал появился лишь в начале ноября 1941 г. Старшим врачом был назначен пленный военврач II ранга К. В. Лазунов. Он  исполнял эти обязанности с ноября 1941 г. до июня 1943 г. Вместе с ним начали работу врач Н.А.Баяндин и фельдшер Н.А.Халезов [57] . В декабре 1941 г. приступили к работе военврачи П.М.Косенко, Стефаненко, Белкин, О.В.Василевская, старший военфельдшер Чмыхало, фармацевт Широков [58] . Санитары  были назначены из числа военнопленных. В январе 1942 г. появились новые врачи: Н. П. Цветков, В. Ф. Евтушенко  Н. Э. Клаус [59] . 15 июля 1943 г.  к началу эвакуации немцами Орловского лазарета  в нем работали:
старший врач лазарета  – К.В.Лазунов.
 Хирургическое отделение:
 старший врач  – Н.П.Цветков,
 хирург  – Б.Ф. Пастушенко,
фельдшера  – Л.Афанасьевский, Н.А.Халезов, М.Зубков,
фармацевт – К.И.Широков.
 Карантинное отделение:
врач В. – Куханов,
фельдшер –  Гавриков.
Корпус легкораненых и больных:
 врач – Л.Т.Гура,
фельдшера – Омельяченко, Сизов, Ушаков, Колычев.
 Инфекционное  отделение:
фельдшер – В.Б.Мнацаканян.
 Зубоврачебный кабинет:
врач не указан.
Отделение перебежчиков:
врач – П.М.Косенко [60] .
В Джанкойском лазарете медицинский персонал состоял в основном из медиков, взятых в плен в Севастополе. Здесь работал известный одесский врач-офтальмолог, военный врач Приморской армии  Владимир Шевелев. Он спас своего коллегу-еврея военврача II  ранга  фтизиатра Владимира Лельчицкого, устроив его в лагерный госпиталь [61] . Осенью 1942 г. после отправки в Шталаг № 346 в Николаеве Лельчицкий стал главным русским врачом лазарета, в котором работали военнопленные врачи Байрамов, Абутидзе, Гаджиев [62] . 
 В Дулаге №191 в Острогожске Воронежской области работал военврач III ранга В.Манченко, а в лагере Новая  Мельница того же города –военврач  III ранга И.А.Нечкин [63] .
В Павлоградском лагере начальником лазарета был назначен прибывший в декабре 1941 г. врач М.Г.Эссен – латыш, выдававший себя за немца. Эссен был начальником полевого  госпиталя 6-й армии [64] .
 При нехватке медперсонала немцы переводили необходимых специалистов из одного лагеря в другой. Так, в приказе окружного коменданта по делам военнопленных от 19.04.1942 г. сообщается, что из Минского лазарета  Шталага № 352 в дополнительный лагерь в Слуцк  «переводится военнопленный русский хирург. За врачом можно приехать в любое время в Минск в Пушкинские казармы» [65] .
 Другим приказом, от 11.05.1942 г., из того же лазарета 9 военнопленных женщин, присланных на работу, были переданы в лагерь военнопленных Ролльбан. Среди них – четыре медсестры:  Раиса Синецкая – род.1920 г., Витебск, Александра Марченко – род.1920 г., Смоленск, Евгения Филарева  – род. 1921 г., Кировоград, Анна Клецбина – род. 1919 г., Ярцево. Прачки: Мария Гарбузова – род.1921 г., Феодосия, Мария Волошина  – род. 1922 г., Феодосия, Нина Евдокименко – род. 1919 г., Новосибирск, Александра Хмара – род. 1921 г., Новосибирск, Мария Хлодизева – род.1921 г., Феодосия [66] .
 Одним из самых укомплектованных медперсоналом был Гросс-лазарет Шталага № 357 в Славуте. Он состоял из 11 отделений-блоков: 9 – основных и 2 дополнительных – 10а,10b, кроме того, двух зубоврачебных кабинетов. В шести отделениях были главврачи.  В них же (в каждом) работали по  1 фармацевту, 12 фельдшеров, 90 санитаров, 6 рабочих. Кроме того:
в 1-ом  отделении – 10 терапевтов, 1 хирург, 1 психиатр;
во 2-м – 6 терапевтов, 4 хирурга, 2 общих врача;
в 3-м – 6 терапевтов, 3 хирурга, 3 общих врача;
в 4-м – 1 терапевт, 8 хирургов, 1  глазной  врач, 3 общих врача;
в 5-м – 6 терапевтов, 5 хирургов, 1 общий врач;
в 6-м  – 6 терапевтов, 4 хирурга, 2 общих врача;
в 7 и  8-м – по 2 общих врача, по  2 фельдшера, по 4 санитара и 2 рабочих в каждом;
в 9-м –  2 общих врача, 2 фельдшера, по 4 санитара и 2 рабочих в каждом;
в 10а – 1 главврач, 9 общих врачей, 1фармацевт, 10 фельдшеров, 80 санитаров, 2 рабочих;
в 10b – 2 общих врача, 2 фельдшера, 4 санитара, 2 рабочих;
в 1–м зубоврачебном кабинете  – 3 зубных врача,1 санитар;
во 2–м зубоврачебном кабинете – 2 зубных врача, 1 санитар [67] .
Среди врачей находились  и такие, кто добровольно активно сотрудничал с немцами. В Смоленском лазарете врач Шепетков  выдал больного лейтенанта, у которого обнаружил  пистолет. Лейтенант был рас-стрелян, а Шепетков – освобожден из лагеря.
Комендант второго корпуса  того же лазарета Семен Сергеев и его помощник Яков Петрушечкин, неоднократно избивавшие больных, летом 1943 г. перешли к немцам на полицейскую службу [68] . Во власовскую армию добровольно  вступили врачи Явшин и Г.Я.Денисов. Ушел с немцами врач Н.М.Ширяев [69] .
Фельдшер Орловского лазарета М.Зубков свидетельствует, что П.М. Косенко, работавший врачом в блоке перебежчиков, проводил осмотр пленных и давал медицинское заключение, после которого проводилось истребление обнаруженных в лагере евреев. Он имел пропуск немецкого командования на право свободного выхода из лагеря.  Кроме того, П.М.Косенко «разжигал религиозные чувства путем организации групповых походов в специально устроенные немцами церкви и проведения в лагере молитв и проповедей. По его инициативе  в лагерь привозили попов, которые читали военнопленным “протоколы сионских мудрецов”. При подходе частей Красной Армии, П.М.Косенко ушел вместе с немцами» [70] . 
В том же лазарете врач  сыпнотифозного барака  Бородавкин  в период массовой эвакуации военнопленных в Германию отказывался брать их в свой барак, несмотря на то, что другой врач Гура направлял военнопленных в этот барак под видом тяжелобольных с целью помешать их отправке в Германию [71] .
 Старший врач Н.П.Цветков  состоял на службе в немецкой армии, числился членом группы  “Hilfswillige” (сокращенно по-русски ХИВИ – в переводе с немецкого – «Желающие помогать». –А. Ш.). Получал у немцев зарплату 36,5 марок. Имел пропуск  на свободный выход в город. Б.Ф.Ластишенко – врач-хирург тоже был членом группы “Hilfswillige”.  Состоял на службе в немецкой армии и получал зарплату – 36,5 марки. Ушел вместе с немцами [72] .
Обычно врачи и фельдшера в лазаретах жили в отдельных от больных помещениях. В августе 1941 г. в Офлаге № 55  Погеген (Погегяй) врачи и фельдшера жили в отдельной палатке. Каждый получил железную кровать с сеткой, но без  матраца – вместо него дали шинель [73] .  В известном Богунском лазарете в Житомире медперсоналу были выделены две комнаты, в каждой  разместили  по 12 врачей и фельдшеров. Утром  после «завтрака»: чая-кипятка и пайки хлеба – медики уходили на осмотр больных по своим «палатам» и на перевязки. К обеду вновь сходились в свои комнаты.
 Врачи присутствовали при раздаче пищи, следили за тем, чтобы санитары «не злоупотребляли». Лишь после получения пищи больными медперсонал получал свои порции –  ту же еду, что и больные [74] .
 Однако в большинстве случаев медики получали  увеличенное, по сравнению с  больными, питание, а в Смоленском лазарете   для медиков даже существовала специальная кухня медсостава,  в отличие от других пленных  они получали даже  20 г табака в неделю [75] .
В январе 1941 г. в Офлаге Замостье во время эпидемии тифа был объявлен карантин и немцы не заходили на территорию лагеря, поэтому санчасть задерживала сообщения о смерти, и весь персонал: санитары и доктора  – получали, по крайней мере, удвоенные порции [76] .
 Немецкие врачи, как правило, в работу лазаретов не вмешивались, а только формально возглавляли их.  Однако это не всегда имело благоприятные последствия. Так, Б.Н.Соколов за две недели пребывания в Рижском лазарете не видел немецких врачей, и поэтому, по его мнению, русские врачи и санитары совершенно обленились и ранеными почти не занимались [77] .
По словам врачей  хирургического отделения Орловского лазарета,  никакой связи с немецкими врачами они не имели. Лишь иногда   заходил врач от коменданта  города. Спрашивал о нуждах лазарета, однако ни разу  просьбы и поданные письменные заявки не были удовлетворены. Отсутствие посуды, постельных принадлежностей, перчаток, спирта, керосина  – все оставалось без внимания.  Однажды в хирургическое отделение привели группу  молодых немецких врачей – 30 человек.  Очевидно, «хотели показать, как плохи русские больницы, умолчав, что хорошую больницу они разгромили» [78] .
В Смоленском лазарете немецкий главврач доктор Хорс ежедневно  проводил осмотр всех больных и раненых, нередко требуя снять повязки, видимо опасаясь, что в госпитале лежат и здоровые [79] .  В этом лазарете  вначале даже первые необходимые операции, в отсутствии русских хирургов, проводили немецкие врачи. Они часто прибегали к ампутации раненых конечностей, при этом, по свидетельству  пленных врачей, «не применяли никакой антисептики, а обтирали инструменты просто марлей или ватой. Удивленным русским врачам немцы отвечали, что здесь все равно инфекция уже имеется» [80] .
 В Острогожском лагере – Дулаг № 191 в Воронежской области врач лагеря Штейнбарх, не  будучи хирургом, упражнялся в проведении хирургических операций и многих умертвил [81] .
Среди немецких врачей были и такие садисты, как Орлянд, главврач  лагеря в Кременчуге. После долгих издевательств по его приказу в декабре 1941 г. были расстреляны более 20 евреев врачей-военноплен-ных.  В феврале 1942 г. Орлянд в своем кабинете так избил  врача-воен-нопленного Булачника, что в результате у последнего был выбит глаз, вывернуты конечности, сломана бедренная кость, а затем по приказу Орлянда Булачника расстреляли. Он же, Орлянд, являлся организатором и участником  издевательств и насилия над 60 женщинами-военно-пленными в том же лагере [82] .
Лечение. Военнопленные поступали в  лагерные лазареты истощенные, завшивленные, почти  в безнадежном состоянии, избитые, с переломанными ребрами, раненные выстрелами охранников. Раненые доставлялись не только из лагерей, но и после крупных боевых операций немцев, приводивших к окружению советских армий. Так, в Смоленский лазарет прибывали раненые  из районов Вязьмы, Ржева, Духовщины, Ельни, а также из мелких госпиталей и больниц и даже из немецких частей, в которых использовали пленных на различных работах [83] .
Одним из радикальных способов лечения, к которому неоднократно прибегали немцы во многих лагерях, был расстрел. Так, в Смоленском лагере было объявлено, что «больные дизентерией будут расстреляны» [84] . Однако когда выяснилось, что в таком случае расстрелу подлежит почти весь лагерь, коменданту лагеря пришлось «забыть» о своем приказе. По словам  лагерного врача В.Амерова, «оказать нормальную медицинскую помощь было совершенно невозможно: отсутствовали медикаменты. Больным поносом в качестве лекарства выдавался раствор марганцовки, что не могло улучшить состояния больного» [85] .
О лечении больных и раненых позволяют судить сохранившиеся истории болезней некоторых лагерныхлазаретов.Так, судя по  периодическому отсутствию записей от одного до двух  месяцев в дневниках истории болезни, в Минском лазарете систематическое лечение  не проводилось [86] .
Об особо трагической судьбе офицеров-военнопленных также свидетельствуют их истории болезней. Как правило,  они указывают на очень короткий срок пребывания в лазарете, независимо от заболевания. Истории болезней офицеров не закончены, нет указаний на исход болезни, лишь отмечено, что выписка «проведена по распоряжению немецкого командования», и имеются  записи: «в этап», «в лагерь комсостава» [87] .  Вероятнее всего,  больных офицеров либо убивали на территории лагеря, либо их отправляли в Заксенхаузен, Бухенвальд, Маутхаузен – лагеря, в которых проходило массовое уничтожение советских офицеров.
 Выписка из лазарета вообще не зависела от состояния больного. Так, в Минском лазарете выписывали группами до 150 человек сразу. Как, например,  28.02.1943 г., 30.04.1943 г., 10 и 13.05. 1943 г. на сельскохозяйственные работы. Причем выписаны больные с диагнозом: «резкое истощение, нарастающая слабость» и с пояснением: «без санкции врача в болезненном состоянии взяты на работы» [88] .
  Все лазареты были переполнены. Так, в  начале зимы 1941–1942 гг.  из Смоленского лазарета направили раненых, нуждавшихся в лечении, в другие лагеря. Понятно, что многие в   дороге погибали. Вместо них прибывали более тяжелые, и все повторялось вновь.
 В хирургическом отделении лазарета почти не было необходимых инструментов. Операционная и перевязочная находились в одной комнате. Операции производились в антисанитарных условиях. Автоклавы для стерилизации белья и перевязочного материала отсутствовали [89] .
Некоторое время для перевязки ран использовались индивидуальные перевязочные пакеты, сохранившиеся у пленных врачей. Большая часть бинтов после использования стиралась и вновь употреблялась  для  перевязки ран. Иногда перевязочный материал поступал из захваченных немцами советских госпиталей. Однако бинтов катастрофически не хватало. Раненые лежали без перевязок по 10 дней и больше. Только к концу 1942 г. немцы  стали  снабжать госпиталь  бумажными лигниновыми бинтами [90] .
 То же положение сложилось и в Орловском лазарете. Медицинского оборудования  и инструментов, кроме нескольких пинцетов и костных щипцов, не было, поэтому начался сбор инструментов, медикаментов, перевязочного материала в городских больницах. Вся работа врачей заключалась в это время в обработке ран, перевязке и раздаче лекарств. В тяжелых случаях, требовавших хирургического вмешательства, раненых отправляли в городскую больницу [91] .
В лазарете  Вентспилского лагеря – филиал рижского Шталага №350, вместо ваты использовался собираемый в лесу мох, а вместо бинтов – бумага, газеты, разрезали на бинты грязные бумажные матрацы [92] .
О напряженной работе врачей и всего обслуживающего персонала   можно судить  на примере Смоленского лазарета. Хирург А. И. Чижов вспоминает, что медикам приходилось работать с 5 часов утра до 11 ночи. В  конце декабря  1941 г. был день, когда пришлось сделать около 2000 перевязок. Количество хирургических больных колебалось от 200 до 4000. Порой хирургам приходилось проводить до 60 операций в день [93] . В хирургические отделения поступали с  наиболее тяжелыми ранениями: слепые и проникающие, сквозные ранения грудной клетки,   проникающие ранения брюшной полости, ранения головы,  глаз, лица, челюстные,  с нарушением целостности костей и суставов и др.
В большинстве созданных немцами лазаретов не хватало нужных специалистов, поэтому, если необходимо было оказать специальную хирургическую помощь при ранении глаз и челюстей, порой,  например, как в Орловском лазарете, прибегали к помощи городской  больницы. Туда было направлено 69 человек только из хирургического отделения [94] .
Врачи Орловского лазарета обратили внимание на то, что  чрезвычайно  медленно происходило сращение костных переломов и наблюдалось большое количество остеомиелитов «с инфекцией,  обильным нагноением, отечностью тканей» [95] . Поэтому часто приходилось проводить ампутации даже в тех случаях, когда в нормальных условиях ее можно было бы избежать. У раненых и больных, как и вообще у всех военнопленных, развивался авитаминоз, приводивший к  куриной слепоте  и другим заболеваниям [96] . Эти явления характерны  для всех лагерных лазаретов. 
Зимой 1941–1942 гг. эпидемия тифа прокатилась по всем лагерям военнопленных. В декабре 1941 г. она поразила Смоленский лагерь. Для больных тифом организовали второй лагерь под названием «Южный», или «Малый лагерь». Сюда ежедневно отправляли до 50 человек. Лазарет для  сыпнотифозных находился  в большом кирпичном складе с разбитыми или кое-как забитыми досками окнами, с незакрывающимися дверями. Внутри – двухъярусные нары из горбылей с большими пазами между досок, на нарах  – ничего. Теснота и жуткий холод. Больных в том виде, в каком они прибыли, не раздевая, клали на эти нары.  Не всегда  была даже сырая вода, не говоря уж о полном отсутствии горячей. В показаниях бывших пленных отмечено: «Медикаментов нет, пища обычная, как в большом лагере. Смертность была ужасная, причем многие погибали не от тифа, а замерзали. Можно сказать, что только чудом некоторые оставались в живых…» [97]
Даже в центральном корпусе лазарета пол покрывался ледяной коркой [98] . Тысячи военнопленных страдали от обморожения, которое получали не  только во время  работы, но и в бараках лагеря.  Еще в июне 1942 г. в госпитале  лежали больные с последствиями обморожения. Все это привело к тому, что смертность  в госпитале в период осени 1941– зимы 1942 г. достигла  200 человек в сутки [99] .
Всего с ноября 1941 г. по март 1942 г. в Смоленском госпитале умерло  15–16 тыс. человек [100] .
Зимой 1941/42 г. у раненых, находившихся  в госпитале, который не отапливался,  вместо помощи отоплением или теплой одеждой,  наоборот, было изъято 700 шинелей и полушубков для немецкой армии [101] .
 Подобное положение складывалось и в других лагерных лазаретах. С наступлением зимы в Орловском лазарете немцы отбирали  у пленных всю теплую одежду и обувь [102] . Только с помощью местного населения удавалось собрать для лазаретов матрацы, одеяла.
 В январе 1942 г. в Орловском лазарете началась эпидемия  сыпного тифа. Немцы вынуждены были оборудовать вошебойку. Для сыпнотифозных открыли новый барак за стенами тюрьмы. Через него прошло  326 больных тифом. Медики старались улучшить санитарные условия. Большинство больных удалось снабдить матрацами, полученными из городских больниц [103] .
Немцы из опасения, что тиф может затронуть и их, стали привлекать к медицинскому обслуживанию военнопленных сначала городских врачей, а затем и городские больницы. Так, из лагерей, находившихся в Днепропетровске, немцы направляли больных тифом военнопленных  в 1-ю городскую инфекционную им. Мечникова и межрайонную Дмитриевскую больницы [104] .
   В некоторых случаях передавали в местные больницы и  безнадежных больных.  Так по записям, имеющимся в больничных книгах и показаниям медперсонала больницы г. Кобеляки Полтавской области. За время немецкой оккупации в больницу поступило 152 советских военнопленных в состоянии полного истощения из местного лагеря военнопленных. Несмотря на усилия врачей и местного населения, 34 человека спасти не удалось [105] .
 В конце декабря 1941 года, когда тиф уже был в полном разгаре, в лагерях начали проводить санобработку  пленных. Однако, как правило, санпропускники были очень малы, непроизводительны, поэтому обработка пленных и их одежды шла очень медленно.  Через три-четыре дня вши появлялись вновь. Только летом 1942 г. удалось справиться со вшами [106] . Однако  в большинстве лазаретов  больные продолжали укрываться грязными рваными русскими, немецкими шинелями и гражданской одеждой.
 Врачам Орловского лазарета, благодаря связям с городскими больницами, удалось к осени 1942 г. достать 100 комплектов белья и постельные принадлежности для  раненых. Все остальные больные впервые получили белье от администрации лагеря   в июне 1943 г. Стали  выдавать  и мыло – 1 кусочек на 10 человек  на две недели [107] .
 Некоторые немцы  по-своему боролись «за чистоту» в лагере. Так, в  Острогожском Дулаге №191 лагерный офицер капитан Клюсс в конце октября 1942 г., когда вода в речке, протекавшей рядом с лагерем, была покрыта тонким слоем льда, приказал вывести всех раненых и больных и мыться в ледяной воде. Тех, кто отказывался, избивали полицейские. В результате этого «купания»  многие в дополнение ко всем страданиям заболели воспалением легких и скончались [108] .
Питание. Во всех лагерных лазаретах, как и в самих лагерях,  царил голод. В Рижском лазарете осенью 1941 г.  раненые и больные получали пол-литра черпака мучного супа, вроде жидкого киселя. Хлеба вообще не было. Голод привел к быстрому увеличению лежачих больных.  Те, кто  еще мог передвигаться, во дворе лазарета  из  уже пожелтевших листьев и верхушек стеблей лебеды варили  на кострах кашу [109] .
По словам работавшей в Даугавпилсском лазарете В.Липовской, в нем царил такой голод, что многие «пленные питались из помойных ям...» [110]
Вначале в Смоленском лазарете, благодаря врачам, дававшим взятки немецкому офицеру Ледеру, отвечавшему за снабжение госпиталя, удавалось раздобыть продукты в прилегающих к городу районах. Таким образом поддерживали тяжелобольных. Однако немецкий главврач госпиталя, как только ему стало об этом известно, запретил сбор продуктов у населения [111] . Немцы очень боялись возможной связи заготовителей с партизанами. Зимой 1941/42г. больные  и раненые в Смоленском лазарете получали 200 г хлеба, смешанного с древесными опилками,  и два раза в день суп из зерен ржи, овощных очисток и гнилого картофеля [112] .
 Питание в лазарете лагеря Вентспилс было хуже, чем в самом лагере [113] .
 В  Вязьме  больным и раненым выдавали в день полкотелка супа без хлеба [114] .
В Орловском  лазарете в ноябре 1941 г. пленные питались два раза в день баландой, которая приготовлялась из 25 г гнилой или неочищенной крупы. Лишь в конце декабря стали выдавать по 175 г хлеба на человека. Это питание не превышало 500–600 калорий  в день [115] . 
Такая же картина была и в третьем корпусе бывшего Орловского госпиталя № 399, расположенного в городе. Там варился суп из сои низ-кого качества. Но соя не разваривалась, вызывала поносы. Хлеба по-лучали по 100–200 г. Раненые были истощены, наблюдались явления безбелкового отека. Примерно 25%  раненых умерли от истощения [116] .
Г.Григорьева, бывшая узница лагеря № 301 «Гросс-лазарета» Славута, вспоминает, что в ноябре 1941 г. «у колючей проволоки лежали штабеля трупов умерших от голода. Не все пленные могли получить даже ту баланду, которой кормили, так как только немногие имели котелки, у кого их не было, получали лишь картофельные очистки» [117] .
 Питание и содержание больных  в большинстве лагерей улучшилось  лишь летом 1942 г. и особенно в конце 1942 г. – начале 1943 г.
 В Смоленске летом 1942 г. еду стали готовить из дробленой ржи и ржаной муки, а затем борщ из крапивы, свекольной и брюквенной ботвы. В палатах появились деревянные нары, были ликвидированы вши.  Кроме ржи, добавилась перловая крупа и пшено, консервы. Больные теперь получали на человека:  хлеба  – 300 г, крупы – 150 г, консервов –30 г. (20 г в дни, когда давали сахар), сахар и мед 2–3 раза в неделю по 15 г.  Горячая пища выдавалась два раза в день. Вечером – чай [118] . В некоторых случаях было даже диетпитание – масло, сахар, сыр, как правило, заплесневелый.  Кровяные консервы,  которые начали выдавать в 1943 г.,  были с просроченным сроком годности: их следовало использовать, судя по надписям,  до 1.1.1942 г. Общая калорийность пайка не превышала 1200–1300 калорий. И все-таки, в результате такого питания, а также предшествующего госпиталю лагерного голодания почти все 100 процентов больных с отеками, истощенные и туберкулезные погибали [119] . Они были обречены еще до поступления в госпиталь.
Однако положение исправлялось не всюду. Летом 1942 г. в  лазарете Дулага №191  в г. Острогожске Воронежской области «утром и вечером больным давали несколько ложек теплой воды с просом или ржаной мукой. Иногда варили дохлую конину, издававшую зловоние. Врач лагеря Штейнбарх заявил: «”Для русских собак это мясо вполне  хорошего качества”» [120] .
В августе 1942 г. –  зимой 1943 г. в Ростовском лазарете раненые и больные получали  жидкий несоленый суп из ячменных отрубей, иногда перловой крупы или прелой пшеницы. Лишь раз в 10 дней в суп бросали кусочки мяса павших лошадей. В то же время  для караульных собак на кухне лазарета готовилась более питательная и вкусная еда. Хлеб из горелой пшеницы и ячменя  выдавался по 150 г в сутки. Зимой воду не давали, поэтому больные и раненые собирали во дворе лазарета грязный снег [121] .
 Всем лазаретам огромную помощь продуктами оказывали местные жительницы.
Периодически  немцы освобождали госпиталя  и лагеря от выздоравливающих. Для них даже существовали особые лагеря. Об одном из них рассказывает Б.Н.Соколов. Из рижского лазарета  в больших комфортабельных автобусах [122] , в которых набивалось столько народу, что приходилось сидеть на полу, раненых перевозят в лагерь для  выздоравливающих русских солдат у поселка Саласпилс.
 «Нас размещают в длинных лазаретных бараках. Мест нет. Утром бегут санитары кричат “Аchtung!” – “Внимание”. По этой команде все ходячие раненые должны соскочить с нар и встать по стойке “смирно”. Санитары вытаскивают умерших за ночь. Затем “Аchtung!”„Artz!“. Немецкий доктор возглавляет процессию русских врачей и фельдшеров.  Все русские врачи одеты в обычную нашу военную форму. Белых халатов, так привычных для лазаретов и больниц, нет ни на ком. После обхода завтрак. Двое санитаров несут корзину с нарезанными небольшими кусочками хлеба, а третий бросает этот кусочек на каждую пару обутых или босых ног. Следующие два санитара тащат бачок с теплой, слегка подслащенной водой.
Лагерь огромен.  10–12 тысяч. Кругом полнейший беспорядок.  Все время подвозят новых пленных» [123] .
Хорошо, если лагерь находился недалеко от лазарета или больницы, но если в нескольких сотнях километров, то транспортировка выздоравливающих раненых приводила к смерти большинства из них. Так, в декабре 1941 г. 500 человек выздоравливающих из Орловского госпиталяотправили в тыл по железной дороге. Однако  доставка их на вокзал вызвала возмущение и протест со стороны врачей. Раненые, разутые и раздетые, были отправлены на вокзал на крестьянских телегах. По словам врачей, «возможные средства утепления из имущества отделения нами были использованы, но этого было недостаточно. Пятьдесят процентов раненых было обречено на замерзание в пути» [124] .
14 июля 1942 г. был отправлен  из Орла в Кричев, в Белоруссию, эшелон с тремя тысячами раненых. В течение трех дней пути раненых не кормили и не давали воды. Когда 17 июля 1942 г. транспорт прибыл в Кричев, к составу  невозможно было подойти из-за смрада. В закрытых наглухо вагонах были только разлагающиеся трупы [125] .
Общая характеристика поступающих в лазареты. По мере освобождения советских территорий от немцев представители ЧГК собирали свидетельства и документы о лагерях. Особо изучением лагерной жизни занимались органы СМЕРШ и военная прокуратура, допрашивая  свидетелей – бывших военнопленных с целью выявления лиц, сотрудничавших с немцами.  Эти свидетельства и показания  дают возможность заглянуть в лагерный ад.
 Так, после освобождения Минска  в помещениях лагеря была обнаружена часть медицинских документов лагерного лазарета. Специальная  судебно-медицинская экспертная комиссия изучила  эти  документы:  истории болезни,  журналы регистрации и диагнозы, справки, рапорты о причине смерти. Комиссия  изучила 4520 историй болезни [126] .
 Из экспертного заключения комиссии следует, что попадавшие из лагеря в распределительное отделение военнопленные были в столь тяжелом состоянии от истощения, что многие умирали в самом распределителе.
 В хирургическом отделении находились  больные с огнестрельными ранениями, ранами, нанесенными тупыми предметами и другими орудиями, с ожогами и обморожениями. Однако все эти ранения и травмы проходили на фоне тяжелой дистрофии. Эксперты сделали  вывод, что у этих больных, как правило, «развиваются колиты, гемоколиты, и они погибают от истощения» [127] .
 В инфекционное и терапевтическое отделения поступали военнопленные в связи с заболеванием колитом или гемоколитом, с безбелковыми (голодными) отеками, туберкулезом, воспалением легких, дизентерией, язвами желудка. Однако и здесь основной причиной  смерти названо чаще всего истощение, а затем уже колит, гемоколит и туберкулез [128] . От скученности в сырых помещениях военнопленные заболевали открытой формой туберкулеза.  При таком диагнозе почти  всегда дневник истории болезни заканчивается словами: «выбыл на этап», «в этап» [129] . В большинстве случаев это означало уничтожение больных военнопленных.
Практически все военнопленные страдали от простуды, фурункулеза и карбункулов.
Осенью 1941 г., после начала  в лагере эпидемии тифа,  в лазарете было создано сыпнотифозное отделение. Большинство больных тифом спасти не удалось, но, судя по документам, они умирали не столько от тифа, сколько от истощения [130] . Таким образом, независимо от заболеваний, во всех пяти отделениях лазарета больные в основном умирали от истощения. По документам, смертность в лазарете достигала 175 человек в день [131] .
 13 января 1944 г. при освобождении Славутского «Гросс-лазарета»  советские медики обнаружили 525  человек, из которых 435 находились в крайней степени истощения, 31 страдали нервно-психическими расстройствами, 7 человек умерли на пути в  армейский госпиталь [132] . Практически такое положение было во всех лагерных лазаретах.
По словам бывших врачей-военнопленных, в лазаретах и госпиталях находились раненые с разнообразными  огнестрельными ранениями. Примерно 80% – с повреждениями конечностей. Много ранений от осколков снарядов, авиабомб и мин. Причем эти ранения, как правило, инфицированные. Много раненых с осколочными переломами костей, ожогами, ранениями грудной клетки [133] . Но это касается раненых,  взятых  немцами в плен  на поле боя или в захваченных ими госпиталях. Картина резко меняется, когда речь идет о поступивших из  лагерей, после нескольких недель или месяцев пребывания в них. Здесь преобладают  желудочно-кишечные заболевания: колиты различных типов, дизентерия, язва желудка. Все больные страдают от дистрофии. Распространены воспаление легких и туберкулез, кожные болезни. 
По общему выводу врачей из разных лагерей, заживление ран, переломов протекало очень медленно вследствие ослабленного состояния раненых, недостатка питания, плохих санитарных условий и инфекции [134] . 
Многие раненые попадали в плен в таком состоянии, что их невозможно было спасти. Так, раненые, взятые в плен из окруженной 2-й ударной армии  на Волховском фронте,  были так истощены, что, по немецким сведениям, 10 тыс.  из них погибли [135] . 
 В Смоленском лазарете за время его существования  с 20 июля 1941 г. до 25 сентября 1943 г. погибло 25 тыс. человек [136] . И это притом, что,  по словам Д.Норшина, работавшего в лазарете фельдшером, «процент смертности от ран,  полученных в бою, был незначительный» [137] . Это подтверждают документы минского лазарета при Шталаге №352. Основными причинами смерти 9425 больных были следующие [138] :
Истощение

6829.

Колит

772.

Сыпной тиф

665

  Таким образом, в Минском лазарете только за 8 месяцев, с октября 1941 г. по август 1942 г., по сохранившимся документам, погибло около 10 тысяч человек [139] .
В «Гросс-лазарете» Славута больных сыпным тифом, туберкулезом, дизентерией нередко размещали вместе с ранеными в одном блоке, что приводило к заболеванию и смерти всех. В  бараках на 400 человек размещали порой до 1800. Смертность в лагере достигала 150–200 человек в день [140] . По  сведения ЧГК, в  Славуте  погибло до 150 тыс. военнопленных [141] . Правда, в другом документе: «Справка  по делу о зверствах немецких оккупантов над советскими военнопленными в лагере г. Славута Каменец-подольской области» приводится другое число погибших: «замучено и умерщвлено 15 000 человек военнопленных» [142]
В Орловском лазарете самыми тяжелыми месяцами  были октябрь – декабрь 1941 г., в течение которых умерло не меньше 1500 человек [143] . За последующие  месяцы до 19 июля 1942 г. умерло еще 1877 больных и раненых. Летом 1942 г. положение стало улучшаться. Однако даже в сравнительно благоприятный период  август–ноябрь 1942 г. основной причиной смерти по записям в книге умерших продолжает оставаться голодание и его последствия:
истощения и энтероколита 31
от истощения 82
от дизентерии 99
Всего 212
  Сводка заболеваний и смертности  хирургического отделения с декабря 1941 г. по июль 1943 г. показывает, что из 1777  раненых, поступивших в отделение,  скончалось 154 человека, из них 112 приходится на 1942 г. [144]
В лазарете  Дулага № 191  в Острогожске люди умирали от истощения, дизентерии, сыпного тифа, запущенных ран [145] .
Часто во всех лазаретах среди уже упомянутых причин смерти, практиковалось употребление диагноза «паралич сердца». Этим диагнозом маскировали причины, указанные выше [146] .
Голод и, как следствие его, истощение были основной причиной смерти  в лагерях на протяжении 1941–1942 гг. Кроме голода, истощению способствовали  физические нагрузки: погрузочно-разгрузочные работы, строительство дорог, различные работы внутри лагеря, многокилометровые переходы из лагеря в лагерь, переохлаждение организма, – все эти физические затраты не компенсировались получаемой пищей.
Другой причиной, способствовавшей смертности в лагерях, было психоэмоциональное напряжение, наступавшее с первых минут неволи и продолжавшееся  во время всего пребывания в плену.
 Медиками установлено, что усталость и равнодушие  возникают и усиливаются в результате голодания. Однако если часть пленных более или менее адаптировалась к экстремальным условиям, боролась за выживание, то другая, потрясенная различными ужасами, ежедневной опасностью для жизни и даже не получившая физических травм,  опускалась, переставала следить за собой. Эти люди ускоряли смерть, не мобилизовывая себя на преодоление трудностей, не пытались вставать с нар, оправлялись в бараках, теряли надежду и, как следствие, умирали первыми. Таких, полностью безразличных к своей судьбе, называли доходягами.
 Интересное наблюдение  о причинах смертности в лагерях сделал  узник Саласпилса и других лагерей Б.Н.Соколов:
 «Голод разные люди переносят по-разному. Тяжелее всего переносят голод люди с невысоким интеллектом. Я не говорю с образованием – интеллект и образование не всегда совпадают.
 ...некоторые люди, голодая, впадают в исступление: едят землю, обгрызают деревья, променивают весь паек на табак, опускаются и т. д. Это прямая дорога к смерти. Умирали, как мне кажется, отчасти по образному народному выражению, “от тоски“. То есть многие, оказавшись в труднейших, непривычных, отличных от прежней жизни условиях, в душевном одиночестве, и это при множестве-то людей, как-то внутренне опускались и делались ко всему безразличными. Тогда наступал конец. ...я видел молодых людей, даже не сильно истощенных, а умиравших просто так. Больше всего смерть косила молодых» [147] .
 Не менее интересное наблюдение сделал и П.Н.Палий:
«В этой голодной, несущей смерть лагерной жизни  образовались две группы пленных.  Первая, у которых иссякли силы к сопротивлению обстоятельствам. Они лежали на нарах, не выходили во двор, заживо загнивали физически и психологически. Они первыми заболевали и умирали. Противоположностью им были «шакалы». Они срывались каждое утро на «охоту». Ели все, что могло считаться пищей, рылись в помойной яме, ели даже оберточную бумагу от маргарина, воровали от своих умирающих товарищей, эти больше всего страдали от дизентерии и поносов и тоже умирали.  Между этими  находились все остальные оттенки борьбы за существование» [148] .
Действительно, возможность выжить в экстремальной ситуации во многих случаях зависит от состояния психики и особенностей личности.  Допуская сравнение голода и его последствий в  немецких лагерях для советских военнопленных с этими же явлениями в блокадном Ленинграде, можно обратиться к наблюдениям и исследованиям врачей, проведенным в блокадном городе.
По их мнению, у людей, остро ощущавших тревогу и страх,  дистрофия протекала наиболее тяжело, и даже медицинская помощь не всегда была эффективной [149] . Ленинградский профессор М.В.Черноруцкий, изучавший последствия голода в блокадном Лениграде, писал:
 «Нам приходилось видеть немало случаев, когда ослабление воли к жизни, упадок духа и отказ от привычного ритма жизни при прочих равных условиях заметно ускоряли темпы развития болезненного процесса и резко ухудшали общее состояние больных, приближая неблагоприятный исход. И наоборот, твердая и целеустремленная воля к жизни, бодрость духа и постоянный оптимизм и неизменная организованность жизни и неизменного трудового режима вопреки, казалось бы, самой очевидности “наперекор стихиям”  поддерживали немощное тело и как бы вливали в него новые силы» [150] .
Судьбы тяжелораненых военнопленных. С первых дней войны, как свидетельствуют многочисленные факты, проходило сознательное массовое уничтожение большей части тяжелораненых советских военнопленных.  Так,  в сентябре 1941 г. из Мелеховской больницы Чернухинского района Полтавской области вынесли 43 раненых красноармейцев и расстреляли [151] .
В городе  Гадяч Полтавской области было расстреляно 65 раненых и больных  военнопленных, и среди них три женщины [152] .
Лагеря, лагерные лазареты освобождали от инвалидов путем их ликвидации, которая проводилась эйнзатцкомандами или мобильными командами СС, а также подразделениями полиции. Так, солдаты 306-го полицейского батальона с 21 по 28 сентября 1941 г. расстреляли более 5 тыс. раненых советских военнопленных из лагеря Калилов у города Бяла-Подляска в Польше [153] .
Рота 13-го полицейского батальона утром 3 октября 1941 г. расстреляла 141 раненого в  Офлаге №56 (Просткен), после полудня – 51 раненого в Шталаге №333 (Фишборн) в Восточной Пруссии, а 30 октября того же года – 116 раненых в лагере западнее Белостока [154] .
В октябре 1941 г. при сопровождении колонны военнопленных в лагерь Новгород-Северский немцы отобрали около 1000 человек больных и истощенных, которые не могли идти пешком, поместили всех в сарай и заживо сожгли [155] .
В феврале 1943 г. в Мариуполе больные и раненые военнопленные  были заперты в 18 товарных вагонах, вывезены в Старо-Крымский тупик и заморожены. Чтобы население не могло оказать помощь, на вагонах  нарисовали череп и кости и написали: «Не подходить, заразно» [156] .
Харьковский врач Л.П.Николаев в своем дневнике записал, что немцы,  вторично занявшие город 13 марта 1943 г., сожгли около 500  раненых, находившихся в госпитале [157] . Подробности этого преступления рассказала Елизавета Дмитриева, медсестра 1-го армейского госпиталя, который не успели эвакуировать. По ее словам,  13 марта 1943 г. в 15 часов немецкие солдаты забили входные двери корпуса №8 по улице Тринклера,  д. 5 и подожгли его. 14 марта в офицерское отделение госпиталя пришли четверо немецких солдат, двое остались у входа, а двое поднялись на 4-й этаж и начали расстреливать раненых.  В одной из палат было семеро раненых  из чехословацкого батальона и двое русских. Восемь человек немцы расстреляли, а одного – чеха Эрика Фрешеля закололи кинжалами. Раненых, которые остались в других зданиях после сожжения  8-го корпуса, немцы расстреливали с 14 по 17 марта. Всего  – 400 человек [158] .
Немцы прибегали к уничтожению раненых и когда не могли или не желали заниматься их эвакуацией. Так, 10 октября 1943 г. при  отступлении из Гомеля, немцы передали 600 больных и раненых военнопленных в Гомельскую горбольницу,  однако при отступлении в том же октябре взорвали больницу со всеми находившимися в ней военнопленными [159] .
 Вместе с тем в некоторых лагерях тяжелораненых и больных освобождали, если они были транспортабельны или способны к маршу. Так,  20 октября 1941 г. в  Дулаге № 240  был издан приказ об освобождении из лазарета тяжелораненых. В это время в лазарете находилось 3100 больных и раненых. Освобождались в основном  пленные, потерявшие руку или ногу и страдающие открытой формой туберкулеза. Около 500 человек из них были отправлены в Минск по железной дороге [160] .  Правда, это освобождение было условно, так как их перевели, вероятно, в  Минский лазарет при Шталаге № 352, а затем тех, кто дожил до весны, что маловероятно, –  в лагерь Глубокий, созданный в конце марта 1942 г. специально для инвалидов.
В распоряжении Окружного коменданта военнопленных  от 15 апреля 1942 г., адресованном всем шталагам, говорится:
«С открытием лагеря Глубокий для инвалидов, необходимо направлять туда только тех, кто действительно не способен больше носить оружие. К таким причисляются: ампутированные, слепые на оба глаза, парализованные, с ранением мозга, психически больные (последние должны быть тщательно проверены во избежание симуляции), туберкулезные в последней стадии болезни, истощенные и с неизлечимыми хроническими заболеваниями» [161] .
  Приток раненых  в лагерные лазареты был столь велик, что освобождение хотя бы части их было необходимостью.
  Несмотря на многочисленные факты как санкционированных, так и несанкционированных убийств советских военнопленных-инвалидов, на основании изученных документов, невозможно выявить закономерность этого явления. В некоторых лагерях в примитивных условиях  лагерных лазаретов проводились операции по ампутации конечностей. Во многих случаях это спасало жизнь раненым. После операции  и заживления ран инвалидов-военнопленных, чьи  семьи жили на оккупированных территориях, отпускали по домам.
Бывший военнопленный М.Г.Бердичевский  был тяжело ранен 8 октября  1941 г.: оторвана левая рука, большой палец правой ноги, ранение левой половины таза. В таком беспомощном состоянии был взят в плен, немцами доставлен в лагерь военнопленных в городе Карачев  Орловской области, где пролежал в лазарете до 27 декабря 1941 г. Затем с этапом военнопленных был перевезен в Гомельский лагерь, причем для раненых были выделены два вагона. В каждом – 80–90 человек.  После прибытия в Гомель М.Г.Бердичевский 31 декабря 1941 г. был освобожден из лагеря по инвалидности [162] .
Мария Туман, раненная в ногу зимой 1942 г. в боях под Брянском, попала в плен. В лагере  две недели была без медицинской помощи, началась гангрена. Ей ампутировали ногу, а затем как инвалида отпустили из лагеря  домой [163] .
 Отпускали немцы и  военнопленных, которых после перенесенного заболевания врачи, чаще всего городских больниц, признавали инвалидами. Так, А.К.Штанько  вспоминает, что в  одной из больниц Днепропетровска  ему, спасенному «от верной смерти в лагерном бараке для выздоравливающих» были оформлены документы об инвалидности, и он был отпущен прямо из больницы [164] .
  Против освобождения раненых  советских военнопленных выступил рейхсфюрер СС Г. Гиммлер. Он заявил, что такое освобождение представляет опасность для немцев на оккупированной территории: «Они шатаются по дорогам, нищенствуя, попадают в руки партизан, которые отбирают у бывших пленных удостоверения, выданные  немецкими властями, и используют их для своих шпионов, агентурной работы и саботажа» [165] .
 Приказом от 22 сентября 1942 г. ОКВ запретило освобождение советских военнопленных. Всех нетрудоспособных, раненых и больных по согласованию с Гиммлером передавали СС и полиции, которые решали их судьбу [166] . Коменданты лагерей военнопленных незамедлительно выполнили этот приказ, так как он значительно разгружал лагеря. Однако передача раненых СС и полиции, как правило, означала их физическое уничтожение.
 Еще раньше  руководители СС и  нацистской партии настаивали на уничтожении нетрудоспособных и больных военнопленных, опасаясь распространения эпидемий. Таким образом, если до сих пор практиковалось стихийное уничтожение тяжелораненых и больных, то теперь оно получило юридическое обоснование.
Не всегда расстрелы проходили  в самом лагере для военнопленных или неподалеку. Калек собирали в отдельные группы и направляли в концентрационные лагеря для последующего уничтожения.  Так, в ноябре 1942 г. в лагерь Нейхаммер прибыла группа в составе 251 инвалида [167] .
Летом 1943 г. впервые была испытана газовая камера в Штуттгофе. В ней было уничтожено 250 тяжелораненых и инвалидов [168] .
В ноябре 1943 г. из Эстонии были отправлены в Майданек 334 военнопленных-инвалида [169] .
В  конце июля 1944 г. в Саласпилсский лагерь привезли около 200  калек без рук и ног. Через несколько дней их расстреляли [170] .
 В лагерные лазареты направляли  и заболевших военнопленных, занятых на различных работах или находившихся в рабочих лагерях и командах. Так, в книге регистрации поступивших и выписанных больных Минского лазарета записаны: поступивший 3.08.1942 г Сергей Прахоев, который «после выздоровления должен вернуться на работу»; поступивший 5.8.1942 г. Иван Борисов, работавший на моторном заводе в Минске, «после выздоровления должен вернуться» [171] .
20 августа 1942 г. оружейная мастерская направила в Минский лазарет «русского военнопленного Сергея Меркулова для стационарного лечения. Просьба по выздоровлении вышеупомянутого вернуть на место работы» [172] .
 В книге регистрации указаны десятки  заболевших военнопленных, работавших на заводе по ремонту танков, на  инструментальном заводе, на «особом строительстве», на железной дороге, на аэродроме. Все они направлены на лечение  в лазарет, и есть отметки об их выписке после выздоровления [173] .
Особый интерес представляет направление на лечение евреев-воен-нопленных, находящихся в особом рабочем лагере СС. Вероятно, уж очень нужными специалистами оказались эти евреи,  несмотря на это, доведенные до полного истощения:
«Минск, 18.09.42.
 СС и полицейфюрер
Белоруссия
СС рабочий лагерь Минск

В лазарет военнопленных в Минске.

Нижепоименованные военнопленные-евреи направляются на стационарное лечение:
Григорий Туров род. 19.10.21 г. в Полтаве (полное истощение);
Семен Хазанов  род.  13.12.1892 г. в с. Пахарь (полное истощение);
Семен Артанский  род. 20.04.09. в Потчене (полное истощение);
Борис Шур род. 15.9. 1918 г. в Гомеле (гемоколит).
   По выздоровлении просим сообщить, чтобы вышепоименованные могли вернуться в рабочий лагерь СС.

Комендант лагеря  Кирмес» [174] .

22 сентября 1942 г.  в лазарет доставлен еще один еврей – Михаил Пономарев [175] . Все эти евреи-военнопленные прибыли из рабочего лагеря СС по ул. Широкой в Минске. В конце сентября 1943 г.  около 50 последних оставшихся в живых евреев-военнопленных из этого лагеря отправили в  лагерь смерти Собибор. Все они приняли участие в восстании 14 октября 1943 г. под руководством одного из них – лейтенанта Александра Печерского.
На территории Германии при лагерях для советских военнопленных также работали лазареты. Один из крупных лазаретов, обслуживавший несколько лагерей, находился в  г. Гогенштейн  в Восточной Пруссии. Его называли «Вальдлазарет».  Там находилось инфекционное отделение на 100 больных. В нем работали два врача, два фельдшера, лаборантка [176] .
Существовал и главный лагерь-лазарет Цайтхайн в Саксонии. Военнопленных с самой распространенной болезнью – туберкулезом,  а также воспалением легких, плевритом, с хроническими заболеваниями легких, желудка, почек и печени отправляли в   этот лагерь. Осенью-зимой 1941 г. здесь находилось около 50 тыс. пленных,  измученных голодом и болезнями. В основном,  из  лагерей на территории Польши, а потом и Гер-мании. Никакого лечения в Цайтхайне не проводилось, пища  была порой хуже, чем в обычных лагерях. Больных пленных просто обрекли  на смерть. За три с половиной месяца, с декабря  1941 г. до  середины марта 1942 г., умерло 37 тыс. человек, в основном, как и в других лагерях, от тифа и голода. Несколько выживших санитаров вели картотеку до самого конца войны. К маю 1945 г. в лагере умерло более 70 тыс. человек [177] .
Сотни тысяч советских военнопленных работали на предприятиях и шахтах Германии и оккупированных европейских стран. Обычно заболевших или  легко пострадавших во время работы лечили на месте, однако  в серьезных случаях отправляли в ближайший медпункт или лазарет для военнопленных, а порой и в гражданскую больницу. Инструкция обращения с военнопленными предусматривала  и зубоврачебную помощь. Как правило,  она заключалась в удалении больного зуба.
 Бывший военнопленный  Б.Н.Соколов, работавший в шахте  неподалеку от города Штатгаген вместе  с французскими  военнопленными, отметил разницу в оказании лечебной помощи русским и французам. В случае острой зубной боли пленных два раза в неделю водили к врачу. Обслуживали пленных два стоматолога: один лечил французов, второй – русских. Б.Н. Соколов отмечает: «Французам зубы лечат, пломбируют и даже ставят коронки. За них платит Международный Красный Крест. Они подданные своего государства и их правовое положение узаконено соответствующими конвенциями. За нас никто не платит, так как СССР не подписал конвенции. Поэтому нам зубы не лечат, а только рвут» [178] .
  Таким образом, можно с большой долей уверенности предположить, что судьба раненых военнопленных на всей оккупированной немцами территории СССР, да и в самой Германии  была одинакова.
 

Медобслуживание советских военнопленных в концлагере Бухенвальд. Тайна Барака № 7

О медобслуживании в лагере рассказал в своих неопубликованных воспоминаниях И.С.Асташкин. Его рассказ во многом отличается от известных публикаций о Бухенвальде. Именно поэтому, предлагаю читателю ознакомиться с выдержками из этих воспоминаний.
В Бухенвальде И.С.Асташкин пробыл 1270 дней, работая санитаром, в том числе не менее 1255 дней находился в бараке № 7, который с 1941 г. до середины 1944 г. обслуживал только  советских военнопленных, а затем и других заключенных из Советского Союза. Это было связано с тем, что количество больных среди пленных резко уменьшилось. Постоянно на лечении в 1944–1945 гг., кроме военнопленных, на-ходилось 5–6 заключенных, и попасть  в 7-й барак считалось большой удачей. Обычно заключенных лечили в главном лазарете.
 Барак представлял собой здание  примерно 10х50 метров, в котором было 6 палат для больных, комната начальника барака, комната для врачей, умывальная,  туалет, оборудованный унитазами, ванная. Постоянно  работали 4–5 палат. Общее число больничных коек – 100–150, причем численность занятых коек менялась. Максимальное число боль-ных было в 1941–1942 гг., когда пришлось установить трехъярусные разборные койки-нары.
Число коек по палатам и предназначение палат:
40 коек, терапевтическая и туберкулезная;
20 коек, терапевтическая;
30 коек, хирургическая;
20 коек, хирургическая (в этой палате находилась также амбулатория и    процедурная);
 20 коек, туберкулезная;
 12 коек, туберкулезная.
Медицинский  и обслуживающий персонал барака №7, его функциональные обязанности:
Начальник барака – 1.
Переводчик –1.
Врачи – 2
Санитары 8–10.
Уборщики –2.
Кухонный рабочий –1.
Банщик –1.
Парикмахер –1.
Распорядок дня. Санитары вставали в 5–6 утра во время общелагерного подъема. Младший санитар делал  влажную уборку комнаты. Для мытья полов имелась швабра с тряпкой фабричного изготовления. При уборке применялся специальный мыльный  порошок. Старший санитар в это время занимался измерением температуры и пульса больных (при помощи песочных часов). Эти данные заносились в карточку каждого больного. Уборка палаты и измерение температуры заканчивались к половине восьмого, когда больные приступали к заправке кроватей. Кровати тяжелобольных заправляли санитары, они же заправляли кровати умерших, которых следовало уложить так, чтобы виднелись голова и плечи. Затем следовала 15-минутная «дрессировка», состоявшая в исполнении двух команд, подаваемых на немецком языке: «Внимание!» и «Отставить!». По команде: «Внимание!» – все больные, кроме тяжелых,   обязаны были вынуть руки из-под одеяла и  положить их вдоль тела. По команде: «Отставить!» – можно было расслабиться. Когда в палату приходил начальник барака, охранник-эсэсовец и сопровождавший их переводчик, санитары вытягивались по стойке смирно, и старший санитар подавал команду: «Внимание!» и докладывал число находящихся в палате людей – живых и мертвых. 
После проверки больным давали завтрак, который каждый съедал у себя на кровати. С окончанием завтрака начинался утренний обход врачами. При обходе они заглядывали в карточку каждого больного и делали записи о врачебных назначениях, выписке, проведении врачебных консультаций, сдаче анализов, переводе в другие палаты.
 При этих обходах старший санитар, немец Губерт с красным винкелем политического заключенного, делал запись о переводе в 5-ю или 6-ю палату и ставил крест в карточке больного. Это означало ликвидацию больного. Впервые это произошло в феврале 1942 г. Отмеченных больных «отравили  уколом крепкого раствора фенола с добавкой виопана, используемого в хирургии. Ядовитую смесь вводили внутривенно, смерть наступала мгновенно, без крика. Губерту помогал санитар-поляк Марьян, со временем их постоянным помощником стал санитар четвертой палаты Борис Лебедев» [179] .
После первого отравления 25 человек всех санитаров собрали в умывальной, и Губерт через переводчика  объяснил: «Мы находимся в концентрационном лагере смерти Бухенвальд. В лагерь ежедневно поступают партии заключенных, живым отсюда никто не уходит. Комендант лагеря не желает иметь дело с больными, а только  с живыми и мертвыми. В связи с этим по приказу главного врача концлагеря  сегодня  усыплена группа тяжелобольных» [180] .
Систематическое отравление больных проводилось до конца 1942 г.  Сопротивляющихся больных скручивали и затыкали рот полотенцем. Когда Губерт не мог попасть в вену, он брал длинную иглу и делал укол прямо в сердце.
 По оценке  И.С.Асташкина,  за весь 1942 г. было умерщвлено  уколом фенола от 200 до 300 человек. Это составило пятую часть советских военнопленных, находившихся в лагере в 1942 г.
 Обходы сопровождались прослушиванием фонендоскопом и беседами с отдельными больными. После завершения утреннего обхода начиналось исполнение врачебных назначений. Санитары раздавали лекарства (некоторым больным давали их до завтрака), делали инъекции, ингаляции, ставили банки и грелки, меняли повязки. Тяжелобольных и предназначенных к усыплению переносили санитары и ходячие больные. Часам  к 10–11 в больницу прибывала бригада переносчиков трупов, которая грузила их в фургон. Примерно в 12 часов был обед, после него старший санитар занимался исполнением врачебных обязанностей. Младший санитар в это время менял  постели и нательное белье, в необходимых случаях мыл больных. К шести часам завершались лечебные процедуры и следовал ужин, а затем вечерняя поверка с «дрессировкой». Далее вновь замеры температуры и пульса и новая влажная уборка. После ужина – вечерний обход врачей и прием новоприбывших больных.  Отход ко сну происходил примерно в 11 часов вечера.
 Все санитары в течение суток постоянно находились в палатах, там же они спали. Начиная с 1944 г. утренние и вечерние проверки  полностью прекратились. Проверка свелась к рапорту начальника барака прибывшему охраннику.
 Велся и амбулаторный прием больных. Это происходило  после вечерней проверки. На находящихся на стационарном лечении заводилась карточка стандартного образца, при амбулаторном лечении карточка не заполнялась. В случае квалифицированной консультации, проведении полостных операций, рентгеноскопии или оказании стоматологической помощи больных водили в главный лазарет. Туда же в необходимых случаях доставлялась для исследования моча, кал и мокрота больных.
 Обеспечение лекарствами, перевязочными материалами и инструментами осуществлялось из лагерной аптеки. В лазарете была тетрадь, на каждой странице которой еженедельно ставилась дата и составлялся список лекарств, материалов и инструментов. Один раз в неделю кто-либо из врачей, а с 1943 г. до последних дней существования лагеря это делал И.С.Асташкин, приносил тетрадь на подпись гауптштурмфюреру Вильгельму. Он подписывал список, по которому в лагерной аптеке выдавали все запрошенное. По словам И.С.Асташкина, случаев отказа  в выдаче медикаментов не было [181] . Обеспеченность лекарствами и инструментами была удовлетворительной.
 Асташкин приводит  список лекарств, которые использовались при лечении пленных:
Аспирин в таблетках.
Эльадрон в таблетках (теперь вместо этого препарата используют пенициллин и его производные).
Пронтазин (красный стрептоцид в таблетках).
 Атропин в таблетках.
Пилекарпин (сосудорасширяющие капли).
 Веронал (таблетки снотворные).
 Вассерштоф (жидкость для промывки ран).
 Бензин высокой очистки (использовался при обработке ран и при инъекциях вместо спирта).
Новокаин.
Морфий.
 Глазные капли (в ассортименте).
 Сода, настои для ингаляций и полосканий.
Беладонна.
 Танелбин (средство от поноса).
Глюкоза для внутривенных инъекций.
Хлористый кальций.
Моновитамины в таблетках.
Камфора, кофеин (инъекции, применяемые при сердечной недостаточности).
Угольный порошок.
 Гипс  (для лечения вывихов и переломов).
Гипс с цинкляйнфарбантом (эффективное средство для лечения трофических язв).
Метиловый спирт.
Йод.
Орнинг-раствор (заменитель йода).
Мази (в ассортименте).
Перекись водорода [182] .
 Это только часть лекарств. По словам И.С.Асташкина, многих препаратов, лечебных средств и методов лечения  он  не встречал в советских медучреждениях и после войны. Вместо ваты использовался лигнин. Для исследования ушей применялось ушное зеркало с миниатюрной электролампочкой. Использовались жестяные грелки, которые представляли собой бачок с поверхностью, подогнанной под контуры человеческого тела. В достаточном количестве имелся гонзапласт – лейкопластырь с антисептической марлевой полоской. Больным с высокой температурой назначали гальцвикель: больного обертывали холодной мокрой простыней и надевали специальный фанерный ящик, внутри которого были установлены электролампочки для обогрева тела. Длительность процедуры составляла 30–40 минут.
 Чистота в лазарете поддерживалась на самом высоком уровне. Вшей, блох у больных не было, за исключением первого месяца с момента прибытия первой партии пленных в 1941 г. Особо тщательно убирали  уборную и душевую. Для отправления естественных надобностей тяжелобольными в палатах имелись судна и специальный стул с ведром-парашей. Больным, находящимся в больнице, один раз в 10 дней меняли нательное белье и постельные принадлежности. Все  были обеспечены личными полотенцами. Больные пользовались металлической   посудой. В набор входили миска, кружка, ложка.
 Все больные стационара обеспечивались трехразовым питанием. На завтрак получали миску жиденького каштанового супа, дневную порцию хлеба (1/6 часть буханки во все дни недели, кроме четверга, когда им полагалась 1/4 часть), 15 г маргарина и ложку повидла (примерно 15 г). Обычная дневная порция хлеба –150 г. Хлеб и маргарин на порции делили в лагерной кухне, мармелад распределяли в больнице специальной мерной ложкой. Обед состоял из 0,75 л брюквенного супа и нескольких неочищенных картофелин. На ужин полагалось 0,5 л эрзац-кофе на сахарине. Начиная с 1944 г. больным иногда давали молочные супы с макаронами. Случаев невыдачи пищи не было. Калорийность лагерного пайка была ниже общепринятых санитарных норм. За время пребывания в плену И. С. Асташкин всего лишь 5–6 раз ел мясо. Один раз санитары приготовили жаркое из  забредшей на территорию 7-го барака кошки.
 Больных, как и всех пленных, регулярно стригли и брили. Этим занимались барачные и больничные парикмахеры. Для бритья использовали  лезвия «Ротбарт» («Красная борода»).
 Среди советских военнопленных инвалидов не было, потому что   раненых немцы часто добивали на поле боя, а также и потому, что если это не произошло, то в сортировочном пересыльном  лагере раненый  почти не имел шансов на выживание. В памяти И.С.Асташкина сохранился единственный случай выживания тяжелораненого пленного. В августе 1944 г. один пленный был ранен в голову осколком американской бомбы. «Его долго лечили, однако полную подвижность правой руки и ноги так и не смогли восстановить. Человек этот хромал, получил постоянное освобождение от работы и все время находился в бараке. Случаев издевательств над инвалидами, как и над военнопленными в лагере со стороны охранников, мне не известно. Здоровых и больных беспощадно били лагерные и барачные полицаи из уголовников и военнопленных» [183] .
 Летом 1943 г. в лагере было проведено  флюорографическое  обследование всех заключенных и военнопленных. В лагерном кинотеатре временно установили  аппараты флюорографии. Проводили обследование не  заключенные, а гражданские специалисты, специально доставленные  для этой цели.
 В лагере, также как и в лазарете, было чисто, вшей, блох и грызунов не было. Всех здоровых пленных регулярно, примерно раз в 10 дней, водили в баню, где им меняли нательное белье. Во всех бараках было печное отопление, для которого использовали стандартные печи фирмы «Конкордия». Отопление велось брикетами с надписью «Sonne» («Солнце»).
 Особенно тщательно мыли туалет и расположенную рядом умывальную комнату. В туалете было 8 унитазов с кнопочным сливом воды и столько же писсуаров, умывальник. В центре умывальной комнаты находился умывальник-фонтан с гранитной чашей, вдоль стены располагалось до десятка жестяных умывальников. Стены и полы в туалете и умывальной комнате были выложены керамической плиткой. Бараки  в лагере были покрыты толью. Время от времени толь смачивали какой-то водоотталкивающей жидкостью. Это был… «человеческий жир, который скапливался в специальных ловушках в крематории» [184] .
Документация. Никакого учета статистики в больнице не было, велась и выдавалась только текущая документация. Главной особенностью являлось то, что все документы заполнялись анонимно, т. е. нигде нельзя было ставить личной подписи. Справки о смерти пленных  заполняли сами пленные или заключенные. Такой способ ведения документов был не случаен. Анонимность бумаг в значительной степени гарантировала сохранность информации в случае ее утечки.  Такой вариант заполнения документов затруднял в будущем предъявление обвинения немецким врачам. Если бы такие  бланки попали в руки каким-либо следователям, то последние увидели бы, что они заполнены руками узников, от имени которых предъявлялись бы претензии. Врачи-эсэсовцы, которые бывали в больнице, следили за документацией, однако никогда не делали там каких-либо пометок. 
Главным больничным документом была лечебная карточка, которая  заводилась на каждого, поступавшего на стационарное лечение. Эта карточка размером в стандартный лист бумаги хранилась в специальной папке. Имя, лагерный номер и диагноз заносились чернильной ручкой, ею же проводилась запись врачебных процедур и назначений. График температуры вычерчивался красным карандашом, пульс – синим. Одной карточки хватало на 10 дней. В случаях длительного лечения к первой  карточке присоединялась вторая, третья и т. д. Записи в карточке на немецком языке и латыни делали врачи и старшие санитары. И.С.Асташкин, по его словам,  заполнил не менее тысячи таких карточек [185] . В случае смерти больного в графе назначений  обязательно ставился крест и указывалась причина смерти.
По карточкам нетрудно отыскать случаи насильственной смерти от уколов – это карточки температурящих больных с диагнозом «туберкулез». Так же можно определить исполнение смертного приговора подпольщиками – в таких  карточках очень короткие сроки лечения и стандартный диагноз «сердечная недостаточность».
 В случае смерти больного в обязательном порядке в канцелярию лагеря отправляли стандартную справку.
 Карточки на умерших заполняли в день их смерти и сразу же  отправляли  в канцелярию. Лично И.С.Асташкин заполнил не менее двух сотен подобных карточек. Врачебные и посмертные карточки, вероятно, не сохранились. Однако сохранилась значительная часть лагерного архива, в том числе личные дела военнопленных. По этим делам можно уточнить число людей, отравленных  в лазарете фенолом. Личные дела этих людей имеют следующие определяющие признаки:
Время поступления в  лагерь – октябрь–ноябрь 1941 г.;
Место смерти – барак №7;
Дата смерти – февраль–декабрь 1942 г.;
Причина смерти – туберкулез.
Люди, умершие в бараке №7 с февраля по апрель 1942 г., почти наверняка были отравлены, ибо именно тогда была умерщвлена основная часть тяжелобольных.
 Полицаи  истреблялись равномерно в течение 1942–1943 гг.
 Предателей, служивших у немцев, уничтоженных подпольщиками в 1943–1944 гг., следует искать по следующим ориентирам:
1.Военнопленный;
2. Наличие записей о сотрудничестве с немцами;
3. Время поступления в лагерь – 1943–1944 гг.
4. Очень короткий отрезок времени от поступления в лагерь до смерти (несколько дней).
 Врачи больницы имели право выдать справку об освобождении от работы. Выданное освобождение (шонунг) предъявлялось начальнику барака.
 По официальным сведениям, представленным  15 апреля 1945 г., за период с 29.12.1942 г. по 3.1.1943 г. освобождения от работы получили 2186 человек;  с 4.1.1943 г. по 2.1. 1944 г. – 7346 заключенных; с 3.1.1944 г. по 31.12.1944 г. – 11377  человек;  и за три месяца, с 1.1  по 1.4. 1945 г. – 3649 [186] .
Смертность и ее причины. Численность умерших по годам И.С.Асташкин называет по памяти, учитывая дневные нормы смертности в больнице. Точный диагноз установить было трудно, так как обычно люди поступали с набором симптомов истощения, побоев, туберкулеза и т.п.
В 1941 г. умерло примерно 200 человек:
туберкулез – 70%
истощение – 15%
побои  – 10%
прочие – 5%.
Среди умерших в больнице в 1941 г. около двух третей было на совести полицаев из военнопленных, которые добили людей издевательствами, побоями, отнятием хлеба.
В 1942 г. – умерло примерно 400 человек:
туберкулез – 80%
истощение – 10%
побои – 5%
прочие – 5% (чаще обморожения в начале года).
Из названного числа умерших не менее половины «усыплены» Губертом и Марьяном. Среди туберкулезных больных не менее двух третей «усыплены», главным образом  весной.
В 1943 г. – умерло примерно 150 человек:
туберкулез – 90%
истощение, побои, прочее – 10%.
Число предателей и полицаев, уничтоженных подпольщиками за 1943–1945 гг.,  от 100 до 150 человек.
  Информация о полицаях, старостах и других пособниках фашистов (имя и номер) из канцелярии лагеря поступала в «тройку» (Н.Симаков, С.Бакланов, Левшенков). Подозрительных поселяли в 13-й барак либо в другой, где был надежный начальник. После поселения потенциального «подсудимого»  ночью к нему являлась «тройка» и еще несколько человек, которые выводили его в умывальную комнату. Там проводилась беседа-допрос. После этого зачитывался приговор, который   немедленно приводился в исполнение. Карточка о смерти казненного оформлялась в бараке или лазарете. Задним числом на всякий случай оформлялась врачебная карточка, в которой  указывалась причина смерти – «сердечная недостаточность». При первой возможности труп казненного отправлялся в крематорий.
 Если в бараке не было условий для исполнения приговора, обреченного приводили в лазарет. Делали это обычно общелагерные полицаи-подпольщики. Приговор исполняли в душевой или палате № 6. Члены «тройки» знали, где хранится банка с фенолом и шприцем. Справка  на казненного заполнялась тут же, а в барак шла информация о его смерти.
Длительность исполнения приговора – от поступления обреченного в лагерь до сожжения его останков – до двух суток [187] .
Случаев умопомешательства среди пленных было немного. Таких направляли в гауптревир, откуда они никогда не возвращались. За три с половиной года  было не более десятка самоубийств.
Отравления фенолом.  В 7 бараке  фенольными инъекциями было убито не менее 300 человек, среди которых около 200 тяжелобольных. Около 100 полицаев, а также людей, чем-то не понравившихся санитару-подпольщику Борису Лебедеву. Наибольшее число было отравлено в 1942 г. «Мне доподлинно известно, – пишет Асташкин, – усыпление при помощи  инъекций проводилось в главном ревире до и после массового отравления советских пленных. Их убивали политзаключенные Губерт  и Марьян, а также Борис Лебедев».  По мнению И. С. Асташкина,  всего в лагере отравлено фенолом от 2 до 6 тыс. человек.
Гауптревир – главный лазарет.  Лагерный лазарет размещался в 4 или 5 бараках. Состоял из больницы примерно на 200–300 мест, поликлиники и аптеки. Врачей-заключенных  в лазарете было примерно 10–15 человек, санитаров вдвое больше. Национальный состав врачей: немцы, чехи, поляки. Из русских: лишь уборщики, в лучшем случае – младшие санитары. Главная причина в том, что русских пленных в лагерной иерархии держали очень низко, ниже были только евреи. Никакой ответственной работы поэтому русским не доверяли. В гауптревир из числа заключенных могли попасть только тщательно отобранные, проверенные, либо по приказу комендатуры. Руководство больницы не спешило принять советских медиков, о которых ничего не знало. Рядом находились десятки людей, о них было известно все, и их надежность не вызывала сомнения. С  прибытием русских пленных выявилось, что среди них очень много опасных типов – бывших полицаев и др. Таких помещали в больницу, и это было их последнее посещение медучреждений.

Список лиц, работавших на должностях врачей в бараке № 7 с  11.1941 г.   по  04. 1945 г.

1. Груба – дипломированный врач, немецкий уголовник, горбун. Работал с 1.11.1941  г. до весны  1942 г.
2. Вили – дипломированный врач, немецкий политзаключенный, полуеврей. Работал с 1.11.1941 г. до весны 1942 г.
3. Губерт – санитар, немец, политзаключенный. Работал с конца зимы 1942 г. до начала 1943 г. Повинен в насильственной смерти не менее 200 военнопленных.
4. Марьян – дипломированный врач, поляк, политзаключенный. Работал с конца зимы 1942 г. до начала 1943 г.  Вместе с Губертом умертвил не менее 200 военнопленных.
5. Юзеф Беран – санитар, чех, политзаключенный. Работал  с начала 1943 г. по ноябрь 1944 г. Ушел из барака по собственной инициативе.
6. Вентцель Менжибовский –  дипломированный врач, поляк, политзаключенный, работал с конца зимы 1942 г. до 9.04.1945 г.
7. Илья Асташкин – дипломированный фельдшер, на врачебной должности с середины 1943 г. по 09.04.1945 г.
 Все эти люди имели право врачебного приема, ведения лечебных карточек, оформления справок о смерти и выдачи освобождения от ра-боты. По словам И. С. Асташкина, «никаких иных врачей, кроме названных, во время войны в бараке №7 никогда не было. Любое упоминание в литературе имен или фамилий врачей, которых нет среди названных, есть результат заблуждения или выдумки автора. Да будет господь мне в этом судьей» [188] .
Санитары. Всего за три года и 7 месяцев в больнице работало примерно 25–30 санитаров. Имена, фамилии и клички всех санитаров  неизвестны. Однако И. С. Асташкин вспоминает следующих:
  1.Степан – полицай, работал с ноября 1941 г. по январь 1942 г. Забит пленными в бараке.
 2.Монгол – полицай, работал с ноября 1941 г. по январь 1942 г. Искусственно заражен туберкулезом, задушен больными.
3.Чарли Чаплин – полицай, работал с ноября 1941 г. по январь 1942 г. В 1943г. или в 1944 г. сбежал из лазарета, опасаясь расправы. Выехал с транспортом в один из филиалов Бухенвальда.
4. Брат Чарли Чаплина – полицай, работал с ноября 1941 г. по январь 1942 г.  Изгнан из лазарета.
5. Полицай – «который бил меня в лагере № 310». Работал с ноября 1941 г. по январь 1942 г. Умертвлен в лазарете.
 6.Никита – изгнан из лазарета по инициативе И.С. Асташкина за воровство в конце 1941 г.
7.Сергей – изгнан из лазарета в начале 1942 г. по инициативе  И. С. Асташкина за воровство и издевательства над больными.
8.Борис Лебедев – москвич, театральный художник. Работал в течение 1942 г. Член лагерной подпольной организации. Причастен к смерти многих тяжелобольных пленных и невиновных здоровых людей. Убит пленными в 1943 г.
9.Иван Румянцев.
10. Геннадий Цветков – пограничник, родом из Горьковской области. Умер во второй половине 1944 г. в главном ревире. Причина смерти  – рак шейных лимфатических узлов. Редчайший случай естественной смерти в лагере.
11.Евгений Мальцев.
12.Александр Павлов.
13.Михаил Левшенков.
14. Евгений Ельцов.
15.И. Асташкин – на должности санитара с ноября 1941 г. по июнь 1943 г.
16. Соколов – дипломированный врач.
17. Фельдшер.
18. Акулька.
Приведенные под номерами 16 и 17 – врач и фельдшер долго не работали санитарами, они были не из пленных, а из заключенных, находились в лазарете   в 1944 г.
Переводчики. Юзеф – поляк, политзаключенный, воевал в Испании, работал с ноября 1941 г. по январь 1942 г. Александр Иванович Кудинов – уроженец г. Сталино или Мариуполя. Работал с января 1942 г. по 09.04. 1945 г. Свободно владел немецким языком. Бежал вместе с  И.С.Асташкиным  во время марша в начале мая 1945 г.
 Подпольная организация. С лазаретом связана деятельность лагерной подпольной организации.  Через лазарет прошли тысячи людей,  и от его персонала во многих случаях зависело, жить  человеку или умереть. Очень важные вопросы жизни и смерти вертелись вокруг справки о смерти. Без нее невозможно было спасти кого-либо или спрятать концы в воду в случае уничтожения предателя или провокатора. В 1944 и 1945 г. на койках лазарета лежали практически здоровые люди. Лазарет имел несколько комнат, душевую, где можно было в случае чего собраться для встречи. Подпольная организация пленных начала существовать с весны 1942 г. и составляла 50–100 человек в пределах лагеря военнопленных. Незначительная численность объясняется тем, что постоянно менялся состав заключенных, длительные контакты отсутствовали, было значительное число уголовников и лиц, сотрудничавших с немцами. И тем не менее небольшая по численности организация к концу войны крепко держала в своих руках весь лагерь военнопленных. В руководстве организации было 6–7 человек.  И.С.Асташкин лично знал и выполнял поручения Николая Симакова. Он постоянно находился «на лечении» в бараке №7. Ему немцы-подпольщики создали особые условия. После того как Симакова  в начале 1942 г. перевели в главный ревир, он закрепился там надолго. С 1944 г. у него была отдельная комната [189] . Также  неоднократно И.С.Асташкиным выполнялись поручения подпольщиков  Михаила Левшенко  – санитара, Степана Бакланова  – переводчика в бараке, Николая Кюнга – барачного штубендиста – старшего по комнате, Григория Екимова – штубендиста  первого барака. Руководители подпольной  организации обычно работали в качестве уборщиков, лагерных полицаев и на других необременительных должностях, куда  им помогали устроиться их немецкие друзья. Рядовые пленники и узники не могли по своему желанию покидать барак. Уборщики, санитары и полицейские  имели гораздо больше возможностей для перемещения по лагерю и общения с нужными людьми. По словам И.С.Асташкина, в самом факте существования барака №7 кроется тайна, которую он не в силах объяснить. В лагерях № 307 и № 310,  в которых ему пришлось побывать до Бухенвальда, медицинская помощь пленным практически не оказывалась, люди ежедневно умирали сотнями. В Бухенвальде на не менее 1500 пленных была больница на 100 коек. В 1944–1945 гг. пришлось увеличить продолжительность лечения и госпитализировали совершенно здоровых людей, так как койки не должны были пустовать, ибо в противном случае лазарет  могли закрыть или сократить число коек. Лазарет был открыт и существовал по решению лагерного начальства. Существование лазарета  связано с выделением отдельного барака, систематическим снабжением лекарствами, медицинскими инструментами, питанием, содержанием персонала в 17–19 человек. Лазарет находился под постоянным контролем врачей-эсэсовцев. Непрофессионалов среди них не было. Инспектировавшие нас врачи постоянно бывали в палатах и не могли не  видеть, что в конце войны на койках находятся практически здоровые люди. Факт длительного существования  барака № 7 – одна из многих неразгаданных загадок Бухенвальда. Чрезвычайно важно заключительное замечание И.С.Асташкина:
«К изложенному в этой главе разные люди отнесутся по-разному, это естественно. Я же утверждаю, что никаких известных  миру фактов о преступлениях фашистов ниспровергать не собираюсь. Рассказанным о Бухенвальде я не отменяю виденного в лагере № 310, где ежедневно гибли до 1000 советских военнопленных, которым никто никакой медицинской помощи не оказывал, я не возвращу к жизни тех моих товарищей, которых солдаты-эсэсовцы добили по дороге в Бухенвальд 18 октября 1941 года, и не отменяю того факта, что кровли бараков в лагере смазывали человеческим жиром.  Вместе с тем писать о том, чего я не видел, или тем более придумывать что-либо, я не намерен. Соотношение 67 коек на 1000 военнопленных не есть свидетельство гуманности фашистской лагерной системы, так как в момент прибытия в лагерь в больницу необходимо было положить всех пленных, ибо здоровых среди них не было. На основании одного отдельно взятого факта или даже значительного их числа делать далеко идущие выводы нельзя, так как надо рассмотреть явление глубоко и всесторонне. У меня на родине, например, всегда было общедоступное и бесплатное медицинское обслуживание. При всем этом  в 1933 году в моем селе от голода умерло не менее 1000 человек из 6000 жителей, и никто никакой медицинской помощи им не оказывал. Продекларированная бесплатная медицинская помощь не стала бесспорным свидетельством человечности системы в целом. Я считаю, что всем мертвым и ныне здравствующим на земле следует воздать по заслугам, отмерить каждому столько, сколько ему причитается – не меньше, но и не больше, чем он заслужил. Для мирных времен и спокойной жизни не так уж плох лозунг «Каждому свое» [190] .
  [1] Архив внешней политики Российской федерации (АВПРФ). 3В. Оп. 1. Порт. 144, №1058, с. 9. 
[2] ЧГК. Документы обвиняют. Выпуск I,  М., 1943, с. 209.
[3] Там же.
[4] И. С. Асташкин. Воспоминания. 1997 г. Рукопись, с. 58.
[5] Архив Яд Вашем. М-33/ 301,  часть II, л. 145–146.
[6]   Ф. Я. Черон. Немецкий плен и советское освобождение… с. 33.
[7] С. М. Фишер. Воспоминания, рукопись, с. 7–9.
[8] Streim A. Die Behandlung sowjetischer Kriegsgefangener im “Fall Barbarossa”. Eine Dokumention. Heidelberg. Karlsruhe, 1981, S. 164.
[9]   П. Н. Палий. В немецком плену… с. 69–71.
[10] Б. Н. Соколов. В плену.  СПБ. 2000,с. 32.
[11] Там же, с. 33.
[12] Там же, с. 35–37.
[13] Там же, с. 37.
[14] Б. Витман. Шпион, которому изменила родина. Казань, 1993,с. 33.
[15]   Архив Яд Вашем. М-40/RCM, л. 6.
[16] Цит. по: Г. П. Чумаков. «Все пережитое должно быть записано». Отечественные архивы №3, 2002, с. 46.
[17] Там же.
[18] Б. Н. Соколов. В плену…  с. 37.
[19] Архив Яд Вашем. JM/11376, JM/11377. Сохранилось 29 историй болезней, с описанием ранений.
[20] Там же. JM/11376, л. 6, 12, 13, 20. JM/11377, л. 39, 44.
[21] Там же, л. 17, 29.
[22]   Там же. JM/11376, л. 5.
[23] Там же. М-53/94, л. 11–12.
[24] Речь идет о раненых,  находившихся в гражданских больницах или нашедших приют у местных жителей в городе и окрестностях. Предварительно все  бывшие красноармейцы, не попавшие в лагеря, были зарегистрированы, а позднее большая их часть  все равно была отправлена в лагеря для военнопленных либо на работу в Германию.
[25] Архив Яд Вашем. М-53/94, л. 11–12.
[26]   И. С. Асташкин.  Воспоминания. Рукопись, с. 59.
[27] Архив Яд Вашем. М-33/494, л. 11.
[28] А. М. Иоселевич. Видеоинтервью. Архив Яд Вашем. VD-71.
[29] К. Кромиади. Советские военнопленные в Германии… с. 199. Гвозди в лагерях были продуктом обмена, и каждый пленный, выходивший на работу, старался подобрать или иным способом раздобыть гвоздь.
[30] Архив Яд Вашем. М-33/626, л. 4.
[31] Там же. М-33/607, л. 16.
[32] Там же. М-032/47, л. 4–5.
[33] Там же. М-032/46, л. 2.
[34] Там же. М-33/578, л. 16.
[35] Там же. М-33/607, л. 16,
[36] Там же, л. 19.
[37] Там же. М-33/604, л. 53.
[38] Б. Н. Соколов.  В плену… с. 43.
[39] Архив Яд Вашем. М-62/56, л. 5–6.
[40] Там же. М-33/564, л.  26.
[41] Там же, л. 27; М-33/534, л. 7.
[42] Архив Яд Вашем. М-33/534, л. 7.
[43] Там же, л. 7–8.
[44] И. С. Асташкин. Воспоминания.  с. 59–60.
[45] Архив Яд Вашем. М-33/604, л. 5.
[46] Там же, л. 3
[47] Там же. М-33/607, л. 23
[48] Там же. М-33/604, л. 4.
[49] Там же. М-33/604, л. 55.
[50] Там же. М-33/604, л. 6, 55–56.
[51] Б. Н. Соколов. В плену… с. 43.
[52] Архив Яд Вашем. М-33/1089, л. 57.
[53] Там же. М-33/230, л. 47-48,56-57. Немцы все-таки расстреляли Сивоплясова.
[54] П. Н. Палий. В немецком плену… с.106.
[55] Архив Яд Вашем. М-33/230, л. 39.
[56]   Н. Орлов. Хождение по кругам ада. Круг.  1991, № 770.
[57] Архив Яд Вашем. М-33/534, л. 7.
[58] Там же, л. 8.
[59] Там же, л. 10.
[60] Там же, л. 15.
[61]   Газ. Ор самеах. 29.04. 1998. Одесса.
[62] Там же.
[63] Архив Яд Вашем. М-33/494, л. 11–12.
[64] Н. Лемещук. Не склонив головы. (О деятельности антифашистского подполья в гитлеровских лагерях.) Киев, 1978, с. 31.
[65] Архив Яд Вашем. М-33/438, часть II, л. 105.
[66] Там же, л. 113.
[67] A. Streim.  Die Behandlung sowjetischer Kriegsgefangener... S. 164.
[68] Архив Яд Вашем. М-33/604, л. 55–56.
[69] Там же, л. 57.
[70] Там же. М-33/564, л. 23.
[71] Там же, л. 24. Немцы не ввозили  больных тифом в Германию.
[72] Там же, л. 25.
[73] Там же. А. М.Иоселевич. Видеоинтервью. VD-71.
[74] Там же. М-52/524, л. 46.
[75] Там же. М-33/604, л. 55.
[76] П.Н.Палий. В немецком плену… с. 120.
[77] Б. Н. Соколов. В плену… с. 43.
[78] Архив Яд Вашем. М-33/564, л. 31.
[79] Там же. М-33/604, л. 2.
[80] Там же, л. 4.
[81] Там же. М-33/494, л. 11.
[82] Там же. М-37/1191, л. 24–26.
[83] Там же. М-33/607, л. 19.
[84] Там же. М-33/626, л. 27.
[85] Там же. М-33/626, л. 5.
[86] Там же. М-33/438, часть I, л.11–12.
[87] Там же, л. 6, 12.
[88] Там же.
[89] Там же. М-33/630, л. 11. М-33/607, л. 21, 22 .
А. И. Чижову удалось  в августе 1941 г. раздобыть «два автоклава из  ушной клиники». Там же. М-33/604, л. 4.
[90] Там же. М-33/604, л. 52–54.
[91] Там же. М-33/534, л. 10.
[92] Там же. М-37/ 1057, л. 11
[93] Там же. М-33/604, л. 6.
[94] Там же. М-33/534, л. 14.
[95] Там же, л. 11.
[96] Там же. М-33/534, л. 8.  
[97] Там же. М-33/626, л. 11–12
[98] Там же. М-33/604, л. 53
[99] Там же. М-33/630, л. 3.
[100] Там же. М-33/607, л. 18.
[101] Там же. М-33/630, л. 11.
[102] Там же. М-33/534, л. 7.
[103] Там же, л. 10
[104] З. Политов. Секретарь подпольного обкома. М., 1970, с.101.
[105] Архив Яд Вашем М-33/238,л. 21-22. Приводится  список умерших, дата смерти, указан   довоенный домашний адрес.
[106] Там же. М-33/604, л. 53.
[107] Там же. М-33/534, л. 10.
[108] Там же. М-33/494, л. 12.
[109] Б. Н. Соколов. В плену, с. 43.
[110] ГАРФ, Ф.7021, оп. 93, д.19, л. 14.
[111] Архив Яд Вашем. М-33/630, л. 11.
[112] Там же, л. 3,11.
[113] Там же. М-37/ 1057, л. 11.
[114] Там же. М-62/56, л. 5–6.
[115] Там же. М-33/534, л. 8.
[116] Там же. М-33/564, л. 27.
[117] Г. Григорьева. Беседа с автором 10.10.1992.
[118] Архив Яд Вашем. М-33/607, л. 18.
[119] Там же, л. 20
[120] Там же. М-33/494, л. 11.
[121] Там же. М-33/578, л. 17.
[122] Вероятно, в печально известных в Латвии  – синих автобусах, в которых неоднократно вывозили на расстрел евреев  Риги. Их называли автобусами смерти.
[123] Б. Н. Соколов. В плену… с. 49.
[124] Архив Яд Вашем. М-33/564, л. 27.
[125] Нямецка-фашысцкi генацыд на Беларусi (1941–1944). Минск, 1995, с. 287.
[126] Архив Яд Вашем. М-33/438, часть 1, л. 8.
[127] Там же, л. 16.
[128] Там же, л.17.
[129] Там же. М-33/1182, л. 9.
[130] Там же. М-33/438, часть 1, л.7.
[131] Там же.
[132]   Архив Яд Вашем.  М-37/309, л 2;  Д. Гошкис. Незаживающая рана. Славута, 2001, с. 78.   
[133] Архив Яд Вашем. М-33/564, л. 28.
[134] Там же, л. 29.
[135] Г. Пикер. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск, 1993, с. 243.
[136] Архив Яд Вашем. М-33/630, л. 3.
[137] Там же. М-33/627, л. 47.
[138] Там же. М-33/438, часть I,  л. 13,               
[139]   Там же, л. 54.
[140] Там же. М-032/47, л. 2-3.
[141] Там же. М-032/46, л. 8– 9. 
[142] Там же.  М-37/309, л3. . (Возможно, описка  – ноль пропущен. 150 тыс погибло в том случае, если смертность постоянно была не менее 200 человек в день, в таком случае,действительно получается 72 тыс. погибших в год, за два года –  144 тыс. Однако указанная дневная смертность была лишь на протяжении  зимы 1941/42 г. Таким образом, цифра 150 тыс. погибших в Славуте, по мнению автора  преувеличена. –  А. Ш.)               
[143] Там же. М-33/534, л. 8.
[144] Там же,  л. 12.
[145] Там же. М-33/494, л. 12.
[146] Там же. М-33/438, часть I, л. 12–13.
[147] Б. Н. Соколов. В плену... с. 75.
[148] П. Н. Палий. В немецком плену… с. 120.
[149] Жизнь и смерть в блокадном Ленинграде. Историко-медицинский аспект. СПБ. 2001, с. 147.
[150] Там же, с. 161.
[151] Архив Яд Вашем. М-33/254, л. 2.
[152] Там же. М-37/156, л. 28.
[153] Christian Streit. Keine Kameraden... S. 94.
[154] Там же.
[155] Архив Яд Вашем. М-33/170, л. 96.
[156] Там же. М-33/337, л. 6,  М-37/156, л. 24.
[157] Там же. М-33/14, с. 64.
[158] ЧГК. Документы обвиняют. Выпуск II, М., 1945.  Речь идет о чехословацком батальоне сформированном  в СССР   под командованием  Людвига Свободы. В феврале 1943 г. его бойцы прошли боевое крещение в боях  у деревни Соколово под Харьковом.
[159] Архив Яд Вашем. М-33/480, л. 3.
[160]   A. Streim.  Die Behandlung sowjetischer Kriegsgefangener… .S. 164.
[161] Архив Яд Вашем. М-33/438, часть II, л. 100.
[162] Там же. М-33/479, л. 48–49.
[163] Ю.Шамес. Письмо 21.12.1999. Яд Вашем. Зал Имен. Входящий №74965.
[164] З. Политов. Секретарь подпольного обкома…  с. 102
[165]   A. Streim.  Die Behandlung sowjetischer … S.165.
[166] Там же.
[167] Christian Streit. Keine  Kameraden…  S.187.
[168] Krysztof Dunin-Wasowicz. Oboz koncentracyjny Stutthof. Gdynia, 1966, S. 87.
[169] Christian Streit. Keine  Kameraden… S.187
[170] Архив Яд Вашем. М-33/998, л. 88.
[171] Там же. М-33/438, часть II, с, 107, 109.
[172] Там же, л. 119.
[173] Там же, л. 105–120.
[174] Там же,  л. 119.
[175] Там же, л. 107.
[176]   А. М. Йоселевич. Видеоинтервью. Архив Яд Вашем. VD-71, с. 17.
[177]    Ф. Я. Черон. Немецкий плен… с. 65.
[178] Б. Н. Соколов. В плену… с. 173.
[179] И. С. Асташкин. Воспоминания. Рукопись, Архив автора. с. 105–106.
[180] Там же, с. 107.
[181]   Там же, с. 160.
[182] Там же, с 161–162.
[183] Там же, с. 165.
[184] Там же, с.166.
[185] Там же, с. 167.
[186] Бухенвальд. Документы и сообщения. М., 1962, с. 182–183.
[187] И. С. Асташкин, с. 182–183.
[188] И. С. Асташкин, с. 184.
[189] И. С. Асташкин, с. 185.
[190] Там же, с.193.