Всем пропавшим без вести,
погибшим в плену,
пережившим плен -
посвящается.

 

Судьбы

«И остался пленный наш - пленным на всю жизнь...»

Герценштейн Давид Исаевич.

В плену  лето 1942 г. - 1 апреля 1945 г.

Из писем  дочери  Любы Голубович ( Герценштейн) 5.5.1998. 11.8.1998

«Добрый день, уважаемый Арон!

Большое спасибо за книгу и за письмо. Прошу прощения, что не ответила сразу. Хотелось уже все вспомнить и написать, как Вы просили.
Возможно, мой рассказ слишком подробен. Ваше право выбрать лишь то, что будет необходимо Вам для работы над книгой. Я уверена, что книга даст возможность многим людям рассказать о своих близких и таким образом увековечить их память.
 Я хочу еше раз поблагодарить Вас за доброе дело, которое Вы делаете и пожелать  успехов и исполнения всего, что задумано.
 Примите наш скромный вклад, надеюсь, что это хоть немного поможет Вам.
P.S. Не знаю поможет ли  Вам это, но приблизительно в конце 60-х начале 70-х годов в журнале «Юность» была напечатана повесть о военнопленных. Автор ее Юрий Пиляр, отец был с ним вместе в плену и утверждал, что повесть документальная. К сожалению, не помню ее названия.
 Еще раз желаю Вам удачи. Ко мне присоединяются моя мама и мой сын.

С уважением Люба.

.
Мой отец, Герценштейн Давид Исаевич, родился 8 октября 1923 года в местечке Крыжополь Винницкой области на Украине.
 В июне 1941 г. закончил десятилетку. В первых числах июля по приказу командования все юноши 1923 года рождения были  собраны в военкомате и отправлены вглубь Украины. Эта группа дошла до Ворошиловграда (Луганск). После непродолжительного обучения отец попал в отдельную стрелковую дивизию и начал свою войну в качестве связиста на Калининском фронте в составе 39-й армии.
Осенью 1941 г. участвовал в обороне Москвы, был награжден медалью «За отвагу», представлен к ордену Красной Звезды.
 Летом 1942 г. часть попала в окружение.
 Дальнейшие события собраны по крупицам из нашей памяти, по тем небольшим рассказам отца, иногда просто фразам.
 Попав в окружение, поняв, что грозит плен, отец уничтожил все документы. В это время в окружение попало несколько тысяч человек, так случилось, что отец оказался в группе, где никто не знал его подлинного имени. С этого момента он стал Дмитрием Ивановичем Григорьевым ( сохранил инициалы, так как на руке была татуировка – Д.И.Г.)
 Лагерный путь отец начал со Смоленска, потом неудачный побег, преследование солдат полевой жандармерии. И вновь плен. Некоторое время он был в числе заключенных в IX  форте в Каунасе. Оттуда дорога вела в Германию. В рассказах отец упоминал о шталагах, называл какие-то номера этих лагерей.
Довелось ему побывать  и в Заксенхаузене. Последним был Оснабрюк.
1 апреля 1945 г. отец был освобожден американцами.
За три года в концлагерях отец неоднократно проходил всевозможные проверки. Он рассказывал о том,  как измеряли череп, исследовали строение черепа и форму носа. И конечно же, проверяли наличие последствий обрезания. Но дело в том, что отец родился в семье партийно-хозяйственного работника, и его родители, видимо, побоялись делать  брит [1] .
 Отец рассказывал, как в их лагерь приезжал Власов. По мнению отца, Власов совсем не был истеричен и глуп, как его потом показывали в советских фильмах.
После освобождения в апреле 45-го отец  попал в фильтрационный лагерь, провел в нем 3 месяца. Американцы очень заботливо относились к бывшим военнопленным. В то время отец весил 40 кг. При росте 174 см. В лагере перенес цингу и, как выяснилось позже, туберкулез.
В фильтлагерь приезжали комиссии в составе офицеров СМЕРШ, политработников, врачей. На встречах с бывшими узниками велись беседы с целью вернуть всех на родину.
 На одной из таких комиссий отец в очередной раз рассказал свою историю. Вдруг один из офицеров спросил: « Твоего отца как зовут – Шая?» Счастливый случай свел в тот день моего отца и старого друга и соратника по установлению советской власти на Украине и по совместной службе в армии моего дедушки. К сожалению, мы не помним имя того человека, спасшего моего отца от отправки в Сибирь. Этот офицер поручился за отца, направил его на лечение в госпиталь в Германии и порекомендовал остаться дослужить в армии.
 Видимо в этот период и было написано письмо  родителям.
 

« Здравствуйте дорогие папа и мама!

 Я жив и здоров, невредим, надеюсь скоро с вами увидеться. В транзитном лагере в Германии, откуда нас отправляли на родину, встретил Анатолия Франум. Мы были очень рады этой встрече, за 4 года встретил земляка с одного района. Мне еще придется послужить в армии, ибо еще молодой и позволяет здоровье, правда, за годы фашистского плена я сильно отощал, но сейчас поправился, болел цингой, потерял 3 зуба. Когда увидимся, подробно расскажу, как я жил в плену. От тети Оли, Фани, дяди Абраши, Нюси получал письма еще на фронте.  Последнее время получал письма от Пети. Последнее твое письмо, дорогой папа, получил в мае 1942 года. Написал ответ и послал тебе деньги, после мая месяца связь с вами потерял.
Дорогие мои,  я пишу вам письмо, сам не знаю, живы вы или нет. Папа писал, что ты, мама, уехала в Одессу, а сам на фронте был тяжело ранен. Оля и Фаня не писали мне о маме, они находились в Киргизской ССР...
Нюся меня ругала в письмах,  почему я не пишу ответы на письма, я очень редко получал от вас письма.
 Дорогие мои, писать много не приходится, ибо мало время. Когда получите мой адрес, пишите письма. Целую вас ваш сын Даня.
Привет всем, целую всех. До скорой встречи».
Отец тогда не знал, что его мать умерла в августе 1941 г. в Одессе, а отец при обороне Сталинграда был тяжело ранен и потерял ногу.
 В Германии отец служил в 118-й тяжело-гаубичной бригаде (комбриг полковник Гончаренко, начштаба полковник Зернов).
 После демобилизации отец поступил в Одесский институт иностранных языков на факультет немецкого языка и литературы.
Безусловно, лагерное пятно сопровождало его всю жизнь. Так по окончании института ему не было присвоено офицерское звание и специальность военного переводчика, как всем остальным выпускникам. Зав. военной кафедрой полковник Басаргин открыто объяснил причину – плен.
Несмотря на блестящее знание языка и отличный диплом, он не мог устроиться на работу в Одессе и вынужден был уехать в глубокую провинцию.
 С 1952 г. мои родители жили и работали до выхода на пенсию в г. Бар Винницкой области.
 За этот период друзья отца, педагоги института неоднократно пытались рекомендовать его на разные интересные должности, но, увы...
Так, в конце 50-х его рекомендовали для работы в школе при посольстве СССР в ГДР. Отказ, причина – плен.
 В этот же период в Одессе открывалась школа с преподованием на немецком языке, нужен был завуч-еврей, для  процента. Результат и причина отказа та же.
 В 1973 г. был представлен к званию « Заслуженный учитель Украины» из областного отдела народного образования документы вернули, инспектор районо разъяснил причину – пребывание в плену.
 И все это несмотря на то, что отец был замечательным специалистом, педагогом. Все годы возглавлял методическую работу по преподованию иностранных языков в районе.
 Был какой-то период ( по-моему, конец  60-х), когда «модно» было приглашать на митинги ко Дню Победы бывших узников. Потом и это прошло.
 Исчезли в военных билетах записи о пребывании в плену, просто прочерк рядом с годами 1942-1945.
 Это лишь наиболее значительные отметины, были, конечно, и другие менее заметные, но не менее болезненные.
Об отце очень легко и очень трудно писать. Все время хочется использовать превосходную степень. Он действительно был необычайно талантлив, трудно назвать хоть бы что-то,  чего  бы он не умел. Особо подчеркну, что был самоучкой – художник, музыкант. У нас дома висят несколько  работ, в основном пейзажи, есть несколько портретов. Много картин пропали, были в свое время подарены и их след затерялся. Рисовать учился самостоятельно и испробовал все виды живописи. Отец обладал абсолютным музыкальным слухом. Играл практически на всех музыкальных инструментах. Без всякой подготовки, не зная нот, поступил в Одесское музучилище, рассмешив педагогов на вступительном экзамене. На вопрос: « На каком инструменте Вы играете?» Спросил: «А на каком Вы хотели бы меня услышать?» ( Это было в конце 40-х). Отец выбрал учебу в инязе, но с музыкой не расставался, участвовал в худ. самодеятельности, играл в народном оркестре, в любительском симфоническом на скрипке, хорошо пел.
Очень серьезно занимался фотографией, помню первый его фотоаппарат – «Любитель», потом были ФЭД, «Зенит», «Мир», а с нами здесь его последний аппарат – «Практика» и море фотографических слайдов.
В молодости отец занимался спортом – лыжи, велосипед, шахматы.
Были у него две страсти – охота и рыбалка, но ни в коем случае не браконьерство, а огромная любовь к природе, любование ею. В последние годы он брал внука на пешеходные прогулки за город или на лодке по реке, прививал ему это свое чувство.
 Удивительным в нем было то, что ненависть к фашистам за все пережитое, он не перенес на немцев и протяжении всего периода работы в школе поддерживал связь с ГДР, школами, общественными организациями, создал клуб интернациональной дружбы. А когда на территории Украины строили немецкие рабочие газопровод, организовал для них курсы русского языка. Среди его учеников были  и дети тех, кто воевал, кто был в плену в России, он рассказывал им о себе. Все это не мешало подружиться. По сегодняшний день мы переписываемся с его друзьями из Германии. Кстати, в 1978 г. немцы пригласили моих родителей в гости в ГДР; они организовали для родителей незабываемые экскурсии, встречи. Единственное место, куда отец не смог зайти, был Бухенвальд.
Еще несколько штрихов к его портрету, вернее оттенков характера, навеянных пережитым.  Это необычайно бережное отношение к еде, продуктам питания, желание постоянно заботиться о том, чтоб осталось про запас, из города почти всегда возвращался с хлебом, несмотря на то, что дома хлеб был, он говорил – пусть будет. Отец очень любил гостей, был хлебосольным, но тем не менее предлагал нам, домашним, не есть все сразу ( если было какое-то лакомство) оставить на потом, растянуть удовольствие.
 Что касается меня, как сказывалось на семье отцовское прошлое, то эпизодов не много. Сколько помню себя, я всегда  знала, что отец был в плену и очень гордилась тем, что он выжил. Для меня он был свой, домашний Карбышев.
 Писала о нем в школьных сочинениях ко дню Победы, приглашала на классные часы. Впервые почувствовала на своей шкуре, когда захотела поехать в Югославию, а в анкете вопрос – были кто-то из родственников в плену.  И мягкий совет профсоюзного деятеля довольствоваться Болгарией.
 Может, были еше какие-то моменты, может, не обо всем говорили вслух, но мы всегда помнили, знали, что для отца 1 апреля (день освобождения), пожалуй, важнее дня рождения. В этот день у нас всегда собирались друзья.
 Мама моя Мальвина Оскаровна Титинер познакомилась с отцом в инязе, она преподаватель английского языка. Вместе с отцом занималась в художественной самодеятельности, пела под аккомпанемент отца.
 Годы плена отразились и на здоровье, дистрофия сердечной мышцы, как результат голода и болезней перенесенных в молодые годы. И как следствие этого – ишемия, два инсульта, инфаркт.
 Умер отец 1 июня 1991 г., за 3 месяца до выезда в Израиль нашей семьи. Несколько слов о себе. Я закончила музыкальное училище. Почти 20 лет работала в детской музыкальной школе. В Израиле переквалифицировалась полностью. Работаю в социальном отделе ирии  (муниципалитете) с пенсионерами.
 У меня есть сын Даниэль, ему 22 года.  Сейчас заканчивает службу в армии, а в октябре начнет учебу в университете им. Бен Гуриона. Имя Даниэль мой сын взял в 1992 году, когда стал евреем по всем правилам в память о  своем дедушке.
 Большое спасибо За все , что Вы делаете. Были рады хоть чем-то помочь Посылаю Вам фотокопии нескольких страниц из отцовских тетрадей.
 Последние четыре года (87-91) отец вел записи в обычных общих тетрадях. Он много читал, интересовался всем, что происходило в этот период. Записи в тетрадях – это и отрывки из художественной  прозы, стихи, понравившиеся статьи и собственные мысли отца, комментарии к прочитанному, несколько записей с пометкой «моему внуку» .
К большому сожалению, нет никакой системы в записях отца, не выполнил он и свою мечту написать воспоминания обо всем, что пережил. Для этого всю жизнь хранил огромную тетрадь книгу, трофейную, которую привез из Германии, именно в ней хотел писать, тетрадь эта «приехала» с нами, листы пожелтели от времени и «говорят молча».

Из тетрадей  Давида Исаевича Герценштейна.

На первой странице строки из стихотворения А. Межирова:

            «О, какими были б мы счастливыми,

Если б нас убили на войне».

 Из романа В.Пикуля « Честь имею»:
«... в баварской крепости Ингольштадт сидели в одной камере два офицера. Одного звали Шарлем де Голлем, а другого Михаилом Тухачевским, и трусами их никак не назовешь, хотя  они тоже сдались в плен. На войне случаются такие острые коллизии, когда даже смелый человек бывает вынужден поднять руки...»

Домики зеленые...

 Домики зеленые, с досточек слепленные,
Нары двухэтажные в комнате стоят.
Люди там голодные, пленом одуренные
В час для сна отведенный чуть живы лежат.
 Полицай с резиною в комнату врывается
 И кричит со злобою: «Подымайсь быстрей!»
Люди подымаются, быстро собираются
И в забой губительный нас ведут скорей.
Немцы издеваются, немцы надсмехаются,
Все, как мощи тощие, а кричат: «Давай!»
И рабы покорные потом обливаются,
Позабыли Родину и цветущий край...
 Эту песню пели в бараках, за проволокой,  пленные и вывезенные в фашистскую  Германию. Позже в 1945 г. накануне Победы появились новые, неизвестно кем придуманные слова:
Ну, а вы покорные, чем же вы прославились?
Рабскою работою на врагов своих?
К славе победителей вам уж не примазаться,
И остался пленный наш пленным на всю жизнь...
«Колонна студебекоров подъехала к реке Эльба. Мы, бывшие военнопленные, сидим на кузовах машин. На головной машине огромные портреты Сталина и Жукова. Их нарисовали на белых полотнах наши ребята – художники, еще находясь в американской зоне в лагерях для советских военнопленных. Нашу колонну встретила группа наших офицеров, нас пересчитали и повезли дальше через Эльбу. Мы подъезжаем к нашим родным советским!
 Подъезжаем к месту назначения,  все поют советские песни, все ликуют. И вот мы подъехали. Ворота, колючая проволока...
 И уже позже, и долгие годы после спецпроверок, находясь на воле, учась, работая, будучи на отдыхе во время отпусков, в рядах строителей «будущего, светлого», я ощущал эту колючую проволоку.
 И я снова и снова вспоминаю слова из песни: « И остался пленный наш пленным на всю жизнь...»
 Люба дополняет: «Среди записей, я обнаружила еще подробности о фильтлагере – это был городок Падеборн. Отец вспоминает о выступлении советского эмиссара Голикова с обещаниями все простить, не поддаваться агитации, с призывом возвращаться домой, т.к. Родине нужны рабочие руки. Каждому репатрианту вручали книжечку «Родина простила – Родина зовет» В ней было напечатано Распоряжение Президиума Верховного Совета не подвергать судебным преследованиям даже тех, кто служил в полиции. Еще одно мелкое жульничество огромного государства. Юрий Пиляр (о его книге я уже упоминала), офицер Советской армии после плена отбывал срок за измену родине в Сибири. Там он работал на лесоповале, а бывшие полицаи  - на кухне» [2] .
 И вновь из тетрадей Давида Герценштейна.
 «... он (Жуков) с горечью говорил о том, что по английким законам оказавшимся в плену   английским солдатам и офицерам  за все время пребывания в плену  продолжали  начислять положенное им жалование, причем даже с какой-то надбавкой, связанной с тяжелым положением, в котором они находились.
 А у нас Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: « Каждый, кто попал в плен – предатель Родины» и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед  угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть в сущности требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на  войне  прибавилось бы еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей были замучены в плену, умерли от голода и болезней, но исходя из теории Мехлиса, выходило, что даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда в 41-м или 42-м не лишили себя жизни».

К. Симонов. « Глазами моего поколения».

О Приказе  № 270 от 16 августа 1941 г.

 «Все советские военнопленные объявлялись предателями, изменниками. Семьи пленных командиров и политработников подлежали репрессиям, родные солдат лишались льгот, представляемых семьям участников войны...
 Ведь большинство военнопленных проявили мужество и героизм находясь в плену. А сколько надо было найти в себе героизма и мужества, чтобы выжить в фашистком аду!
 Немцы не могли поверить, что еле стоявшие на ногах пленные только что поднимались в атаку « За Родину! За Сталина!», оказались брошенными и Родиной и Сталиным.
 Лишь в конце войны Сталин и его камарилья заявили о своем интересе к находившимся в фашистской неволе. От слов «предатели, дезертиры, мерзавцы», они стали воздерживаться. Нашлась замена: «Советские граждане, подлежащие репатриации».
Подручные Берии хорошо поработали. Советские военнопленные из одних лагерей передавались в другие».
 Но и после освобождения, если кому-то из них удавалось выжить, плен так и оставался тяжелым крестом их судьбы. Чем ближе подходишь к финишу жизни, тем громче хочется крикнуть: « Будь проклят Сталин, камарилья, окружавшая его, система!»

Фрайман Ефим Абович.

 

Интендант I ранга.

Попал в плен  в мае 1942 г. под Харьковым.

Из письма Светланы Зальцман - дочери Е.А.Фраймана - автору 8.10.1998
«… Вы не принадлежите к моему поколению и не сможете никогда понять, что испытывает тот, кто потерял маму или папу, брата или сестру в подобной бойне. Утрата близкого – всегда трагедия, это аксиома, но обстоятельства утраты эту трагедию могут превратить в  пожизненную, - чем старше вы становитесь, тем тяжелее это переживать, ибо святой долг перед теми, кого уже не воскресить. Вы говорите о памяти, которую передают детям, внукам и так по цепочке. Ощущение утраты и память понятия взаимосвязанные но не взаимозаменяемые. Ощущение утраты присуще только тем, кто эту утрату испытал на себе».
 

Из письма  А.А.Черезова, сослуживца Е. А. Фраймана,  присланного  С. Зальцман в 1964 г.

«Здравствуйте Светлана Ефимовна!

Я глубоко понимаю желание знать что-либо о судьбе отца, не вернувшегося с войны домой.  К большому моему сожалению сообщить Вам что-либо утешительное я не могу.
 Во время войны я встретился с Вашим отцом в ноябре 1941 г. В штабе армии, где вместе служили до мая 1942, до того дня, когда случилось это несчастное окружение нашей армии, а затем и плен.
 При начавшейся панике мы потеряли друг друга. Прошло какое-то время, после длительного пути пешком и по ж.д. Эшелон с военнопленными прибыл на какую-то узловую станцию, (кто-то в то время говорил, что ст. Помощная) где намечалась пересадка в вагоны следуемые в Германию. На этой станции вблизи нее в поле нас построили повагонные очереди для получения баланды. И вот здесь в соседней очереди я увидел Вашего отца. Подойти один к другому мы не могли т.к. везде  стояли конвоиры. У котлов с баландой мы немного подошли ближе, настолько что могли слышать друг друга. Он просил меня, что если останусь жив, передать семье об этой встрече. Об этом самом попросил и я его.
Вот и все то немногое, что я могу сообщить Вам о моей последней с ним встрече. В этот же день нас погрузили в другой эшелон. Поехал ли он с этим эшелоном я не знаю.
О том, как тяжело и мучительно было в плену, я говорить не буду. Вернулся я из плена совершенно седым, так как пришлось много пережить, в 1944 году».
  
  Из справки Главного управления кадров  МО СССР
 от 23 января 1981 г. №173/4/М-126500
 «По учетным документам Главного управления кадров интендант I ранга Фрайман Ефим Абович, 1900 г. рождения, уроженец м. Германовка Киевской области, будучи начальником 2 отделения отдела кадров 6 армии, пропал без вести 25 марта 1942 г. Других сведений не имеется.

 Начальник 2 отдела 4 управления

Полковник

 Войтенко»

 Уважаемые Читатели, обратите внимание на то, что, по словам А.А. Черезова, ( ему  автор доверяет больше) он со своим сослуживцем Е.А. Фрайманом, попал в плен в мае 1942 г.    Судя по  справке МО, его работники дату поставили произвольно. К сожалению, таких случаев – неточного  указания дат смерти, пропажи без вести, в справках и документах о судьбах воинов  встречаются часто.- А.Ш.)
«Я ни одного дня не забывал, что я еврей...»
Борис Шморгун
 

В плену 1942-1945 гг.

1

Уважаемый господин Арон Шнеер!

 Я читал Ваше обращение к бывшим военнопленным Второй мировой войны ( «Еврейский камертон» от 5.8.99). Вот и решил поделиться воспоминаниями о моем пребывании в немецком плену. Хочу подчеркнуть, что никаких действий с моей стороны во время нахождения в плену не было. Я просто ни одного дня не забывал, что я еврей и что главное – не высовываться. Не было попыток бегства, не показывал, что немного знаю немецкий язык, не стремился попасть на работу в выходные дни, где хозяева немного подкармливали. Даже, когда пожилой немец-станочник во время работы станка подозвал меня и стал тихо петь Интернационал, я быстро отошел, сделав вид, что ничего не слышал. Я лично в плену не встречал евреев, но слышал рассказы других пленных, как расправлялись с евреями, когда их обнаруживали. В лагере г. Смела Черкасской области переводчиком был польский еврей. Но скоро его не стало. Или немцы забрали или сбежал, зная, что его ждет. Кстати,  старшим полицаем в этом лагере был грузин, средних лет, дородный красивый мужчина. Мне повезло: внешностью я не похож на еврея, не встретил знакомых, которые могли бы выдать меня немцам и, главное, Создатель был ко мне милостив. Буду рад, если мои краткие воспоминания окажутся Вам интересными.

Борис (Берл) Шморгун.

Нетания.19.08.99.

 

 

Я родился в марте 1922 г. в местечке Лысянка Черкасской обл. На Украине. В 1939 г. окончил Лысянскую среднюю школу. В 1941 г. окончил учительский институт в г. Славянске Донецкой обл. Мобилизован в Советскую армию 17.10.1941г. В боях под Сталинградом 24.09.1942 г. был ранен и попал в плен. Находился в лагерях г. Калач Сталинградской обл., г. Ясиновата Донецкой обл., г. Кривой Рог Днепропетровской обл., г. Смела Черкасской обл., село Кринка Первомайского района Одесской обл. Осенью 1943 г. нас отправили в Германию. По пути останавливались на две недели в г. Перемышль, Польша. Оттуда направили в Западную Германию. Проезжали большой город Ганновер. Приехали в большой лагерь, названия не помню. В этом лагере я проходил две зловешие комиссии. Одна для определения упитанности перед отправкой на работу, другая – для нахождения евреев. Первая комиссия страшна была тем, что осматривала пленных, в чем мать родила. Вторая представительная  комиссия из врачей эсэсовцев построила колонну военнопленных по 4 человека, по команде передняя четверка делала несколько шагов, снимали головные уборы и фашисты указывали, кто должен отойти в сторону, как подозреваемый, что он, может быть, еврей. Специалисты эсэсовцы не опознали во мне еврея, я не попал в круг подозреваемых. Последних раздели догола и, попади я в их число, спастись не смог бы, так как не знал ни одного мусульманского языка.
Из большого лагеря меня и еще пятерых военнопленных не старше 22-23-х лет направили в рабочий лагерь в г. Виденбрюк. Там трудились не военнопленные, а угнанные из оккупированных  областей СССР  и других стран молодые люди 16-18 лет. Вначале я работал на фанерной фабрике на пару с одной итальянкой. Она мне и сообщила о высадке союзников в Нормандии. Позже я работал на заводе, где изготовлялись снаряды для немецкой армии.
Виденбрюк - небольшой городок, находится недалеко от города Билефельд, откуда приезжали пожилые рабочие – станочники
 Семья владельца завода состояла из 4-х человек: он, жена, взрослая дочь и 15-летний сын. Хозяин к нам относился враждебно, дочь не замечала, а жена и особенно сын  относились к нам хорошо. У них был большой фруктовый сад и ни один русский не сорвал ни одного яблока, пока был жив хозяин, ибо он стрелял по таким без предупреждения. В одну из суббот в августе 1944 г. пришел к нам конвоир и, показав на меня и еще одного пленного, велел идти за ним. Он повел нас в хозяйский дом, в одну из комнат, где на полу, на ковре лежал труп  владельца завода. Сначала я подумал, что лежит большая кукла (он был небольшого роста, полный). Потом присмотрелся, узнал хозяина. Стены, потолок, ковер – все запачкано мозгами и кровью. Нам велели вынести ковер и почистить его. Хозяина перенесли в другую комнату. Были разговоры, что кто-то донес на хозяина, что он прячет большое количество бензина – стратегический материал. К нему пришли с обыском, нашли то, что искали.  Хозяин попросился выйти в другую комнату и застрелился. 
. За две-три недели до освобождения несколько американских самолетов отделились от спешившей на Восток  большой группы самолетов и произвели бомбовый удар по заводу. Завод был полностью разрушен, больше не работал. Мы расчищали завалы. За все время войны это была единственная бомбежка города. 31 марта 1945 г. нас эвакуировали в какое-то селение 15-20 км от Виденбрюка и поместили в лагерь, где до того жили французские пленные. Ночью мы не спали боялись, что немцы перед освобождением могут нас уничтожить. До утра все конвоиры разбежались, позже мы увидели американские танки. Это было 1 апреля 1945 г. Итак, я находился в немецком плену больше 2,5 лет (912 дней). Большую часть времени работал в фашистской Германии. Через три дня после освобождения я в числе группы русских покинул это селение. Мы пошли в г. Гютершло, где было много русских гражданских лиц. Через две-три недели эти города отошли в английскую зону оккупации. В Гютершло я жил больше месяца в общежитии, где  находились угнанные из Советского Союза. Затем был отправлен в Советскую зону.
В плену я, как и другие военнопленные, пережил голод, холод, болезни ( дизентерия в г. Ясиновата), другие лишения. На протяжении 2,5 лет очень часто при построении слышал команду: «Комиссарам и евреям выйти вперед!»
 Я весь был пропитан страхом пред разоблачением, что я – еврей. Боялся встретить знакомого, который мог меня выдать. Я боялся, что ночью могу заговорить во сне на идиш. Боялся банного дня...
 Когда из английской зоны оккупации нас переправили в расположение советских войск, я попал в большой лагерь бывших военнопленных, кажется, г. Пархим. Там проходили проверку органами СМЕРШ, которая иногда длилась месяцами. Я был в этом лагере дней десять, проверки не проходил. Между батальонами проводились соревнования по волейболу. С первого дня пребывния в лагере я участвовал в этих соревнованиях. Волейбольная команда нашего батальона заняла первое место. За играми наблюдал прибывший комсорг полка из дивизии, стоявшей  на Эльбе. Он и отобрал группу волейболистов (меня в том числе), танцоров. Без какого-либо оформления я попал в полк. В лагере меня ни разу не вызывали на допрос. В декабре 1945 г. был демобилизован как педагог.
 На протяжении  четырех лет войны и первые месяцы после нее мои родители не знали о моей судьбе, считали меня погибшим. Лишь в конце лета 1945 г. смог сообщить родным, что жив.
 В военном билете, выданом Лысянским РВК, была запись о моем нахождении в плену. В 1946-1947 гг. в связи с тем, что был в плену, я столкнулся с большими неприятностями в повседневной жизни. Отец за взятку работнику Лысянского РВК добился того, что мне поменяли военный билет.  В нем уже отсутствовала запись о плене.

2

Уважаемый доктор Арон Шнеер!

 По вашей просьбе посылаю Вам дополнительные воспоминания о пребывании в немецком плену. И еще. После плена и краткой службы в Красной Армии был демобилизован в декабре 1945 г. как педагог. Но преподователем истории и конституции я не  смог устроиться. Не последнюю роль в этом сыграл плен. Короче, я окончил экономический факультет Московского вуза и до выхода на пенсию работал экономистом, начальником планового отдела.
С 18 ноября 1992 г. я, жена, дочь, зять и две внучки живем в Израиле. Желаю Вам написать книгу.

 Борис Шморгун.

29.9.99

 

Вспоминаю...

 В плен я попал 24.9.09.42 г. Ходячих пленных погнали сразу в тыл. Я и еще человек 15 находились на передовой у немцев, в лощине трое суток. Еды не давали, питья почти не давали. На передовой было затишье, немцы  на нас никакого внимания не обращали. Вечером на третьи сутки немцам привезли ужин. К этому времени началась стрельба и нас, пленных, на машине, что привезла ужин, вывезли в тыл в какое-то село. И не в лагерь, а просто бросили нас. Мы сразу разбрелись, кто куда. Первую ночь провел в оставленном  окопе. Утром добрался до одного дома. Меня накормили и посоветовали переодеться в гражданскую одежду. Я отдал все обмундирование, а мне дали гражданские лохмотья. Соседи нашли мне костыли, ими я долго пользовался, давали еду, пристанище. Но  с ранением каждый день становилось хуже. Приезжал  немецкий врач, который оказывал помощь местным, за что ему платили продуктами, может, и деньгами. Мне посоветовали к нему обратиться и он дважды делал мне перевязку. Просил за это яиц, думая, что я местный. Потом он несколько раненых собрал и повез нас в г. Калач, в госпиталь. Там было много раненых и больных. Лечили русские врачи. Госпиталь не охранялся. Я об этом  знал и поэтому согласился туда поехать. Однако немцы туда периодически наведывались, забирали выздоравливающих и отвозили в настоящий лагерь для военнопленных. Некоторые зная об этом, старались опередить немцев и уйти из госпиталя. Собирался сделать это и я. Но не успел. Однажды госпиталь был окружен немцами и полицаями. Подогнали несколько товарных вагонов ( ж/д ветка находилась в 100 м от госпиталя) и всех увезли в город Ясиновата Сталинской области. О жизни в Ясиновата помню немного. Здесь я бросил костыли. Жили в каком-то помешении на полу, даже соломы не было. Еда состояла из одной баланды, где плавало несколько крупинок мегары (подобие пшена). В лагере было несколько тысяч человек. Свирепствовала эпидемия дизентерии. Ежедневно умирали десятками. Заболевших переводили в другое помещение, где остаться в живых, т.е. выздороветь шансов почти не было. Заболел и я, сил подняться не было. Санитары из пленных помогли перебраться в сарай, где находились обреченные. Долго ли я там находился, не помню. Лекарств больным не давали. Не знаю, были ли там врачи. Запомнил только санитаров, выносящих умерших. И все же я выздоровел. Среди пленных были разговоры, что из четырех тысяч с лишним человек больных за 4-5 недель осталось чуть больше тысячи.
 10 декабря 1942 г. военопленных посадили в товарные вагоны и повезли дальше на Запад. Зима 1942 г. была не морозная, теплая. Но вагоны были дырявые, люди ослабевшие, и небольшой мороз сделал свое дело. Нас погрузили вечером. Долго стояли, пританцовывали, чтобы согреться. Запомнил одного средних лет человека, который чтобы не уснуть, допоздна рассказывал разные житейские истории. Утром он, как и многие другие, был мертв. Очень много было обмороженных, у меня  были обморожены  большие пальцы обеих ног. Привезли нас в г. Кривой Рог. Здесь была солидная санитарная часть. Врачи, санитары  - все военнопленные. Мне часто приходилось делать перевязки всвязи с обморожением.
 Впервые  читал газету, которую выпускали власовцы. Название не помню. Читал большую статью генерала Власова. Он пространно объяснял свое пленение. Что после долгих раздумий в плену принял единственно правильное решение: возглавить борьбу с преступным режимом Сталина. Что он не изменник родины, а ее патриот, будет бороться за новую Россию. Призывал военнопленных присоединиться к этому движению.
В последних числах марта 1943 г. нас отправили в лагерь в г. Смела Черкасской обл. Это был большой лагерь, где находились тысячи военнопленных. С некоторыми из них я подружился, держались всегда вместе. Самый близкий из них Володя Богданов 1923 г., из Тамбова (ул. Астраханская, 64),  двое из Саратовской обл., один из Пензы. Скоро тот, что из Пензы, лет 35, записался во Власовскую армию. Мы его спрашивали о мотивах этого шага. Он отвечал, что не против советской власти. Единственная причина: ему надоело полуголодное существование. При первой возможности он перейдет на сторону советских войск. Не понимал он, как это трудно будет осуществить, а если и осуществится, то, что его ждет на советской стороне.
Из Смелы регулярно отправлялись эшелоны с военнопленными на Запад, в Германию. Списки для отправки не готовились. Просто немцы, полицаи знали, какое количество нужно для отправки, и они сгоняли подряд первых, кто попадался. Мы очень не хотели отправиться в Германию и решили найти общий язык с одним из полицаев. Его звали Леня. Мужчина средних лет, говорил на украинском языке. Для знакомства нам необходимо было достать самогон и чем закусить, в т.ч. и сало. В лагере было много рабочих команд, которые ежедневно по утрам отправлялись из лагеря на работу. Были выгодные команды, где пленные работали рядом с местными гражданскими лицами и имели от общения выгоды. В такие команды попасть без знакомства с одним из полицаев было трудно. Были и  команды для особенно тяжелых работ, куда полицаи загоняли насильно.
В лагерь прибывали и те, кто недавно попал в плен и были одеты прилично. Они меняли нижнее белье, гимнастерки на продукты питания: хлеб, вареную картошку, овощи, сало. Кто-то из наших был в выгодной команде, продавали вещи работающим там женщинам. Оставался так называемый «навар». Мы приглашали полицая разделить с нами трапезу, обязательно с самогоном. Он нас познакомил с главным полицаем лагеря. Грузин, мы его звали Гриша. Часто он приходили на трапезу вдвоем. Знакомство с полицаями давало двойную выгоду: они обеспечивали участие в выгодной рабочей команде и предупреждали нас, чтобы  мы прятались, когда отправлялся очередной эшелон в Германию. Нары были трехъярусные – было, где прятаться. Если нас находили, то  делали вид, что не заметили. Так мы продержались в  лагере Смела до конца лета. Красная Армия наступала. Пришел день, когда полицай подошел к нам и сказал: “Все, ребята, можете сегодня  не прятаться, лагерь ликвидируется. И вас и нас вывозят в Германию”.
 Вспоминается и такое. Однажды с рабочей командой попал на станцию Ерка. Работали в лесу. Приходили женщины и спращивали, нет ли среди нас из Лысянского района ( в Лысянке я родился, до войны там жили мои родные) Я, услышав вопрос, быстро отдалился вглубь леса. Больше я не стремился попасть в эту команду.
 Из г. Смела нас вывезли  не в Гермаению,  а в село Кринка Первомайского р-на Одесской обл. Там мы жили в коровниках около двух месяцев. Соломы на полу было много,  а вшей еще больше. На работу почти никого не брали.  Когда нас начали готовить для отправки в Германию, то остригли наголо. Мне запомнилась куча волос, которая двигалась, так много было вшей.
Осенью 1943 г. нас  перевезли в  лагерь Перемышль в Польше. Там пробыли недолго:  две-три недели. Несколько раз водили в баню, выдали не новое, но чистое обмундирование, которое носили солдаты армии Роммеля в Северной Африке. Обувь – деревянные колодки. Затем отправили через всю Польшу в  Германию. Запомнилась остановка на какой-то станции в Польше. Была тихая безветренная погода, шел густой снег, мирные люди-поляки ходили по своим делам. Не чувствовалось, что где-то бушует война. А мы находились в холодном вагоне, небольшое окошко было затянуто колючей проволокой.
 Проехали Ганновер и оказались в очень большом лагере  военнопленных. Там было много отделений, боксов. В 18 боксе находились штрафники, в том числе и евреи. Их каждую ночь в любую погоду подымали и заставляли заниматься «физкультурой». Муштровали их, издевались над ними.
Запомнилось, как немец, изуродованный на Восточном фронте, бил меня, Володю и еще одного паренька. Поломал несколько палок, даже сам устал.
 Запомнил в лагере две комиссии.  Одна определяла упитанность для отправки на работу. Голые предстали мы перед ней. Меня спасло то, что были стеснительные мужчины, которые руками прятали свои мужские достоинства. Я поступил также, никто из комиссии не придал этому значения. Во второй – искали евреев. Снимали только головные уборы, и я, будучи не похож на еврея, не попал в число подозреваемых. Это меня спасло. За  два споловиной года плена в разных лагерях меня никто ни разу не спросил фамилию. Никакого номера немцы мне не присваивали. Я этот номер запомнил бы, как достопримечательность. Немцы не интересовались конкретным военнопленным. Их статистика сводилась к  количественному показателю. Они тщательно подсчитывали, сколько человек прибыло в лагерь, сколько и куда направлено на работу утром. Вечером то же количество должно вернуться в лагерь. В этом лагере мы расстались с Володей Богдановым. Он заболел, а меня отправили в рабочий лагерь в г. Виденбрюк. В Виденбрюке, как и в других лагерях, кормили впроголодь. Давали две буханки хлеба в неделю: одну на 4 дня, вторую – на 3 дня. Баланда в основном из брюквы. Часто я, как и остальные, съедал за завтраком всю буханку, остальные дни жил только баландой. Когда осенью работал в ночную смену, мы выкапывали картофель из огорода, варили ее в ведре в котельной, где работал наш человек. Там  же и ели и приносили немного в лагерь.
 Запомнились ежедневные воздушные тревоги. Немцы убегали в чистое поле, и мы за ними.
 По рассказам, по книгам я знаю, что в СССР во аремя войны трудились по 12-16 часов, часто без выходных, ночевали в цехах. Другую картину я видел в Германии. В обычные дни работали по 8 часов. В субботу – до 12 часов дня, только члены национал-соц.  фашистской партии работали до 2 часов дня.  Воскресенье  - общий выходной. Работало много пожилых немцев, но были и среднего возраста.
 Единственный раз в выходной день собрали нас всех – была встреча с майором и капитаном РОА. Они долго нас агитировали вступать в РОА. Их послушно выслушали, но ни один не изъявил желания вступить в их ряды.
 С тревогой и опасностью я встречал каждую субботу – банный день. Купались мы в кабинах по 3-4 человека. Я старался каждый раз мыться с другими ребятами, в кабине отворачивался спиной к ним.  Но приходилось слышать:  “Что ты все прячешься? Наверно есть, что прятать “, –  шутили они.
Американцы освободили нас 1 апреля 1945 г. По их указаниям немцы кормили нас несколько дней. Потом свободной группой мы ушли в г. Гютершло. Получали паек американского солдата, кормили нас на  убой. Кроме того, шел грабеж всех складов города. Американцы несколько дней этому не препятствовали. Так мы запаслись 5-6 недельным запасом мясных консервов, сахаром, шнапсом - немецкой водкой. Однажды я вошел в огромный подвал и увидел – стоят огромные резервуары водки. Из них   течет струей жидкость. Водка на полу уже выше колен. К резервуарам можно подобраться только по доскам, специально проложенным ддля этой цели. Водку брали и русские и немцы. Кто брал из емкостей, кто черпал прямо с пола.
Наиболее отчаянные русские создавали группы (для немцев банды), которые терроризировали немцев – мстили им за унижения, потери близких. Я не участвовал в этих налетах, но слышал рассказы ее участников. Они врывались ночью в немецкие дома. Забирали все самое ценное. Все прятали у русских девушек – бывших остовцев. Утром приходили американцы, искали доказательства налетов, делали это не очень старательно, поэтому ничего не находили. В начале сопротивления немцев почти не было, в дальнейшем оно нарастало: проводили сигнализацию между домами, шли на помощь друг другу.
   Затем мы оказались в большом лагере в Тюрингии. Среди нас было много девушек. Здесь увидел и такую картину. Находят бывших полицаев и избивают их до смерти. Стоит назвать кого-то полицаем, как начинается его избиение. Администрация лагеря не успевала реагировать на это.  
Однажды после завтрака нас построили и предложили: кто желает отправиться жить и работать в Америку, Канаду, Австралию... У меня была мысль выбрать  Канаду. Там в Торонто жила родная сестра матери, с которой вели переписку. Но я воздержался от соблазна, тянуло домой к родителям.
В лагере мы были разбиты на батальоны и ждали отправки в СССР. Однажды несколько человек из соседнего батальона набрели на станции на две цистерны с какой-то жидкостью, похожей на спирт. Попробовали – ничего с ними не случилось и стали набирать в разные емкости. Скоро почти весь батальон бежал к цистернам набирать спирт. Работавшие рядом немцы говорили , что этот спирт пить нельзя. Их не послушали. Только на третий день стали умирать люди, которые пили  в первый день. И те, что пили во второй день, уже знали, что их ждет. Я хорошо запомнил, что только за один день похоронили 102 человек. Это были люди пережившие немецкий плен, но домой они не добрались.
  Пребывание в плену сказывалось на мне  и по дороге домой. Так, на станции Казатин я должен был пересесть на киевский поезд, но не успел закомпостировать билет. В вагоне у меня потребовали паспорт и военный билет. Увидев, что я был а плену, меня отвели в отделение милиции.  Я просидел всю ночь. Утром пришел подполковник. О  железнодорожном билете разговора не было. Он требовал, чтобы я признался, что в плену служил у немцев, был их пособником. Доказательством было: я еврей и остался жив. Сколько я ему ни объяснял, что немцы не знали, что я еврей, поэтому и выжил, - он не верил. Пробыл в камере и на допросах  с четверга по понедельник. Утром в понедельник я приготовился к отпору. Я заявил, что после плена меня проверяли органы СМЕРШ, что после плена я служил в Красной Армии и буду на него жаловаться. Только после этого меня отпустили».
 
«С мусульманским приветом...»
Борис Григорьевич Фуке.
В плену с августа 1941 г. – место гибели неизвестно.
Из письма  автору Бутаковой Галины Борисовны. 6.09.1999 г.
«У нас сохранилась биография отца написанная им при поступлении на работу. Фуке Борис Григорьевич родился в г.Кировограде (бывшем Елисаветграде) УССР 24 апреля 1915 г. Спасаясь от еврейских погромов семья бежала в 1920 г. в Турцию. Устроились в Стамбуле, где дед устроился работать бухгалтером в торгпредство, а затем в Совторгфлот. Отца отдали учиться во французский колледж, где он в совершенстве овладел турецким и французским языком.
В 1928 г. семья вернулась в СССР, но поселилась в Батуми. Папа  в 1929 г. поступил в индустриальный техникум, окончил его работал механиком, а в 1934 г. поступил в институт инженеров железнодорожного транспорта. В 1936 г. он перевелся в Ленинградский Педагогический торгово-финансовый университет, который закончил в 1940 г. В конце ноября - начале декабря того же года призван в армию. Он служил в ОРБ - Особый разведывательный батальон в звании старшего сержанта в городке Щурово Звенигородского района Московской области. С первых дней войны на фронте. Писал домой письма полные оптимизма. А в 1942 г. из военкомата получили извещение:
«Ваш муж Фукс Борис Григорьевич, старший сержант, находясь на фронте, пропал без вести в марте 1942 г.»
Извещение о том , что отец не погиб, вселило надежду у мамы и родителей отца на то, что он жив.Сразу же после освобождения Минска от фашистов мама и бабушка получили два письма (одно дублировало другое) от ца, которые были посланы некими Чардаровым и Анной Зданович. Они писали нам, как познакомились с отцом, как он попал в плен, сообщали о том, что он был дважды ранен, второй раз в голову. Находился в тяжелом состоянии. Нападение  фашистов было столь неожиданным, что его не успели вынести с поля боя , и он попал в плен. Находился в лазарете, а затем был переведен в общий лагерь русских военнопленных. Оттуда его посылали на работы в немецкую часть: колоть, пилить дрова, носить воду, мыть полы, работать на кухне.После тяжелого ранения он плохо слышал на правое ухо. Там же работала прачкой Анна Зданович, которая переслала письмо. Она подкармливала пленных, стирала им белье, в том числе и моему отцу. Отец пробыл в лагере в Минске 5 месяцев ( в плен он был взят под Березиной осенью 1941 г.), а затем прошел слух, что его и всех пленных угоняют в Германию. Тогда он попросил Анну отправить письмо жене и родным при первой возможности.Эта возможность появилась после освобождения Минска. Боясь, очевидно, что Зданович не выполнит его просьбу, он обратился к Ивану Чардарову (кто он такой, неизвестно, мама думает, что он был партизаном), написав второе письмо. Этот человек тоже написал все, что знал об истории моего отца. 1 апреля всех военнопленых отправили из Минска. И с тех пор мы ничего об отце не знаем. Почему же немцы не расстреляли отца? Ведь он был еврей. Дело в том, что папа свободно владел турецким языком и выдал себя за мусульманина. Это спасло ему на какое-то время жизнь. В своем письме он пишет, что он теперь Фука  Байрам, а не Фуке Борис. Поэтому, обращаясь к родителям отца, И. Чардаров пишет: «Многоуважаемые родные Байрама Фука!»И бабушка и (мать отца) Марьям Наумовна Фуке принялась разыскивать отца. Она писала в разные инстанции, надеясь отыскать следы  отца. Искала она его  и под именем Фука Байрама.  И вот в пятидесятые годы было получено сообщение из Красного Креста (какой страны не знаю), что отец был расстрелян фашистами в концлагере в июне 1944 года. После смерти бабушки эта бумага пропала. Мама  обратилась в Красный Крест СССР, там обещали помочь, но ответа мы так и не получили.Такова страшная участь моего отца, которому не исполнилось и 30 лет! Я благодарна  Вам за то, что Вы заинтересовались судьбой моего папы, что это, может быть, увековечит его память – память о нем….»

Сопроводительное письмо И.Чардарова:

«Многоув. родные Байрама Фука!

Исполняя поручение его пересылаю вам письмо оставленное им мне. Он безусловно надеялся, что возможность переслать письмо настанет.
Т.К. Вас интересуют малейшие подробности его жизни, то я хочу дополнить его письмо тем, что слышал от него. Ранен он был в районе боев под Смоленском. При чем первое ранение имело место накануне, а тяжелые условия  обстановки сильно ослабили его, и он пребывая в состоянии сна был обстрелян противником так, что пуля прошла между рукой и головой (он спал подложив руку под голову) и ранен таким образом в руку и голову. Т.К. это попадание было получено в ночное время, то товарищи не успели его вынести, и он попал в плен. Лежал в лазарете. Впервые я встретился  и познакомился с ним в Минске В янв-февр. 42 г. Ранения зажили , и последствиями их было только лишь то, что он немного плохо слышал на правое ухо. Около уха остался небольшой рубец, мало заметный.
Перед весной 1942 г. он работал на кухне  и складе и  жил при нем в специальном помещении для военнопленных. Условия жизни были очень тяжелые, но со стороны кое-как помогали хлебом и пр. продуктами, также табаком. В конце марта 1942 г. было какое-то у немцев распоряжение, по кот. всех военнол., бывших в то время в Минске стали отправлять в Германию на работы. И 1-го апреля Борис, со всеми прочими военнопл. работавшими на складе, был отправлен также. Перед отправкой он оставил это письмо, и я теперь очень рад, что имею возможность исполнить его просьбу. Безусловно вам не следует терять надежды на его возвращение и видимо по всему очень скорым временем. Чего я и ему и вам от души всей желаю. Прошу вас подтвердить получение письма, чтобы быть спокойным, что поручение Бориса мною выполнено.

Иван Чардаров.

Сопроводительное письмо Анны Зданович.

Григорий Байрамович!

  Спешу сообщить вам хоть не удовлетворительную, но все же желательную весточку. Ваш сын Борис Григорьевич был взят в плен немцами в 1941 г. под Березиной. Он был в общем лагере русских военнопленных. Потом был взят на работу в военную немецкую часть, исполняя работу всякого рода. Пилил и колол дрова, носил воду, убирал двор, подметал лестницы. Конечно. Он был не один, их было  там много, там я с ним и познакомилась. Я там работала прачкой из жалости к своему народу я им стирала белье, но немцы, конечно, этого не знали. Ваш сын работал в этой части месяцев пять, в марте месяце 1942 г. всех военнопленных обратно забрали в лагерь и был слух, что здоровых пленных всех отправили в Германию.
Когда он уезжал он очень волновался, дал мне ваш адрес и адрес его жены и очень просил меня, если я останусь жива при освобождении Минска войсками Красной Армии и как только востановится почтовая связь то, чтобы я не посчитала за труд сообщить вам, что он в 1942 году был жив и здоров, находился в городе Минске и в марте месяце был отправлен в Германию. Его просьбу я выполняю этим письмом. С белорусским приветом Анна Александровна Зданович.

Адрес: г.Минск, улица Интернациональная дом № 23 кв. № 25. А.А.Зданович.

5.9-44 г. г.Минск

Письмо Бориса Фуке.

Минск. 15 марта 1942 г.
Дорогая моя Лялюша! Дорогая дочурка. Дорогая мамулька, тетя, дядя и все, кто меня еще не забыл. Не знаю скоро ли попадет это письмо к Вам и буду ли я жив, но хочу Вам сообщить кое что о себе. Был я дважды ранен в конце июля 30 и 1-го августа, попал в плен, но остался жив и здоров, счастье сопутствовало мне и надежда на лучшее дает мне силу предполагать, что все кошмары уже скоро придут к концу и мы вновь встретимся. Передаю это письмо, вернее… его с тем, что оно быть может попадет к Вам.
Что суждено мне не знаю, но одно хочу – быть с Вами. Я сейчас выдаю себя за мусульманина и моя фамилия Фука. И если кто узнает, что я еврей, то меня ждет смерть. Не удивляйтесь тому, что моя фамилия кончается на «а». Ну а еще напишу письмецо с другим человеком. Если не это, то другое попадет к Вам. Целую крепко-крепко. Смотрите, берегите себя. Лялек, мой дорогой, будь счастлива и никогда не забывай, что жизнь у нас была такой светлой. Помни об этом, воспитай дочурку родную так, что бы и она была счастливой.
Целую Вас всех миллион раз и тебя моя  Галченка.

С мусульманским приветом, Боря».

 

«Почему ты, жидовская морда, остался жив?»

Саул Исакович Зусманович.

В плену 1942 –1945 гг.

«Уважаемый г-н Шнеер!

Прочел в газете «Еврейский мир» статью «Военнопленные» и решил отправить Вам копии материалов о моем отце. Мой отец – Зусманович Саул Исакович, 1913 года  рождения, проходил срочную службу в г. Балта (Молдавия) и по окончании срочной службы ему было присвоено звание мл. лейтенанта. С первого дня войны был в армии в составе ОТСР-509 ( отдельная телеграфно- стрелковая рота), которая была сформирована в г.Симферополе. Летом 1942 г. под станцией Миллерово раненым попал в плен к немцам. Когда началась проверка на предмет выявления евреев, русские ребята спасли его – затеяли драку между собой и перетолкнули в толпу проверенных. По специальности он был электрик – в плену работал в Германии на разных заводах. В 1945 г. освободила его из плена Красная Армия, и он до окончания войны еще воевал в Германии в разведке. Его командир, видимо зная о том, что  его ждет в России, не советовал ему демобилизовываться, но дома голодала жена и двое сыновей...
 Далее, видимо,  проверочный лагерь в подмосковье. Туда к нему ездила моя тетя Анна Исакавна Зусманович. Тут начались выяснения: «Почему ты, жидовская морда, остался жив?»
Дальше – Тайшет – и с 1946 г. спецпоселение в Магадане. В Магадане и в поселках вдоль Колымской трассы было много спецпоселенцев – бывших военнопленных – в основном они были специалисты. В лагерях их не держали. Мать с братом приехали к нему в 1946 г., а я с бабушками в 1948 году. Отец в 1956 г. первый раз выехал в отпуск на «материк». До 1973 г. он работал зав. Постановочной частью в магаданском театре. С 1973 г. в Симферополе, в Русском драматическом театре по своей специальности. Он в этом театре работал и до войны. Умер он в 1983 году. Я только в 1996 г. со свое семьей перехал в США. Надеюсь, для моей семьи последствия войны закончились через 51 год.  И я и мой брат много лет писали во всех анкетах: «отец был в плену в Германии...». Со всеми вытекающими последствиями.
Желаю Вам успехов в Вашем труде. Об этих людях стоит писать, ведь они страдали вместе с семьями много лет за преданность своей Родине.

 С уважением,

 Марк Зусманович. 07.07.98.

 

«Отец кричал на весь зал...»

Михаил (Мойше) Хаимович Лернер

В плену с 27 мая 1942 г. по 11 апреля 1945 г.

Из письма Семена Лернера – сына Мойше. 11 .07.1998

Филадельфия. США

 
 «Мне было 14 лет, когда я узнал, что мой отец был в плену. Мать мне позже, не объясняя ничего, сказала, чтобы я, когда отец был дома, не включал бы фильмы о войне, т.к. с отцом может быть плохо. Она мне рассказала, что когда они были на просмотре фильма «Судьба человека», в  том месте, где немецкий офицер сталкивает заключенного с обрыва, отец кричал на весь зал и ей пришлось вывести его из зала.
В 1970 г. мне было уже 22 года и я впервые вынужден был заговорить с отцом о его пребывании в плену, т.к. мне нужно было записать это в личное дело. Это был единственный разговор на эту тему, так как отец нервничал, плакал. Он рассказал, что попал в плен по Харьковым в 1942 г. вместе с батареей.
 День рождения моего отца 22 июня, а 23 июня 1941 г. он ушел на фронт.
В лагере все заключенные находились в бараках по национальной принадлежности. В первые дни, когда была неразбериха, он ночевал каждый день в разных бараках, но потом это делать было нельзя, так как становилось подозрительным. Он оставил себе свое имя  - Михаил, а фамилию взял Полищук. Это его друг детства из Староконстантинова, который уехал в Палестину. Один украинец из его батареи пошел служить  в лагерную полицию, т.к. немцы объявили, что украинцы, кто проживал на территории, захваченной немцами, если помогут им в наведении «нового порядка», будут освобождены. Он ежедневно в определенное время приносил отцу еду. Они встречались в туалете. Однажды он сказал, что на отца поступил донос и что он его спрятал, но не может долго держать. Он сказал, что завтра утром будут набирать добровольцев на работу в Германию и что это единственная возможность для отца спастись. Отец так и сделал. Я не спросил ни имени ни фамилии этого человека и сейчас очень жалею об этом.
В Германии отец работал на шахтах. В лагере знали, что он еврей, и он рассказал, что когда под Сталинградом немцев разбили, к нему подошли и попросили подслушать разговорры конвоиров: что произошло, почему черные траурные флаги висят.
 Несколько дней это не удавалось сделать, но было организовано так, что он каждый день работал в другом месте, пока не услышал, что произошло под Сталинградом. Он говорил, что в лагере была большая радость, все плакали и поздравляли друг друга. Здесь же произошел такой случай. Один новый заключенный (он был до этого в полиции,  но проштрафился  за что-то  у немцев  и был направлен в лагерь) стал кричать  отцу на чистом идише: «Ты раввинский  внук! Сегодня твой последний день! Я выдам тебя немцам и опять буду на свободе!»    Дальше отец рассказал, что кто-то крикнул: «Бей его» и этого человека забили кирками.
 Потом отец был в американском лагере и оттуда их всех передали советскому командованию. Когда они пересекли границу американской зоны, их взяли под конвой и держали в лагере для фильтрации. Отец рассказал, что 10 человек подтвердили, что он все время был в лагере и на немцев не служил. Однако один следователь «шил» ему дело: « почему он – еврей остался жив.
 После фильтрации отец принял присягу и служил в армии, затем демобилизовался и остался вольнонаемным, а затем в конце 1946 г.  вернулся в Проскуров, как бывший военнослужащий , а не как после лагеря. Но на работу на кондитерскую фабрику, где он работал до войны и куда  его были обязаны взять согласно указу, его не брали. Предлоги были разные,  затем взяли рабочим, но  печенье и конфеты надо было делать и он стал бригадиром цеха и проработал на одном месте почти 40 лет, не получив ни одной награды ни за войну, ни за труд.
 Я посылаю Вам копии сохранившихся документов:
1.       Справка на имя Михаила Полищука и его лагерный номер 85495 Stalag 326 (VI/K)
2.       Письма с требованием военкомата восстановить его на работе.

Проскуровский горвоенком

Каменец-Подольской области

23 мая 1946 г.

Директору Обл. Пищеторга.

Ко мне обратился с жалобой демобилизованный солдат т. Лернер о том,  что его не принимают на работу. Прошу немедленно исправить это и о результатах поставить меня в известность.

Горвоенком :подпись.

Заместитель председателя исполнительного комитета Проскуровского Городского Совета депутатов трудящихся Каменец-Под. области.

8 июня 1946 г.

Тов. Кавуховский!

 Тов Лернер Михаил Ефимович работал на кондитерской фабрике в должности начальника пряничного цеха. Вообще в этой должности  работал с 1933 г. и мобилизован в 1941 г. в армию. Замечательный организатор и хороший работник. На основании указа Верховного Совета от 25 сентября 1945 г. ему необходимо предоставить работу не ниже довоенной. Прошу учесть, что в работе он себя оправдает, т.к. хорошо знает производство и кондитерское дело.

 Теплов.

Военная прокуратура
 Проскуровского гарнизона.
22 .06. 1946 г.
№ 25
                                       Директору кондитерской фабрики
Тов. Кавуховскому.
В военную прокуратуру Проскуровского гарнизона обратился с жалобой демобилизованный ЛЕРНЕР, который до призыва в Красную армию работал на этой фабрике в должности мастера пряничного цеха.
 На основании Указа Президиумы Верховного Совета от 25 сентября 1945 года, Вам надлежит принять его на старую должность или же повысить его в должности.

 Военный прокурор

Проскуровского гарнизона

 Майор юстиции:  Видющенко».

 

« ... Все годы несу эту тяжелую ношу».

Шмуэль Маргулис

В плену 1941-1944 гг.

 

«Многоуважаемый г-н Шнеер!

 После Вашего звонка я очень много думал и взвешивал Ваше предложение об описании самых тяжелых событий своей жизни – немецкий плен (1941-1944), а также предшествоваших им и после них.
 Мне очень тяжело вновь восстановить все кошмары тех лет, я все эти годы несу эту тяжелую ношу и я не могу  это сделать, за это прошу простить меня.
Плен  - это не подвиг, а несчастье, тем более для еврея, потерявшего абсолютно всех своих близких: родителей, трех братьев, жену брата с ребенком, родившемся незадолго до войны - 9 февраль 1941 г.
 Я чувствую свою вину перед ними, что я до сих пор живу, а они, молодые, цветущие, так рано насильственно покинули этот мир...
 Я - единственный уцелевший отросток большого клана Маргулисов...
 Попавший в немецкий плен в Прибалтике в окружении в августе 1941 г., выдав себя за нееврея, я каждый день помнил, что надо мной висит. В лагере на нарах я во сне видел моих родных и просыпался в поту в боязни: может быть, я произнес слово на идиш и кто-то услышал.
 И когда кто-то за пайку хлеба сказал, что я еврей, и меня бросили в карцер, Всевышний затмил глаза и вселил в душу немецкого врача, который меня осмотрел на предмет наличия обрезания, чувство милосердия, и врач сказал: «Er ist kein Jude».
А после бегства из плена - Сталинский лагерь, шахты, Урал. Все эти раны никогда не зарубцуются.
 Тем более, что намечаемая Вами книга о евреях в плену не всеми русскоязычными читателями будет встречена однозначно ( может быть – это моя «совковая» ментальность). Я прекрасно помню, как многие воспринимали евреев – бывших военнопленных, уцелевших.
 Во время спецпроверки в сталинском лагере на Урале, где очутились из 2000 бывших военнопленных шесть евреев, среди них был прекрасный человек, бывший москвич Гольдшер Роман. Его «проверяли» около трех лет.
 По внешности типичный еврей, его немцы в гестапо пытали, чтоб он признался, что он еврей. А он утверждал, что татарин, воспитанник детского дома и только после допроса гестаповцем, бывшим белогвардейцем из Москвы, когда Роман сумел ответить на вопрос, где был этот детдом и какое заведение размещалось до революции ( институт благороднвх девиц) его оставили в  живых.
 И вот,  из лагеря на Урале он  написал письмо жене – Фане Вайшенблат и своему 10-летнему сыну, которого очень любил, что он чудом остался жив. В ответ жена без особого восторга ему ответила: Мой брат, по званию майор, говорит, что, если еврей выжил в плену – он предатель...
 После этого Роман прекратил переписку, после своего освобождения летом 1948 г из лагеря продолжал работать в шахте, чтобы прилично одеться и обрадовать сына  подарками, но ... не дожил. При ликвидации аварии в шахте он погиб, и мы похоронили его по еврейскому обычаю.
 Зато жена высудила прекрасную компенсацию на своего сына, не побрезговала...
 Мы ей сообщили о случившемся, но она на похороны не приехала.
 Тяжело писать. Извините.
 С теплым приветом и наилучшими пожеланиями Ш. Маргулис».                28.09.99. Ашдод. Израиль.

«Отец был больше похож на русского...»

Исаак Фингарет.

В плену в 1941-1945 гг.

Из письма дочери Марьяны Завадикер

 

28 июня 2000 г.

«Уважаемый д-р Арон Шнеер!

Большое спасибо за Ваше письмо. К сожалению, документов о пребывании моего отца в немецком плену у меня нет. Из рассказов отца помню, что войска, в которых он служил на Украине, были окружены немцами в 1941 году. Во время окружения он успел поднять документы убитого солдата под именем Павел (фамилии не помню) и успел уничтожить свои документы. Внешностью отец был больше похож на русского. Блондин с голубыми глазами. Таким образом он спасся и попал в Германию -   в рабочий лагерь. Во время войны он был в нескольких лагерях. Он рассказывал о побегах, которые были организованы военнопленными. Он участвовал в двух, но ни один из них не осуществился. К концу войны, примерно 1944-1945 гг. Отец сильно заболел (будучи в плену). Отец рассказывал, что один из рабочих немцев его поддерживал, принося продукты и теплую одежду. Отец был освобожден войсками западного фронта в 1945 г. Вскоре по возвращении на Украину он узнал, что его семья (родители и сестра) были расстреляны немцами. Посылаю Вам фотографию моего отца. Буду Вам благодарна, если Вы сочтете возможным сообщить мне о публикации книги.

Желаю Вам удачи.

С уважением. Марьяна Завадикер».

 

«Его расстреляли из автомата...»

Файвель (Володя) Аронович Виндз.

Расстрелян в плену в 1941 г.

Из письма дочери Ирины Котляр.  5.5.1999

 «Здравствуйте, уважаемый д-р Арон Шнеер!

 Во-первых огромное спасибо за то, что Вы занимаетесь таким нужным и нелегким делом!
Постараюсь изложить Вам некоторые подробности гибели моего отца. Он работал юристконсультом киевского отделения юго-западной дороги. В то время, т.е. в июне 1941 г., выходит приказ Кагановича № 100, где говорится о том, чтобы весь железнодорожный состав находился в ополчении, т.е. мой отец не был призван военкоматом. О судьбе отца мы ничего не знали, т.к. в военкомате не было никаких  данных о его судьбе. Очень долго мама выходила на тех, кто что-либо знал о нем. И случайно вышла на очевидцев, с которыми он попал в окружение, а затем в плен. Там же в Киеве в районе Дарницы. Они же были свидетелями его гибели. Отец взял чайник, вроде бы пошел , чтобы набрать воду и его в это время расстреляли из автомата.
 Так как он не был призван военкоматом, я не получала пенсию за погибшего отца и мы никакими льготами не пользовались.
 Много лет спустя я узнала, что и мой свекр Рувим Котляр находился в плену. Он был отправлен в Германию и пробыл в фашистском плену 4 года под своей фамилией».
Последний шаг

Поляк Михаил Яковлевич

1912 г. -  июль 1941 г.

 
         Михаил Яковлевич Поляк, был чемпионом Украины по шашкам. Мог играть  с завязанными глазами. Незадолго до войны женился на Нате Богомольной.
        В сентябре 1941 г. у него родилась дочь, которую в честь будущей победы назвали Викторией. Но отца уже не было в живых.
        В июле 1941 г. попал в окружение под Лубнами, Полтавской области. Михаил в армии был техником в летных частях.
     По свидетельству очевидцев построенным военнопленным дали команду: « Жиды и политруки, шаг вперед!» У Миши была ярко выраженная еврейская внешность, и он сделал свой последний шаг.
   Во время войны от него получили только одну открытку, которая   хранится у его дочери Поляк-Гуменюк Виктории, которая теперь живет в Чикаго с мужем и сыном.
                                                            Вадим Фельдман, племянник погибшего.

 

 

«...лишь бы узнать об участи моего дорогого папочки».

 

Самуил Лейбович Шнитман.

 

Многоуважаемый  Арон Шнеер!

       Мой отец Шнитман Самуил (Шмуэль) Лейбович, 1895 года рождения  (или 1897 г. рождения, точно не помню). Мы жили в Мозыре, БССР. Отец работал на автобазе зав. столярной мастерской. Директорам автобазы был Рубин, которого после войны судил военный трибунал за ограбление в Германии военного музея и за то, что когда его часть оказалась в окружении, бросил своих солдат , а сам сбежал.  Отец был призван в армию в 1941 г. Отец попрощался с нами, и больше мы его не видели.
     После войны я делала запросы. Ответ всегда был один: «пропал без вести. В списках  живых и мертвых не числится».  Будто человек – иголка. Потерялся и все.
    Когда мы вернулись из эвакуации в Мозырь, мама пошла к соседке, может она что-нибудь слышала о моем отце.  Соседка посоветовала маме пойти к Волковой, муэ который был другом моего отца. Когда Волкова увидела маму, упала в обморок.
   У Волковой на войне был муж и двое сыновей. Муж и старший сын погибли. Младший сын - Вова попал к немцам в плен. Однажды Вова сидел на нарах, вдруг открылась дверь и охранник втолкнул туда моего отца. Вова от радости, что увидел родного человека, закричал: «Дядя Самуил!» - и подбежал к нему. Отец сказал, что он больше не Самуил, он назвал себя другим именем. Он Вове  все рассказал.
    Отец в армии был поваром.  После ужина, помыв котел, пошел подальше отдохнуть после работы. Он вставал раньше всех, чтобы приготовить солдатам завтрак. Когда папа проснулся, части там уже не было.  Все разбежались... Папа пошел по дороге на  Мозырь, надеясь кого-нибудь встретить. Встретился мозырянин. Он спросил у папы, куда он идет. Папа ему рассказал в какую ситуацию он попал, поэтому хочет вернуться в Мозырь. Прохожий ему сказал, что в Мозыре уже немцы. Он отдал папе свои документы, а папе велел закопать свои, но запомнить место. Папа отказывался взять документы. Но человек сказал, что он не еврей и найдет выход из положения. Папа двинулся в сторону Бобруйска. Там по дороге он напоролся на немецкий патруль. Папа им предъявил документы, но так как папа был русый с голубыми глазами,  немцы приняли его за русского. На следующий день пленных погнали в баню, чтобы выделитьсреди них евреев. Они тут же увидели подвох. И всех евреев погнали этапом. Папа все же успел попрошаться с Вовой. Он просил, если он когда-нибудь встретит мою маму и нас, детей, пусть он все расскажет.
    Вова был болен скоротечным туберкулезом. Он написал своей матери, чтобы она приехала и выкупила его, что она и сделала. Дома он  пожил пару месяцев и умер. Царство ему небесное.  Это все, что я знаю о моем отце.
    Убедительно прошу, умоляю Вас, если есть возможность добраться до архива, когда судили Рубина, как предателя ( его расстреляли – собаке собачья смерть). В этих документах все указано. У него спрашивали о солдатах, которых он бросил, а сам сбежал. Там должна быть фамилия моего отца.
    Я буду за Вас Б-гу молиться, чтобы Вы всегда были здоровы, за Вашу кропотливую работу в поисках пропавших без вести. Если нужно что-нибудь от меня, я согласна помочь, лишь бы узнать об участи моего дорогого папочки. Я его безумно любила. Он для нас, детей, был не только отцом, он был для нас и товарищ. 
                       Обнимаю Вас как большого друга!
 Фаина Крупинская. 12.3.01.
 

Считался пропавшим без вести

Михаил Хаимович Лившиц.

В плену: конец 1941 г.-начало 1942 г.

 
 «Отец мой  Лифшиц Михаил Хаимович, призванный на фронт 22 июня 1941 г., считался пропавшим без вести с зимы 1941-1942 гг. до 1959 г.
 В 1959 г. при проведении стоительных работ на животноводческой ферме в селе Сергеевка Воронежской области были обнаружены останки двух погибших солдат, один из которых оказался моим отцом (сохранился пистон со вкладышем, в котором записаны анкетные данные). По этим данным и нашли маму, сообщили в военкомат и нам прислали официальный документ о том, что отец погиб на фронте. Я приехал в село Сергеевка и услышал историю гибели моего отца. Оказывается, что в селе немцами был создан небольшой лагерь военнопленных (человек 20-25) раненых, контуженных, не сумевших перебраться через реку Дон, где немцы были остановлены. Очевидцы рассказывают, что в один из дней видели как немцы заставили двух военнопленных (наверно, евреев, по выражению очевидцев) рыть яму, в которой их потом и расстреляли перед строем остальных военнопленных. Фамилия второго солдата не установлена. Останки отца и второго солдата захоронили в братской могиле с. Сергеевка. Там я установил табличку и фотографию.
Спасибо Вам за вашу работу.
                                                       Владимир Лифшиц. 25.10. 96.
 

 «...если бы я был подонком, то тебя в живых не было бы ».

Рувим Семенович Рубинович

В плену 1941-1943 гг.

«Многоуважаемый Арон!

Сейчас прочитал последнюю из напечатанных в «ЕК» главу Вашей работы «Плен». Все совершенно правильно. За это спасибо.
 Посылаю Вам свою фотокарточку, сделанную в декабре 1944 г. во время нахождения в госпитале по последнему ранению ( г.Львов).
 Предприимчивый фотограф раскинул палатку под окнами госпиталя и мы поочередно заскакивали в палатку в больничных халатах и тапочках, на костылях. Там надевали одну и ту же гимнастерку, прикрепляли свои награды и, дрожа от холода ( был морозец –10 –15 градусов), в одном исподнем садились на стул перед объективом аппарата.
 Вкратце моя военная стезя была следующей. В 1940 г. призван в РККА по очередному призыву со 2-го курса физфака Ленинградского гос. Университета. Служил в г. Черновцы 30-й танковый полк 18-го мехкорпуса 12-й армии, стрелок-радист на танке БТ-5.
22 июня 41 г. наш летний палаточный лагерь был обстрелян немецкими истребителями. Полк выступил на границу с Румынией. Затем бои, отступление (танк сгорел), с боями выходили из окружения. В одной стычке был контужен, попал в плен ( где-то в августе). Винницкий лагерь (страшный), Бердичевский (человек 200-300) при автомастерских, переболел сыпным тифом. Мастерские перевели вместе с пленными в Ростов. В январе 1943 г. бежал. Попал в расположение 52-й стрелковой  бригады. Оборона на реке Миус, наводчик полковой 76 мм. пушки (конная тяга). Затем наступление, в феврале 1944 г. под Староконстантиновом ранен. После излечения – 1034-й истребительный арт. полк, наводчик, командир орудия. В предгорьях Карпат ранен в октябре 1944 г. Шесть месяцев по госпиталям. Инвалид Отечественной войны. В Израиле инвалид войны с нацизмом.
После демобилизации восстановился на 2-й курс физфака ЛГУ. Закончил в 1950 г. с красным дипломом. Диссертацию защитил в 1964 г. Руководитель физ. Лаборатории в НИИ геологии Арктики. После смерти жены (1994 г.) работать не мог, уволился, репатреировался в Израиль в семью дочери.
Желаю Вам успешно закончить многотрудную и очень нужную  работу. Ведь в истории 2-й мировой войны эта тема осталась белым пятном.
13.06.01.

С уважением, Ваш Р.С. Рубинович».

Из воспоминаний Р. С. Рубиновича.

  В августе 1941 г. попали в окружение. Танков уже не было. Воевал как пехотинец. Был ранен, контужен. Товарищи решили, что убит. Забрали автомат, бросили. Очнулся, побрел в сторону села. Встретил еше одного бойца. На околице дети играют. Вдруг вижу мой  напарник руки поднимает. Немцы на мотоцикле подъехали...
 Внешне я на еврея не похож. Назвался Николаем. Погнали нас немцы. Ничем не кормили. Местные женщины еду выносили.
 Пригнали в Винницкий лагерь. Был отдельный барак для евреев. Там были  беженцы из Западной Украины и Польши. Они были с пейсами, в одежде, не характерной для российских евреев. Вот над этими немцы сильно издевались. Их загоняли в ров, который использовался пленнными  для оправки, он был наполовину заполнен  нечистотами, фотографировали их.  Немцам это доставляло удовольствие.
 Кормили нас один раз в день – пол-литра баланды из найденных в конюшне закисших бураков. Посуды у меня не было, я брал баланду в пилотку, из которой половина просачивалась, хотя пилотка была хорошо просалена потом. Позднее раздобыл консервную банку. Брезгливость ушла, только чувство голода... Я похудел, а был очень здоровый, 80 кг. до лагеря, а остались кожа да кости. Из парня интеллигентного я превратился в полуживотное – мысли только о еде. В Виннице умирало 200-300 человек в день. Заболел сыпным тифом. Ничем не лечили. Санитар в тифозном бараке, дай Бог ему здоровья, если жив остался, можно сказать , спас меня. Когда я через две недели пришел в себя, он принес мне 14 сухарей – в день давали сухарь. А он сохранил  мои сухари – это подвиг. Принес сухари и говорит: «Парень ты такое бредил, что если бы я был подонком, то тебя в живых не было бы» [3] .

Дети бросали в них камни...

Александр Семенович  Фукс.

1922-1991.

В плену  август –ноябрь 1942 г.

Из письма жены Р. Майданской.

 «Мой супруг Фукс Александр Семенович  ( в свидетельстве о браке – моя девичья фамилия) - мой соученик. Мы друзья юности. В 1941 г. он закончил 10 классов.  11 августа его мобилизовали и направили в Урюпинское военное училище в Нальчике. После  окончания училища он был отправлен командиром племетного взвода на Сталинградский фронт.  Во время ожесточенных боев  кончились боеприпасы и он вместе со своим взводом  в составе всего батальона попал в плен. Старший комсостав фашисты расстреляли, как только пленили. Бойцы-пулеметчики его взвода не только его не выдали, но и помогали, чем могли. В плену он находился в лагере под открытым небом за колючей проволокой. Их гнали на работу хоронить убитых . Кормили запаренной  в бочках из под  горючего рожью. Давали еду  один раз в день по одной баночке из-под консервов. В лагере умирало ежедневно 100-200 человек. В ноябре пошли дожди, ночью  - морозы. Однажды наутро после дождя обувь примерзла к ногам. Саша заболел: острый ревматизм, обморожение нижних конечностей 2 степени, а дистрофия 1 степени была еще до этого. Бойцы его взвода помогали скрывать его состояние, поддерживали его. После  начала наступления  Красной Армии 19 ноября 1942 г. фашисты пленных, которые кое-как держались на ногах, угнали в свой тыл. Саша остался в числе 46 пленных. Никто из них не мог передвигаться  на 10-15 метров. У немцев, видимо, боеприпасы были на исходе, и они махнули рукой на этих больных в надежде, что они сами погибнут. После отступления немцев эти 46 оказались на ничейной земле. Они  заползли в брошенные фашистские блиндажи. Там оказались какие-то остатки продовольствия. Через трое суток  их нашли бойцы Красной Армии. Всех эвакуировали в госпиталь, который находился в донской станице. После некоторого улучшения состояния  здоровья, привезли в Соликамск Молотовской области. Год длилась проверка. Выясняли обстоятельства, при которых офицеры попали в плен.
 Военную форму они носили без погон, поясов и головного убора. Дети бросали в них камни, кричали: «Изменники родины!»
 Они объявили голодовку.  Срочно прибыла комиссия из Москвы, их реабилитировали, восстановили звания и награды. Лейтенанта Фукса направили в Чебаркуль Челябинской области, где готовили пулеметчиков для фронта. В конце 1945 г. его демобилизовали».

« Участником войны не признавали…»

Захарий Исакович Зенгин [4] .

 В плену 1941-1945 гг.

 
Родился я в  Симферополе.  Мы  - крымчаки по-татарски разговаривали, но вера еврейская была. Мать в 1921 г. умерла от голода. Отец - сапожник. Нас с сестрой отдали в детдом в деревню Тавель 18 км от Симферополя.  Голодали в детдоме. Ходил с рогаткой  и стрелял воробьев, потом на палочку - и на костре жарили.  В жизни я мало хорошо ел.  Из детдома ушел в ФЗУ. Учился на столяра. Как лучшего ученика отправили учиться на модельщика литейного производства. Окончил училище с 4-м разрядом. В армию взяли в 37 году.   Служил в 90-м отдельном пульбате (пулеметный  батальон)  на Амуре на границе с Китаем. Потом направили на курсы командиров отделения.  Затем стал старшим сержантом помкомвзвода.   В 1940 г. отправили  учиться в ТКУКСЗ – Томские курсы командиров запаса - на младшего лейтенанта. Там пробыл 3 месяца. В марте 1941 г. демобилизовался и приехал в Джанкой, затем уехал в Севастополь и стал работать на на моторемонтном  заводе.  Началась война – получил бронь. Завод стал гранаты выпускать. Модельщик – нужная специальность. Потом на нашем заводе  стали  делать бронепоезд № 3.  Меня назначили помощником командира бронеплощадки. Должны были курсировать от Перекопа до Севастополя.   Однако патронов не было. Меня направили привезти патроны к пулеметам.   Приехал на станцию Сарабуз, а там уже немцы. Оружия у нас не было. Так и захватили в плен.  Это было в конце 1941 г. Пешком гнали до Симферополя. Там в химгородке построили: «Юде, выходи!» Я не вышел. При регистрации записался Зитулаев Закирия. Татарский я знал. Это меня спасло. А татары у них в армии служили. Их кормили лучше и в лагере, но я боялся быть с ними. Они нас – крымчаков - по говору определяли.  Кормили горелой пшеницей.  Никакой медпомощи не было.  Постоянно находили евреев. Лагерная полиция в лагере в основном из украинцев.  Встретился в лагере  с Юдиным. Мы вместе в ФЗУ учились. Он знал, что я еврей, но не выдал. В Симферопольском лагере жуткая дизентерия была.  Я такой голодный был, что когда немцы недоеденную еду, кости бросали в туалет, то я из туалета доставал кусочки еды, кости, потом  мыл их, мял и ел. Я за стенку держался, еле ходил. По утрам  ходила подвода и трупы собирали в нее. Спали на земле.  Брились стеклышками от бутылок. Когда взяли Севастополь, пригнали новых пленных и погнали в этап до Херсона, потом в Николаев.  Там работали на заводе. На спине была прикреплена жестянка № 43.  В Николаеве двое пытались бежать. Их поймали и выпороли палками. Румыны охраняли. Один врезал прикладом. Хотя румыны относились лучше, чем немцы. В Николаеве нормальной обуви не было. Ходили в колодках.  Они как копыта цокали. Трудно в них ходить. Подкармливали нас гражданские рабочие. Они приносили кукурузу.  Спали на нарах без соломы. Что было, то и стелили. Соорудили «буржуйки» и грелись коксом, который с литейки воровали. Затем повезли из Николаева в Одессу, потом погнали на Тирасполь оттуда в Румынию. Можно было бежать, но куда? В Румынии были 2-3 месяца. Румыны хлеб пекли, попросишь, всегда  нам давали. Затем опять немцы взяли. Побывал в Венгрии, Австрии, Чехословакии.  Немцы назначили меня помощником шофера. Они наши трофейные машины переделали. Вместо бензина они использовали древесный газ. Называлось «холцгаз». Загружали дрова и в топку, которая на машине оборудована. Шофер был хороший. Он меня подкармливал.  Добрались так до Южной Баварии.  Американцы разбомбили нас. Немец бросил машину, говорит: «Уходи, куда хочешь».  Так попал к американцам. Они и справку дали об освобождении. Американцы говорили: « Кто желает в Америку, можете оставаться. Были люди, которые остались. А я считал -  родина…  Переодели нас в гражданскую одежду. Еды было вдоволь. На американцев обижаться не могу. Им я и заявил, что я  - Зенгин Захар Исакович.    А потом посадили нас на студебеккеры, шоферы - негры. Привезли на сборный пункт в Чехословакии.  Начался второй плен.  Все, что у нас было взяли.  Относились плохо. А из Чехословакии нас на Урал в Кизил-шахтстрой. Девять лет работал. Строили шахту  № 6.  У немцев допросов было меньше, чем в России. Я больше перенес, чем в Германии.  Там боялся быть евреем, а здесь вопросы: как еврей остался жив? Я, как столяр и плотник работал, но большинство  - в шахте.  Жил в зоне. Охраняли нас с собаками, конвой, проволока, тоже подыхали от голода.  Ночью вызывали следователи. Спать не давали. Вопросы: как в плен попал? Где был?  С кем был? Где у немцев служил?  В Сибири мороз 30-40.  Многие умирали. Однажды умер человек, а гроб маленький. Так ему ноги отрубили и в гроб положили.  
 Паспорта выдали только через  шесть лет.  Перевели в группу расконвоированных, разрешили жить в общежитии. Но  каждую неделю ходил расписываться к коменданту также, как и бандеровцы, власовцы. Словно крепостные жили. Я не имел права жить в Москве, Ленинграде, в Крыму…
 Участником войны долго не признавали. Только в 80-е годы. В архивах  не нашли документов о бронепоезде № 3.

«И назло им остался в живых...»

Емельян Самсонович Морозовский

В плену и на оккупированной территории с  08. 1941 г.  до 3.03. 1944 г.

 Письмо 1.9.1999 г. Петах Тиква. Израиль

Здравствуйте Арон Шнеер!

«Прочитав Вашу статью в газете «Новости недели» за 5 августа 1999 г. «Его звали Яков Липорт», решил написать Вам о себе письмецо и откликнуться на Вашу просьбу. Я имею отношение непосредственно к тем событиям, о которых Вы пишете книгу, я сам участник Второй Мировой войны. Был, можно сказать, дважды в плену.  И назло им остался в живых. Описать о пережитом мною в плену и на оккупированной территории невозможно. Можно книгу большую написать. Я себя не афишировал до сих пор. Теперь же я пожилой человек и очень больной. Мне 79 лет. Прошел шесть операций. Живу с одной почкой. 18 октября 1998 г. мне в больнице в Петах Тикве удалили часть желудка –  у меня рак желудка. Так что писать книгу о себе мне не придется.
А теперь коротко о себе. Начал войну в первую ночь, вернее в 5 часов утра 22 –го июня 1941 г. Моя воинская часть - гаубичный артиллерийский полк, где я служил, расквартирован был в Перемышле  бывшей Польше, на самой границе с Германией  в помещичьем доме.  В то утро мы, оставшиеся в живых, выбежали по трупам своих солдат. Таким образом начали отступать под первой и сильнейшей бомбежкой немецких самолетов. Отстреливались вначале активно. Потом стал такой хаос и беспорядок, что не описать. Командование нас бросило. Подевались кто-куда и каждый был предоставлен сам себе. Самолеты нас бомбили примерно два месяца. И мы были, - две армии 6-я и 12-я, - загнаны в лес возле Умани. У нас был 152 мм гаубичный полк. Периодически отстреливались. Но в конце концов вынуждены были бросить орудия и винтовки и сдаться в плен. Ибо были в полном окружении. Я к тому времени был ранен от пуль самолетов в руку и шею. Я держался с двумя товарищами, оба были из Белоруссии. Фамилии ихние: Жвиков (он был смертельно ранен и умер в лесу, куда мы его донесли), второй - Левицкий. Он тоже был ранен. Впоследствии мы потеряли друг друга. Другого выхода у нас не было. Пришлось сдаться в плен. Мы были грязные, голодные, измотанные до предела. Я же, плюс ко всему, боялся, чтобы наши курсанты ( это была учебная батарея) меня не выдали, ибо знали, что я еврей. Нас гнали по направлению в Германию. Это я узнал от немцев, которые нас конвоировали. Я немного знаю немецкий язык. Изучал его в школе и техникуме. Будучи молодым (20 лет), я, когда нас гнали, не имел возможности сбежать и пробиться к нашим.  Гнали нас к Умани Винницкой области, а родом я из местечка Уланов, я мечтал убежать из плена в этих местах, так как боялся, что пленные меня раньше или позже выдадут. Плюс ко всему, кто мог себе представить, какая участь ждет евреев на Украине?
После лагеря в Умани, где нас продержали несколько дней, грязных, оборванных без еды и воды, нас погнали дальше. По дороге через местечко Ивангород, той же области мне представилась возможность под угрозой смерти (расстрела)  вместе  с еще одним пленным той же колонны бежать. Знаю, что он был из Башкирии. Звали его Миша. Таким образом стал добираться на свою родину, не имея понятия, что мне предстоит пережить там. Ходили мы с ним несколько дней вместе. Подходили на полях по дороге только к женщинам, чтобы нас накормили и узнать дорогу домой.
Один раз подошли к группе мужчин, работавших на поле. И когда  мы только начали спрашивать, как пройти и не наткнуться на немцев или полицаев, украинцы меня тут же разоблачили. Сразу же начали меня избивать и оскорблять, а ему посоветовали меня оставить, ибо если мы вместе попадем в ихние руки, его как и меня примут за партизана и тоже расстреляют. Ему посоветовали остаться  работать и жить в ихнем селе и даже жениться, ибо домой в Башкирию он не доберется. Они до того были злы на меня, что готовы были тут же убить. Но видя, как мы с Мишей прощались при расставании, они  меня отпустили после всех издевательств.  Таким образом,  с божьей помощью, в основном по утрам и ночам, я добрался на свою родину.  Я не имел понятия, что там предстоит пережить до освобождения Уланова, т.е. 3 марта 1944 г.
Когда я добрался домой, тогда лишь столкнулся с действительностью. Я вернулся домой в августе 1941 г. Родители, сестра и вся наша большая семья ( я имею ввиду всех родственников) хлебнули полную чашу горя до дна. Все были расстреляны. Отец неоторое время работал по старому знакомству с врачами нашей больницы конюхом при больнице. Это дало ему возможность иногда на ночь не ходить в гетто. Я же в это время крутился возле него неофициально. Когда стало невозможно работать, мы с ним убегали  в поля, ночевали в пустых домах.  Потом прятались в конюшнях при больнице. В конце-концов его приютил сосед-украинец по фамилии Соколовский.
 Почему я писал в начале своей короткой исповеди, что я был дважды в плену? Отвечаю. Будучи в оккупации в Уланове, еврейский староста  по имени Могайло Мошко и украинский, назначенный немцами, получили приказ собрать всех евреев, которые бежали из плена. Украинцев тоже собрали. Нас всех вместе отправили в г. Хмельник Винницкой области в бывший военный городок. При немцах там был лагерь военнопленных. Украинцам выдали справки о том, что их освободили и отправили домой. Нас было человек 8-10 евреев. Нас отделили в отдельную комнату. Комендант объявил, что через пару дней нас отвезут в Винницу, где повесят. Это было днем. В ту же ночь мы все сбежали через проволочное заграждение. Там рядом была яма вместо туалета, куда нам разрешили выйти по естесственным надобностям. Со мною были мои два двоюродных брата почти того же возраста: Сруль Корман и Хил Морозовский. Они оба потом были расстреляны. Вместе с нами бежал один по фамилии Арбисман. Он имел брата в Хмельниках и брат велел ему без злого умысла вернуться в лагерь, ибо евреи Хмельники могут пострадать, как заложники, если мы не вернемся. Когда мы бежали, мы прошли мимо квартиры моей тети, где я остался. Арбисмана схватили, очевидно, избивали и издевались сильно. Он повел немцев в ту квартиру, где я прятался. Однако я к тому времени был на чердаке и меня не нашли.  Арбисмана повесили. Мою тетю Вольфзон Мальцю расстреляли со всей семьей в Хмельники. А я продолжал скитаться один в полях и чердаках до освобождения Уланова 3 марта  44 года. После чего опять ушел в армию и воевал до конца войны. Воевал в 239-м полку на Западной Украине, в Карпатах ( Самбор, Ужгород и т.д.). Долгое время по ранению в глаза и контузию был совершенно слепой. Ранений вообще имею три.  Есть боевые награды.
 Будьте здоровы и счастливы. И удачи Вам!»

Из гестапо - в Дахау.

Яков Полищук.

В плену: 09. 1941 г. – 1.05.1945 г.

Пишет Вам бывший узник концентрационного лагеря смерти «Дахау» номер 59998 – Яков Полищук – еврей, он же Александр Савицкий – русский в лагере.
Родился я в Киеве 23 марта  1923 г. Учился  в школе, окончил 8 классов.  О войнах знали мало, где-то в Испании, Абиссинии.
 Встречали героев Северного полюса, Челюскинцев на Крещатике. В киножурналах показывали мощь Красной Армии.
  Началась война. Старшая сестра Аня с отцом Михаилом ушли на фронт. Отец был дважды ранен под Москвой.  Киев готовился к обороне.  Организовывались противопожарные и противовоздушные взводы. Дежурили у газо и бомбоубежищ.   Вместе с армией отступили на левый берег Днепра.  Под городом Борисполем были пленены. Пригнали нас в лагерь Бровары. Колючая проволока, четыре пулеметные вышки. Тысячи пленных без пищи и воды. Спали на сырой земле. Появились первые пособники немцев –полицаи  с белыми повязками, особенно украинцы.
В один из дней сказали, что евреи, комиссары, политработники должны выйти на круг,  кто не выйдет – расстреляют на месте. Неохотно выходили, свои же, с кем служил, стали помогать фашистам. За оградой лагеря расстреливали. «Тоби треба тикати», - сказал один военнопленный. Это был мой первый побег из  трех за всю войну.
 Путь мой лежал в Киев. А он горел. Взорвали думу на площади Калинина. Горели центральные и прилегающие к ним улицы родного города, города детства. Тех, кто находился рядом с взрывом, немцы вешали на фонарях и балконах.
 Непродолжительное время жил в раздевалках на пляже на Турухановском острове. Кормился морковкой, буряками, собранными с неубранных огородов. Переправлялся на пароме в Киев, а он ходил по Днепру на Подол. На Житнем базаре остановил украинский полицейский патруль, но  я убежал. По улице Кирова подымался вверх.  Повстречался Иван Кузьмин, полицай, с винтовкой и белой повязкой. А недавно учились в одном классе 79-й средней школы.   Но не выдал. Снова паром и раздевалка. Затем бродил по селам: Погребы,  Вегуровщина.  Всю зиму 1941 г. в селе Зазымнем укрывала меня простая украинская женщина  - баба Акулина. Хата ее была на выгоне села.  Топила печь, была картошка. Сын ее Прокоп в селе был полицаем. Частенько наведывался к матери: «Жидочка ховаешь, прийде и на него час».   А она мне: «Тоби треба уходиты, вин знае кто ты».
В  зимнию морозную стужу 1942 г. путь мой лежал на Восток к линии фронта. В Згуровском районе Полтавской области был остановлен местным полицейским и направлен в совхоз «Красное отделение», где находились наши военнопленные. Они занимались разными сельхозработами. Недалеко было большое село Оржица, куда часто с сумкой ходил за кусками хлеба. Летом 1942 г. вместе с ними был вывезен в Австрию.  Везли в вагонах-телятниках.  Долгий путь почти без воды и хлеба. Остановки были редкими. Многие не выдерживали. Привезли в небольшой городок в Альпах Кюнздорф. Здесь фабрика по обработке древесины фирмы «Фундера». Два барака под колючей проволокой, охрана. Пилили и спускали лес. Затем грузили в вагоны. Кормили: брюквенный приварок и 150-200 гр эрзац хлеба.  Здесь меня, как еврея, сдал в гестапо военнопленный из Западной Украины. Многие давно знали, кто я, но никто не выдавал. А тут нашелся  проходимец, который хотел выслужиться. Таких, как он, в моей памяти много. Гестапо г. Клягенфурт. Избиения, допросы: где жил, как попал в Германию? Я давно, еще в Киеве изменил имя, фамилию, год рождения, национальность. Значился: Александр Савицкий – русский, 1922 г. Месяц провел в тюрьме. За неимением доказательств был освобожден и направлен в г. Брюкль. Это было в середине сентября 1943 г.  Вновь фабрика по обработке древесины.  Работали в основном русские из Крыма и татары, приехавшие добровольно. Кормили неплохо. В декабре вторично был  выдан Николаем Толоченко – еще одним проходимцем. Их на моем пути было немало. Снова  гестапо г. Клягенфурт. Допросы, подвешивание, избиения. Под конвоем был отправлен в лагерь Дахау.
Международный комитет Красного Креста.
 Международная служба розыска Арользен 3548 –ФРГ
Выписка из документов
 о пребывании в бывших
концентрационных и
трудовых лагерях.
Фамилия: Савицкий. Имя: Александр. Национальность: русский.
Дата рождения: 23.3.1922. Место рождения: Згуровка.
Профессия: слесарь. Фамилия родителей: мать – Ольга, урожденная Савицкая.
Вероисповедание: православный.
 Задержан в Клягенфурте. Поступил в  концлагерь Дахау. Номер заключеного: 59998 8 декабря 1943 из Стапо Клягенфурт.
Категория или мотивы заключения: «Ш»(шутцхафт-арест). Переведен 26 января 1944 г. в КЛ Дахау, отряд Мюлдорф.
Последняя запись в документах: Освобожден как узник КЛ Дахау армией США.
Примечания: нет.
Проверенные документы: Карточка канцелярии, личный листок узника, производственая карточка в Мюльдорф и книга поступления в Дахау.
Выдано: Союзом лиц преследовавшихся  нацизмом, Арользен, 17 апреля 1967 г.
Мюнхен –15.

Подпись:

 А.де Кокатрикс                                                                                                              

Зам. Директора Международной

Службы розыска.

Решение именем Украинской Советской  Социалистической республики
13 мая 1971 г. народный суд Жовтневого района г. Киева
Установил
Заявитель Полищук Я.М. будучи в дружине ПВО в г. Киеве в сентябре 1941 г. попал в плен, где находился под  фамилией Савицкий Александр, по национальности русский. Проверив материалы дела, заслушав показания заявителя Полищука Я.М., допросив в качестве свидетелей Финкельберг Е.Л., Еккерта А.Л., которые подтверждают, что с заявителем они вместе находились в плену и знали его как Савицкого Александра.
Решил:
Считать установленным фактом, что «Выписка  из документов о пребывании в бывших концентрационных и трудовых лагерях», выданная на имя Савицкого Александра принадлежит Полищуку Якову Михайловичу».

С днем второго рождения.

Якову Полищуку. 5.05.1990
 
У тебя  - два рождения
И полфунта презрения.
У тебя два рождения
И в ГБ путешествия.
Там Эс-Эсы с овчарками
Колотили нас палками,
В муках ада  мытарили,
В крематориях жарили.
Здесь подручные Берии,
Под хмельком, озверелые,
Измывались безжалостно.
Вспоминать все не радостно.
Все прошел испытания,
Не попал на заклание.
И сейчас весь измученный,
Горькой жизнью закрученный,
Гонишь прочь все ненастное,
Видишь завтра прекрасное.
Но давно пережитое
И, казалось, забытое,
К нам порой возвращается
И душа вновь терзается.
...У тебя два рождения.
... У тебя два пришествия.

Николай Бурнусенко.

  Бывший узник К.Л. Дахау.

 

Воскресший из мертвых.

Иосиф Зельманович Вейцблит

Извещение

27.2.1944

Ваш сын сержант  Иосиф  Зельманович Вейцблит
В бою за социалистическую Родину верный воинской присяге проявив геройство и мужество был убит. Похоронен в с. Ново-Григорьевка Долинского р-на Кировоградской области.

 Военком  Тюпского РВК

Рудаметов.

НКВД СССР

Проверочно-фильтрационный пункт г. Брест                                                                                                     Видом на жительство служить не может.

Действительно по 28 февраля 1945 г.

Удостоверение
Выдано Вейцблиту Иосиф Зельмановичу года рождения 1924 г. место рождения г. Херсон Николаевской области, в том, что он по прибытии из Польши с 13 февраля по 13 февраля 1944 г. содержался в Брестском проверочно-фильтрационном пункте НКВД СССР и следует к избранному месту жительства: Киргизская ССР Иссыкульская обл. Г.Прожевальск.
Удостоверение по приезде к месту жительства должно быть сдано в местный орган НКВД для получения вида на жительство.

 Начальник проверочно-фильтрационного пункта

подполковник Николаев.

Из автобиографии, написанной в 1956 г.

 В феврале 1943 г. призван в Красную Армию и направлен в пехотное училище  в г. Фрунзе.  Не успел закончить училище.  Сержантом служил в должности пом. командира взвода в  рядах 8-го мото-механизированного корпуса. В  боях за станцию Долинская Кировоградской области был ранен в глаз и в ногу.   В ходе боя наша часть отступила. Я остался лежать на поле боя и попал в лапы немцев. Год находился в лагерях для военнопленных в Польше. В январе 1945 г. был освобожден Красной Армией.
 В том же году, вернувшись к родным поступил в Николаевский кораблестроительный институт. В 1951 г. закончил НКИ и направлен на завод п/я 6, где проработал до мая 1956 г. В настоящее время по переводу работаю на заводе п/я 10.
В 1953 г. женился.

 

 

 

«... желание вспоминать. И взять реванш за годы тягостного молчания».

 

Яков Рахмилевич Самитер

В плену   с ноября 1941 г.  по 8 марта 1945 г.

Письма. 1998-2001 гг. Нью Йорк.

 

1

«Упал в ров за долю секунды до выстрела».

 

 24 июня 1998 г.

Уважаемый г-н Шнеер Арон, здравствуйте!

Открыл в газете «ЕМ» страницу со статьей «военнопленные». Человеку, прошедшему этот путь, я бы ничего не стал подробно рассказывать о тех буднях, а просто сказал бы:  «Я был там три с половиной года и все ему стало бы ясно. Вам же, чтобы объяснить доходчиво, я должен был бы написать по  одной странице в день за каждый «там» прожитый день.
 На протяжении 53 лет после той напасти много приходилось читать об этом, но все это  писалось не для меня и мне подобных. Разные заказчики по разному писали и освещали, много было надуманного, неправдивого и злого. Тем более, что отдельно о евреях-военнопленных никто и не собирался рассуждать.
Может быть, Вам удастся правдиво написать, исходя из материалов, полученных от нас. Но я хорошо знаю, что евреи из СССР, как и русские и другие нации по-советски ненавидели нас и считали предателями. На своей собственной шкуре испытал. Женщина-еврейка в приступе злости хотела меня больно уязвить, сымитировала меня сдающегося добровольно в плен: подняла руки вверх и , изображая лошадиный оскал и рык, зашлась хохоча от удовольствия и радости от своей шутки. Это означало, что я сдался в плен, а, следовательно, предатель.
 Что ж говорить о чужих и посторонних. И тем не менее, преодолевая отвратительное от того жуткого периода, свидетельствую: за месяц до начала войны я был выпущен после 2-х лет учебы из Киевского Военного училища связи, великолепного учебного заведения.  В нем я получил огромный объем знаний по военной связи и  военному делу, помимо всего, вне программы, получил диплом военного переводчика с немецкого. До училища я  окончил машино-строительный техникум.
 Прибыл на службу 19 мая 1941 г. в  ОБС (отдельный батальон связи), город Калинин, 69  стрелковая дивизия 20-й армии.   Командир батальона при знакомстве по прибытии, разглядывая два моих диплома со сплошными « пятерками», был рад такому пополнению, долго беседовал со мной и , отпуская, сказал: «Ну, взводным Ванькой я тебя не назначу, пока будешь в распоряжении нач. штаба».
  Войну встретил 24 июня западнее Минска. Под Витебском и Смоленском мы попадали в окружение, но кое-как выбирались.  Я  подружился с капитаном Николаем Клушиным и старшим лейтенантом Николаем Малаховым. В редкие часы затишья мы уединялись и «критиковали» бездарных командиров и возмущались происходящим. К счастью, в нашей троице предателя не обнаружилось.  Окружение под Вязьмой в октябре 1941 г. нас разлучило навеки. Началась паника, все начальство сильно растерялось. Дважды организовывали ночные прорывы из котла, но безуспешно. Нашей авиации не было абсолютно.  Связь отсутствовала как вверх, так и вниз. С большими потерями откатились вглубь котла.
Подходила к концу вторая неделя окружения. Ночами пробирались (остаток батальона – 250 человек) на восток лесами и болотами. Похолодало сильно.  В начале 3-й недели однажды утром обнаружилось, что все командиры сбежали. Начался бунт солдат, оставшихся двоих офицеров, меня и тяжело раненного младшего лейтенанта, хотели со злости пустить в расход. Кое-как уладили конфликт. Я возглавил оставшихся. Через пару дней ночью на привале уснул и сильно отморозил все пальцы ног, простудился. Однажды в конце ночи я, старшина Андреев и один солдат решили зайти в поселок возле железнодорожной станции Угра разведать, погреться, попросить еды.  Постучались в крайнюю избу. Хозяин открыл нам дверь, пустил в дом.  Правый глаз  хозяина, которого звали Филя,  покрывала черная повязка. Вся семья, жена, две девочки и он, примерно, лет 35,  мужик крепкий, спали на русской печи. Мы расположились на полу около печи. Жена  дала нам ломоть хлеба и мы мигом его проглотили.  Хозяин сказал,  в поселке немцы, что дать нам в дорогу ничего не может. Мы распоясались, легли на пол и заснули. Растолкали нас два немца. Видимо, улучив момент, Филя привел немцев. Нас  погнали в немецкую комендатуру. Моих спутников отделили, меня, офицера, больного и обмороженного, отвели к раненым офицерам.  Затем на перекладных, от одного населенного пункта до другого (15-20 км) перевозили на санях в сопровождении 3-4 фрицев и передавали следующей комендатуре. Обычно это были села побольше, где находился немецкий больший или меньший гарнизон. По дороге пристреливали в кювете отставших или доходяг. Это были обычные немцы вермахта.  Кормились за счет добросердечных селян, которые приходили посмотреть, нет ли своих среди прибывших. Пару дней ожидали в какой-нибудь большой избе, превращенной в маленький лагерь. И так до Варшавского шоссе, где до Рославля было примерно 60 км. Теперь нас  грузили на попутные порожние машины с тентом. У них почти все грузовики были  с тентом. Заставляли нас брать в попутный рейс фельджандармы. В лагере нас встретил совершенно озверелый молодой человек лет 30-32 в штатском и пьяный. Звали – Саша Шмидт. Говорил, матерясь, на хорошем московском говоре и на хорошем немецком.
 Нас привели в санчасть. Велели раздеться до пояса и в очереди подходили к человеку азиатской национальности в белом несвежем халате. В петлицах гимнастерки зияли метки от двух шпал.  Увидев, после команды: спустить штаны, явное отсутствие крайней плоти, он, заглядывая в глаза, спрашивал на татрском, примерно на слух: «амангеельды кельды?»  Не получив ответа, делал знак, и мы, двое из группы, были отставлены в сторону. Остальных, кого в ревир (санчасть), кого в бараки.
Пришел тот же Шмидт с солдатом при карабине и вместе отвели в бункер. Это был погреб – хранилище горюче-мазочных материалов. Отомкнули и толкнули вниз. Сразу почувствовали трупный запах. В кромешной темноте ничего не разглядеть. В дальнем левом от входа углу, при скудном свете из щели над дверью, виднелась солома, лежал труп. Там же и отправляли нужду. Видимо, пришли за нами через дней 5-6. В течение всех дней не кормили, каждое  утро приносили ведро воды наши руские пленные в сопровождении немца. Они иногда предлагали сухарь или картошку в обмен на часы, мундштук ит.п. Всего за неделю, думаю, накопилось ( все подвозили - то группу, то одиночек) человек 40-45. В день вывоза на расстрел, в полдень открыли двери и фельдфебель с тремя солдатами с диким воплем и криком: «Лоз, шнель, вайтер, фарфлюхте», - буквально вбрасывал нас в  машину с будкой с маленьким окошком. Нам велели «нидер» сесть на пол и солдаты пристроились сзади, держа карабины наготове. Нас было человек 15. Я один из первых влез в будку, чтобы «там» оказаться одним из последних.  Ехали по бездорожью  около часа. Прибыли, дверь открылась и при тех же воплях «шнель-шнель», по трое выводили вперед машины, которая стояла в 10 метрах от края рва. Ставили на край и по команде «ахтунг» солдаты вскидывали карабины, затем по команде «фойер» слышно было «та-та-та». «Технологию» смерти от попадания пули я к тому времени хорошо изучил, особенно на наших первых прорывах из окружения. Я упал в ров за долю секунды до выстрела. При падении я прижался к стенке рва. Выстрелов по рву не было. Трупы были присыпаны слоем пушистого снега толщиной примерно сантиметров 25.  Услышал как отъехала машина. Минут через  пятнадцать, наверное, я сделал  проверочное движение животом и плечом. Потом ползком перебрался на другой край ямы, встал. Поверхность земли была мне по грудь. Я выбрался на поверхность и пошел на восток напрямую. Прошел ночью  километров 12 и постучался  в крайнюю хату села  Оселье. Меня впустили, обогрели, сделали перевязки. Придя немного в себя, я через неделю, одетый по-крестьянски, на еврея я был совсем не похож, пустился вновь на восток и опять нарвался на немцев при переходе железной дороги. Сказал им, что я студент из Киева, прибывший  с отрядом копать противотанковые рвы.  Назвался Александром Скляренко.  Так звали курсанта, который учился вместе со мной в училище. Поверили. Я хорошо знал немецкий, немцы  с уважением отнеслись  как к интеллигенту и взяли меня на работу механиком производства,  где немецкий стройбат распиливал лес на пилораме и вывозил пиломатериалы на склад. Была суровая зима. На этом производстве  возле Спас-Демянска трудилось 100 русских пленных. Это длилось до февраля 1942 г.  Затем немцы нас вывезли в г. Рославль и передали военной пекарне. Мы заготавливали лес, пилили и кололи его на дрова, топили печи, делали разные работы по благоустройству.
 В мае 1942 г. на меня показали, что я еврей. Фельфебель этой роты-пекарни Йозеф Байер сделал все, чтобы отвести от меня навет и спасти мне жизнь.  Еще дважды немцы отводили от меня смертельную опасность. Я попал в Германию. Работал на заводе   Focke-Wulf  в г.  Preusisch Eilau  и оттуда сбежал. Добрался до Молодечно в марте 1943 г. Поймали  - и вновь в Германию этапом. Потом было сельское хозяйство, потом строительная команда по сооружению танковых преград.
8 марта 1945 г. американцы меня освободили. А потом были «высшие» курсы в лагере у Берия во Франкфурте-на Одере. И все же ангел-хранитель меня не оставил без присмотра. Из 800 человек лагеря бывших офицеров во Франкфурте, нас 16 отпустили с богом, как ушедших в запас. Остальные отбыли на стройки коммунизма в далекие холодные края.
 После войны в военном билете у меня было записано: был в плену у немцев с... по...
 Лишь после марта 1953 г., когда  вечным сном уснул «Великий вождь», из военного билета эту запись вымарали, но еще долго, долго в анкетах надо было писать о своей беде, и нач. ОК не раз упрекал меня в тяжком грехе.
 Тяжело об этом писать.
 Мои родители, брат, сестра, бабушка и много двоюродных братье и сестер и другой родни- всего 72 человека нашего рода лежат в ямах убитых. Я их всех помню поименно и страдаю очень часто во сне и наяву.

2

Мой ангел хранитель вновь оказался немцем.

 
Вы первый, кто желает еще и еще узнать обо всем, что со мною и всеми подобными произошло тогда. Что в мозгах у этих людей. Даже самые близкие мне люди никогда не интересовались тем, что и как было. Вирус сталинского недоверия-ненависти был в каждом: брате, жене, детях, всей родне.
 Нередко все эти особи, когда пустяковая причина вызывала трехгрошовый конфликт и, чтобы все-таки «победить»   в нем,  другая сторона нередко прибегала к запрещенному приему «ниже пояса» и выплескивался упрек: «А ты сдался в плен».
...настроился на написание ответа-отчета. Это впервые в моей долгой, сложной, интересной и многострадальной жизни, когда я готовлюсь отвечать на вопросы и не должен пользоваться заготовленной легендой, хитрить и вилять.  Впервые в моей жизни я доброжелательно востребован...
 За весь советский период моей жизни я чувствовал себя в обществе, в родне и т.п. под углом зрения, как изменник родины, предатель и враг народа. В редчайших случаях вопросы и взгляды были окрашены в благожелательность.
.. хорошо, что составили мне вопросник и я постараюсь  ответить на него.
При захвате в плен меня не били. Но в дальнейшем я видел сцены звериного разгула, избиений и расстрелов. Когда нас везли в лагерь в Рославль, пристреливали свалившихся, потерявших сознание пленных. В рабочих командах на Варшавском шоссе, где мы ремонтировали дорогу, немцы стреляли даже в тех, кто хотел отойти «до ветру», это вовсе не выглядело как бегство. Уверен, что они это делали ради удовольствия..
 В деревне Александровское на «варшавке» вели колонну пленных, свежезахваченных ночью, и один упал в снег, а конвоиры не заметили. Из дома, где была канцелярия, выбежал унтер без шинели, на ходу вытащил пистолет и на наших глазах выстрелил в голову упавшего.
 Видел как унтер  Эрнст Дитерле  в паре с солдатом расстрелял супругов-стариков, в доме которых нашли коробку малокалиберных патронов!
 Видел его же с еще одни унтером во дворе комендатуры, расстреливавших двух шлюх, которых они вначале использовали, а потом заподозрили, что они  их, немцев, заразили венерическим заболеванием.
 Документы, если они оказывались у пленных офицеров и политработников, проверяли и разбирали  с переводчиком. Но, как правило, у этой категории людей документы заранее были уничтожены.
Я свои документы бросил в горящую печь в доме, куда мы зашли погреться и поесть. Это было  в поселке Угра, возле Вязьмы.
У пленных ничего не отбирали. Все нам принадлежащее, в т.ч. одежда, было более чем в плачевном состоянии. В рабочих командах выдавали годную обувь и одежду.
  Не помню и не представляю себе, чтобы пленные выручали или укрывали евреев или комиссаров. Наоборот – да. Евреев не искали. Всероссийская ненависть к еврееям давала блестящие результаты. При появлении или выявлении евреев авторы этих действий  мчались донести о своем открытии.  Это было на уровне «подвига».  В самом начале в лагере я встретил знакомого белобрысого сержанта, который с улыбкой спросил: «Ну, что будешь делать, ты ведь еврей?» К счастью, наутро наши пути разошлись. Но и без  знакомых недостатка в доносах не было. И это при том, что на мне  нет абсолютно никаких внешних признаков принадлежности к детям Авраама.
Первый раз я спасся упав в яму  за  мгновение до выстрелов.
Второй раз меня спас от расстрела Йозеф Байер, фельдфебель, старшина роты пекарни, где я работал, выходец из Баварии, возраст 43-46 лет, по значкам – участник  Первой мировой войны.Майским утром 1942 г. он сказал мне, чтобы я не пошел на работу. Пошли мы с ним спокойно в направлении ст. Рославль. На мосту через ж-дорогу остановились и он, пряча глаза и закручивая самокрутку, пробурчал: «Der Krieg ist eine grosse scheise» (война -большое дерьмо), а потом сказал, что на меня показали, что я еврей –Jude. Но я же, говорит, знаю, что это неправда. Поэтому постоим здесь полчасика, вернемся домой, я доложу гауптману, что были на проверке в городской комендатуре, а там все в порядке: подозрение не подтвердилось. Я дескать, все улажу, ты не беспокойся. Донес на тебя немец-пекарь, сам похожий на еврея на все 300%. До сих пор не соображу, кто ему накапал».
Третий раз мой ангел хранитель вновь оказался немцем. «Осенью 1944 г. наш рабочий лагерь находился в Германии в городке Süderprarup земля Schlöswig Holstein (Шлезвиг-Гольдштейн). Нас внезапно построили и повели в школу. Там трое немецких военных врачей проверяли наших охранников, а вслед затем и нас на предмет наличия венерических заболеваний. У нас была группа татар, из ликвидированного немцами татарского легиона. Вот к ним я и пристроился на левом фланге и дошел до молодого, крепкого офицера-врача. Стою перед ним и держу свое богатсво в руках напоказ. Он посмотрел, покачал головой, изобразил кривую улыбку и спросил: «Und du bist auch Tartare?» (Ты тоже татарин?) Я утвердительно кивнул головой, чувствуя, что душа ушла в пятки. «Ну ладно,- сказал он,- пусть будет татарин», - и отпустил меня».
 Никакой регистрации  при пленении не было и надписей на одежде я не встречал.
 В рабочем лагере, устроенном в бревенчатом сарае-складе, пленные сами соорудили из  200-литровых железных бочек печки, трубы из жести вывели напрямую через крышу.
 Завтрак – что бог послал, на ходу сжевал. Во время работы – что с неба упало – все в желудок. Возвращаясь с работы, приносили  дрова, разводили огонь, сушили одежду и обувь вокруг печки. Наверху на торце бочки ставили котелки, банки, посуду, в которой варили баланду из всевозможных «продуктов», приобретенных за день самыми чудовищными способами. Воды в России хватало на всех. Хуже было с мукой для баланды. Спали на полу вповалку. Постоянными спутниками этой жизни были насекомые: вши, блохи, клопы и т. д. в огромных количествах.
  Уборные – особые немецкие конструкции: одна длинная жердь над ямой для многих.  Подтирочный материал – трава, тряпки, редко газеты, пальцы и т.п.
 Вода, пища, готовка, распределение иногда, в лучших случаях, немецкая кухня – пожиже разбавляла остатки и кормила рабочую команду.  Чаще самодеятельность приведенная выше. Никаких санитарных правил. Молодой здоровый организм чудовищным образом адаптируется и не болеет, как ни странно.
Сравнительно небольшой коллектив жил в беде дружно. Дружили по 2-3 человека, как маленькие семьи. Делились добычей, помогали друг другу, чем могли.
   Где-то в мае 1942 г.  на Варшавском шоссе около Рославля встретил колонну власовцев [5] на немецких повозках армейского образца с мощными лошадьми в упряжке, наверное – это была рота, офицеров было человека  четыре. Шли они к линии фронта.
 В одном месте, где я был с большой группой, движение остановилось: мы укладывали бревна поперек дорожного полотна. Вот здесь и завязалась перебранка между нами и власовцами. Мы уже хотели пустить в ход ломы. Немцы развели нас. С одним офицером-лейтенантом в немецкой форме, мордастый, на рукаве эмблема трех цветов, я завел диспут и, будучи загнан в угол, он тихо стал шептать и оправдываться, что пошли служить, спасаясь от погибели в плену от голода. «Подойдем к линии фронта, перестреляем предателей и – к своим». Однако шли они не на фронт, а на борьбу с партизанами. Позже мы узнали, что ночью они действительно перебили малочисленный немецкий гарнизон  и подались за линию фронта. Уверен, что если они добрались до своих, то офицеров расстреляли, а солдат на северо-восток, где все они погибли от тяжкого изнурительного труда, туберкулеза...
 Да тот лейтенант намекнул, что дескать, я же вижу, с кем имею дело. Если в лагере будет набор – записывайся к Власову. Да, этот человек рисковал. Но вся жизнь тогда была – сплошной кошмарный риск.
В это время к нам в команду прибыло несколько человек  двадцать из рославльского Дулага 26. Они рассказали, что идет каждодневная обработка и набор  в РОА. Многие, спасаясь от голодной смерти идут на это, имея ввиду подкрепиться и при удобном случае – драпать. Тогда еще не совсем не знали,  как Сталин через контору Берии «встречает» и «обнимает» прибывших беглецов. Со всеми этими категориями я встречался. Их не трудно было определить.
Вы спрашиваете о женщинах. Часть молодых женщин шла на сближение с немцами, имевшими власть и продукты. Очень малая доля из них были развратницы. Большинство просто использовали свой женский род, чтобы спастись от голода и прокормить детишек.
 На оккупированной территории к немцам благоволили немногие. По их делам им мог поверить только сумасшедший, либо очень пострадавший от сталинского гнета. Немцы сделали все, чтобы их, мягко говоря, не любить. В их деяниях не видно было никаких перспектив  на то, что они станут людьми. Служили немцам отпетые негодяи, вернувшиеся из тюрем и те, кто ненавидел советский большой колхоз.
 Немецкая пропаганда того времени, как ни странно, раскрыла нам тайны сталинского рая и его проделки.  Газет русских  в те годы я встречал очень редко. Это были затрапезные отталкивающего вида издания с такого же рода публикациями. Конечно, они были под жестким контролем у фрицев и, думается мне, что никто их всерьез не принимал. Между строк там читать не надо было.
 Немцы за редчайшим исключением относились к пленным нормально.

3

«Морда гитлеровская...»

 После освобождения американцы  из  Витмана нас повезли на грузовиках , человек 500, до Нойнкирхена, где посадили в поезд и доставили в Магдебург. За пару недель до отъезда ко мне и к другим офицерам явился верзила, говоривший на невыносимо путанном славянском наречии. Уговаривал, требовал, просил, угрожал вступить в некую организацию, которая дислоцировалась в Алжире. Обещал большие деньги, прекрасные условия и вообще сладкую жизнь.
 Так закончилось прощание с американским лагерем и американским «пленом». Это не был плен в полном объеме, но все же лагерь, пропускная система, вышки с прожекторами и пулеметами. Внутри мы  были хозяевами  сами себе.  Не обошлось на этом фоне без конфликтов, протестов, некоего противостаяния. Но из Нойнкирхена мы прибыли в Магдебург на правобережье Эльбы, где власть англичан и лагерь курировали они. Левый берег был у русских. Лагерь охраняли шотландцы в юбках, веселые ребята. Внутри лагеря был штаб из бывших военнопленных офицеров, руководил полковник Капустин. Умный, интеллигентный человек, кошмарно плохо экипированный. В отличие от него все были прекрасно одеты, при погонах и т.д. Я представился, побеседовали, назначили меня начальником одного корпуса.  Так как я спешил домой, то постарался включить себя в списки на отправление и недели через две отправился на левый берег уже к русским. Шли пешком через понтонный мост, а барахло, женщины с детьми,  инвалиды, старики грузились в тракторные прицепы и поехали. В самом начале моста, уже в советской зоне нас  встретили те, которые поздравили трехэтажным поздравлением изменников с возвращением, стали срывать погоны. Потом привели в лагерь. Офицеров построили, всем велено с прицепа взять свой багаж и выложить книги, медикаменты и фотоаппаратуру. У меня багажа было мало и указанных атрибутов совсем не было. Маленький рыжий майор с бригадой,  проводившей эту операцию, остановился возле меня и увидел у меня на руке очень хорошие дорогие часы «Омега». Сказал мне: «А ну, морда гитлеровская, сними часы», - дохнув на меня крепким перегаром. Я отдернул руку и сказал ему крепкий комплимент. Он с одним подручным захотели меня одолеть, но мгновенно очутился очень далеко на пыльной дороге. Конечно, прибежали из комендатуры и меня препроводили к замполиту  майору Лагутину, а маленького рыжего в санчасть. Майору я доложил, что рыжий в дымину пьян и мародерствует. Была очная ставка. Мне сказано было забрать с плаца вещи и прибыть.... Но я на все это положил. На плацу разворачивался трактора с тремя прицепами каждый. Я быстро вскочил на ходу в первый, лег на дно и поехали. На переправе пропустили без проверки. Так я опять оказался в правобережном лагере.  Пошел к Капустину. Его маруха [6] нас угостила хорошим обедом, мы выпили две бутылки и я ему все поведал. Он был в ужасе. Через недель шесть англичане ушли на новую демаркационную линию и прибыли «наши».
Комендант лагеря подполковник Беликов  собрал всю офицерскую компанию и приказал немедленно готовиться к полной эвакуации на левый берег.   Мне велел отправиться в штаб заполнить анкеты, получить форму, оружие, удостоверение личности. Так он назначил меня своим заместителем для связей с бургомистром города.  Задача – город должен обеспечить лагерь всем необходимым. Выдан мне был трофейный Оппель-капитан и я гарцевал.  Шофером я взял полублатного Колю Надточие, очень веселый парень. Только вышел из госпиталя, после лечения почетной гонореи. В большой приемной бургомистра меня окликнула девица симпатичная и совсем еще юная, но с большой грудью: «Товарищ военный, Вам кого?» Я ответил, улыбнулся ей, она мне живо отвечает и ведет к бургомистру Веберу. Она  - его переводчица.
Диалог велся смешно и вяло. Таня грешила неточностью перевода и плохим немецким.  Спустя 10 минут, когда мне это надоело, я выпустил тираду, от которой Таня закрыла лицо двумя  ладонями и зашлась в экстазе смеха, что мы ее еле успокоили. Потом долго говорили  о нуждах лагеря. На протяжении 1945 г. наш лагерь в Энке-казарме получал все сполна.  После ликвидации лагеря меня «завербовала» фирма под названием «главная редакция радиовещания  при военной администрации группы войск».  Находилась она в Берлине.  Закипела новая жизнь. До 20 июня 1946 г. меня никто не спрашивал о плене.
 Однажды в Берлине познакомился с евреями-офицерами из польской военной миссии. По пьянке они говорили, что собираются в Палестину. Но мне тогда это казалось фантазией. Не судьба, а жаль!.  20 июня 1946 г. меня ознакомили с приказом: «Всем офицерам бывшим в плену, на оккупированной территории, в партизанских отрядах и т.д. срочно прибыть... подпись - маршал Соколовский.
Ехать надо было немедленно. К 3 часам того же дня я прибыл в лагерь № 232 Франкфурт на Одере. Зашел в штаб и  сдался на восемь месяцев мучительного ожидания и безделья. Не скажу, что я не боялся. Я отчетливо знал, кто здесь хозяин и что  со мной могут сделать.  Начинка лагеря  - бандиты Лаврентия  Берия, отношения – соответственно, но все же несколько смягченное.
 Через два дня – первая  встреча с полковником из Управления кадров РККА. Шло общее ознакомление и выяснение принадлежности к офицерству. На  пятый  день – к майору из «СМЕРШа». Была  разыграна сцена  всезнайства: «Что это ты здесь пишешь – национальность – еврей, кого ты хочешь обдурить?»
 Я ему  и говорю: «Может показать?» Он не понял,  что показать. Наконец-то поняли друг друга. А то ведь он начал с того, что знает обо мне все-все, что все мы скрывающиеся власовцы.
Итак, первый короткий вопрос: «Как ты сдался в плен. Я отвечаю, что никогда не сдавался. Я попал, меня сдали. Я был ранен, болен, обморожен. Видать это не входило его планы такое рассуждение, он ведь должен сдать продукцию в ГУЛАГ. 
  Больше я его  никогда не видел. 
 В лагере  № 232 я познакомился с врачами  В. Румянцевым, В. Пастуховым, и  Малкиным. Малкин к этому времени был женат на француженке и имел с ней 3 детей. Наши русские подонки из НКВД его ночью насильно увели в лагерь и срочно переправили в советскую зону.
Через полгода все закончилось и нас оставшихся 16 из 800 перевели  в Бранденбург,  где при большой фашистской тюрьме был маленький лагерь для регистрации.  Еще торчали  там  2 месяца и 6 февраля 1947 г. нас уволили в запас, оставили первичное офицерское звание и вечное подозрение и презрение, как к предателям родины».

«мне порой очень жаль, что я осталась жива...»

Раиса Юльевна Бердичевская- военврач.

В плену с 09. 1941 г. расстреляна в  Варшаве в декабре 1944 г.

Из письма ее мужу Борису Бердичевскому, написанному 23.11.1947 г. подругой  по плену Верой Ивановной - фамилия неизвестна. 
 «Мне очень неприятно писать Вам столь тяжелое воспоминание пережитого плена, и самое главное финал Вашей супруги. Мне больно описывать подробности гибели Раисы Юльевны.
 Впервые встретилась я с Раисой Юльевной в декабре 1943 г. в лагере в г. Холм (Польша). Там была целая группа женщин. Они очень тепло меня встретили, как положено в несчастье. Я сблизилась с ними, и Раиса Юльевна меня всегда поддерживала, как старший товарищ, делясь последним куском хлеба, а главное духовно. Я в 1943 г. потеряла в боях мужа и попала в плен. Поэтому мое состояние было весьма тяжелое, и я нуждалась в товарищеской поддержке. После Холма мы были эвакуированы в г. Кельцы, лагерь военнопленных. Там пробыли 10 дней.  Я встретила свой день рождения и Раиса Юльевна подарила мне свои 150 грамм хлеба. В то время это был большой подарок. После немцы перебросили нас в Веньяминовск, тоже лагерь. В июле наш лагерь очень часто навещали  СД и  Гестапо. Особенно наседали на женщин, и предлагали нам парадоксальную «свободу». Но мы  всегда стояли упрямо на своем и отказывались от «свободы». Не помню какого числа, рано утром пришли в наш барак из зондерблока автоматчики и назвали фамилии четырех женщин, в том числе и Раисы Юльевны. Ну, мы сразу догадались, куда и почему их взяли и чьих рук это дело. Когда они стали  брать кой-какие личные вещи, то конвоир-немец им сказал: «Ничего не берите, вам теперь ничего не нужно». После  этих слов все четыре, обреченные на смерть, побледнели, а мы замерли от такого ужаса и были в холодном отупении. Уходя от нас, они махнули рукой, и одна из них Ася Носенко крикнула: «Мы смело идем умирать за нашу Родину. Прощайте товарищи!»
Вскоре после этого кошмара, нас всех женщин за политический саботаж и отказ от «свободы» отправили в Варшавскую тюрьму, которая называлась «Павиак». Там, пробыв пять дней, я получила от Раисы Юльевны записку через коридорную польку, которая раздавала нам пищу. В записочке она пишет: « Дорогая Вера Ивановна, очень хочется видеть Вас и поделиться всем. Сижу в ожидании смерти. Асю,  Марию и Лену расстреляли, а я пока живу до окончательного выяснения моей нации. Хочется жить, но в жизнь не верю.  Постарайтесь на «прогулке» увидеть меня. Целую. Раиса Ю.»
 Вот доподлинный текст ее записки. От коридорной польки я узнала,  что Раису Юльевну перевели в 8-ю камеру, а мы знали, что 8-я  - камера смертников. О! Какой ужас обуял меня, когда я узнала об этом. Далее я узнаю, что Раиса Юльевна работала в тюремной прачечной в качестве прачки. Там она где-то достала сигареты и передала их мне с коридорной, а в сигаретах записка. Она писала: « Я очень переживаю. Мне очень хочется увидеть семью и умереть на своей земле. Смерть неизбежна, я в этом уверена. Если Вы останетесь живы, то постарайтесь отыскать мою семью и побывать там. Целую в последний раз Вас крепко. Не вспоминайте обо мне плохо. Ваша Раиса Ю.»
Вот последнее, что я от нее имела. На второй день после этой записки, рано утром открыли нашу камеру, и повели нас в «туалет». И в это время вели Раису Юльевну и еще одну женщину польскую еврейку с  шестилетним сыном на расстрел.
 Раиса Юльевна громко произнесла: « Дорогие боевые подруги, я иду умирать. Отомстите за мою смерть, да здравствует…»  Дальше мы не поняли, потому что украинский гестаповец ударил ее по лицу. Через два часа мы узнали, что Раиса Юльевна и мать  с шестилетним ребенком расстреляны во дворе тюрьмы. Мы  слышали глухие выстрелы. Верить этому не хотелось, но это так. Их расстреляли как евреек. Мы все 24 военнопленные-женщины  в течение двух суток отказывались от пищи и несли траур о погибшем товарище, даже не выходили на 40-минутные «прогулки». Вот все подробности ее жизни и смерти. Я вам пишу чистую истину без всяких приукрас и уменьшений.
 С приближением наших войск нас эвакуировали в Германию  в концлагерь, и я там пробыла до апреля. Побывала в трех лагерях, а потом... ну, и далее слишком длинная и мучительная история. Пользуюсь случаем, хочу  с Вами поделиться. Вы знаете, мне порой очень жаль, что я осталась жива, потому что всегда ношу на себе это темное пятно плена. Все-таки многие не знают, что это была за «жизнь», если можно это назвать жизнью. Многие не верят, что мы честно перенесли тяжести плена и остались честными гражданами Советского государства.  И во многом мы ограниченные люди. Хотелось бы написать больше, но боюсь, Вам это неинтересно, а, может, с моей стороны это даже навязчиво.
 О себе: я врач-хирург, работаю в желдор.  поликлинике и больнице. Живу с мамой, которая не имела надежд на мое возвращение.

 Всего хорошего. Жму Вашу руку.

 P.S. Вашу дочь я представляю в самых хороших красках, потому что Раиса Юльевна очень описывала свою дочь и довольно часто» [7] .

 

«... однажды вернется из плена...».

Мейер  Абрамович Шинский

Техник-интендант 1-го ранга

1907-1941 гг.

Из письма  сына – Аркадия Шинского.

Когда началась   война мне было 3 года и 8 месяцев. Моя память зафиксировала целый ряд эпизодов  довоенного времени исключительно связанных с моим отцом. Это, вероятно, объясняется тем, что отец очень меня любил.  В память врезался один эпизод. Это произошло за несколько месяцев до начала войны. Видимо я очень просил отца пошить мне военную форму и он исполнил мое желание. Однажды отец одел на меня маленькие галифе, маленькую военную гимнастерку с опоясывающим ремнем, пилотку и, поставив меня на стол, долго любовался. Я думаю, что он тогда сказал: «Вот, Абрашеле, теперь ты настоящий солдат».
 Когда отец уходил на войну, бабушка Хая  рыдала у него на груди. Ее интуиция не обманывала, она чувствовала, что мы прощаемся с ним навсегда. Отец был  бодр, весел, шутил и сказал бабушке: «Что ты хоронишь меня преждевременно? Разобьем фашистов и через три месяца будем дома».
Тяжелая эвакуация подорвала здоровье бабушки, она тяжело заболела и по прибытии в Ташкент умерла возрасте 62 лет. Я хорошо запомнил очень желанный хлеб наполовину с отрубями и ноги матери опухшие от голода. Вскоре нас посетило другое несчастье. Мы получили извещение, что отец 9.09. 1941 г. пропал без вести.
В 1945 г. наша семья вернулась в Житомир. Однажды мать встретила знакомого, которому удалось вернуться с войны живым и невредимым. Он рассказал, что в 1941 г., когда воинсая часть прорывалась из окружения, встретил моего отца, который командовал колонной машин и повозок загруженных воинским имуществом. Знакомый сказал отцу: «Мейер, бросай свое хозяйство, надо спасать свою жизнь. С этой колонной ты не вырвешься из окружения».
Отец ответил: « Нет, я без приказа командира не могу бросить имущество части».
  Мать не хотела верить, что он погиб. Писала запросы, ждала, надеялась, что жив, однажды вернется из плена. Она в свое сознание не допускала очевидную мысль, что с немецкого плена возвращаются , но только не евреи.
 Когда я встречался с людьми, которые хорошо знали отца до войны, они всегда отмечали его доброту, отзывчивость, энергию и фанатическую преданность работе. И теперь, когда я вспоминаю отца, я думаю о том, как бы он был счастлив, если бы мог знать, что я закончил институт и стал врачем. Но особенно он был бы счастлив, если бы мог знать, что его сын, внуки и правнуки живут в Израиле.
16.03.00

«...концлагере я был  не экскурсантом...»

Осип (Иосиф) Сандовский

В плену: 07. 1941 г. – 29.04.1945 г.

Из письма 4.06. 2000 г. после посещения мемориала Яд Вашем

  «В плен я попал из кадровой части в первый месяц  боев с захватчиками. Прошел лагерь Бяло-Подляска в Польше, потом почти дистрофиком был вывезен в Германию, скрывшись под фамилией Садовского Михаила, русского. Длительно работал под охраной в рабочих командах, а затем 10 октября 1944 г. впятером бежали с сахарного завода г. Арнсвальд (Германия), но были выловлены с собаками. Прошел тюрьму гестапо в Познани,  затем был отправлен в политический концлагерь «Джабликов».  Был там до момента срочной эвакуации из  него, видимо, в первой декаде января 1945 г. Затем с товарищем по побегу Сиваком Владимиром поэтапно переводился в к-ц Заксенхаузен, Бухенвальд с его филиалом ( № узника 31424, политический, русский) – сланцевым рудником у Швейцарской границы. На каторжной работе попал под бомбежку, был снова контужен, но, очнувшись, увидел на граничащей с рудником речке. Возникшую там перемычку, перебежал по ней. К вечеру был пойман,  избит и с красными кругами беглеца на полосатой куртке отправлен на расправу в к-ц Дахау. С наступлением американских войск меня пребросили в к-ц Аллах под Мюнхеном, где во время санобработки, будучи голым, при регистрации сменил фамилию на Садков. Освобожден 29 апреля 1945 г. в состоянии отечной дистрофии америкаскими войсками.
Потом тянулся год возвращения на родину в СССР через проверочные фильтрационные лагеря.
  Хочу сказать, что навел меня на тяжелые воспоминания макет к-ц Бухенвальд в зале музея. На нем, макете, я патался найти домик-барак, в котором я провел, правда, короткое время до отправки на рудники, и где  нас разлучили с Володей Сиваком.
 Поймите меня, что в концлагере я был  не экскурсантом, а узником без свободного передвижения, с выходом только с группой в строю принести куда-нибудь бачки с баландой с пищеблока в барак. Остальное время должен был проводить лежа по-двое на трехэтажных деревянных нарах в своих полосатых куртках и брюках. Но это было везенье. Ибо рядом были разбиты большие типа воинских медицинские  палатки, где прибывавшие новые из потоков эвакуированны лежали и без таких нар. А ночи были еще холодные. На утро в коридоре нашего барака всегда лежало с десяток трупов, умерших от истощения узников. Возле палаток  лежали десятки таких же мучеников.
Понятно, что обзор мой ограничен. И на  макете я искал ориентир – крематорий с его квадратной красной кладки кирпичной трубой. Из нее постоянно шел густой черный дым. И при ветре в сторону нашего барака преследовал запах горелого мяса и костей. Но этого ориентира я не увидел.
 Добавлю, что памятно мне следующее. Привезенных в телячьих ( товарных) вагонах бывших  закрытыми трое суток в пути, сбросили нас на прилегающей к каменной стене площадке. Видимо, это была сплошная стена здания, куда только к вечеру попали через узкую дверь вымученные до предела вдвоем с Володей. Сидели остриженные с дорожкой от лба к затылку на мокром полу пропускника не в силах вылить на себя из тазика воду. Поднятых надеждой, что покормят, обмундированных в полосатое с деревянными колодками на ногах, вел нас, подсвечивая дорогу фонариком, сопровождавший нас из обслуги лагеря. Нужно отметить, что все обслуживание внутри лагеря было возложено на заключенных. В к-ц Заксенхаузене было эсэсовское присутствие и в зоне лагеря.
По обочинам широкой дороги-улицы просматривались двухэтажные домики со светящимися окнами, где в лучших условиях находилась обслуга лагеря. ( об этом можно прочесть и в книге Бруно Апиц – бывший узник Бухенвальда – «Голый среди волков»). Среди них выделялся, показавшийся мне хрустальным из сказки, домие из стекла, ярко освещенный  изнутри. Когда водили туда строем за бачками с пищей, узнал, что это пищеблок.
 И, конечно, сохранились в моей памяти еще два барака. Это стоявший в метрах  двадцати большой красный барак, куда пару раз водили для осмотра на вшивость. И другой – «медицинский», где вдоль натянутой от двери  к двери веревки  проходили мы голые истощенные мимо трех в белых халатах, пивших кофе и не обращавших на нас никакого внимания. Шел, оказывается отбор, кто покрепче, на сланцевый рудник. В их число попал и я. А Володя остался в Бухенвальде.  Разыскал я его и свиделись уже в послевоенной жизни. 

С искренним уважением  Сандовский.

 

«...не совсем полная история...»

Айзик Яковлевич Фарб

1922-1943гг.

Из письма сестры – Раи Вишневецкой.

Уважаемый Арон Шнеер!

 Прочитала в газете Вашу статью и сообщаю Вам о своих близких.  Мой брат Фарб Айзик Яковлевич 1922 г. рождения был призван в армию в 1942 г. Так как у него было высшее образование его направили в военное училище в г. Наманган Уз.ССР. Но буквально через  пару месяцев он был отправлен на фронт в звании лейтенанта. Мы получили от него 2 письма. Одно от 25.08.1942 г. в день отправки на фронт, и второе – от 17.09.42 уже с обратным адресом ППС 1410.402 стр.полк, 1 батальон, минрота. Вот и все, что было от него лично.
После войны к соседям вернулся освобожденный из плена сын. Он хорошо знал брата до войны по школе. И вот он рассказал, что накануне окружения видел моего брата и разговаривал с ним. Но когда всех пленных построили и приказали евреям и командирам выйти  вперед, ему было не до знакомых.  Этот парень Штеренберг Иеня Григорьевич был белокурым, не похож на еврея и это его спасло. Он не вышел, остался в строю. Затем избавился от документов. Попал в лазарет. Бежал из плена. И после всех бед вернулся домой, правда без ноги. Через какое-то время ему ампутировали и вторую ногу.
 Мой двоюродный брат Иткис Давид Файвелевич 1921 г. пошел добровольцем на фронт. Был танкистом, знаю, что тоже попал в плен. Но подробностей нет, т.к. никого из семьи уже нет в живых.
 Отец моего мужа Вишневский Самуил Давидович 1903 г. был взят в плен раненым в г. Любачев. Прилагаю личную карточку из лагеря, где он был и умер. Эту карточку моей свекрови прислали из Красного Креста.
 Вот такая не совсем полная история моей семьи.
Большое спасибо Вам за Вашу работу по увековечению имен невинно погибших.

С уважением  Рая Вишневецкая.

 

Из письма  Айзика Фарба 25.08.1942 г.

Здравствуйте дорогие родные!

Во-первых сообщаю, что я жив и здоров.  У меня есть одна новость. Я уже писал Вам, что мы уезжаем на фронт. Как раз 20.08. мы выехали из училища. Сейчас пишу  со станции Чкалов.   Куда дальше поедем неизвестно. Прошу Вас, не волноваться, потому что не я первый и не я последний. И кроме того, что суждено, того не минешь.  Оставайтесь живы и здоровы. Изя.
Извещение
 
 Ваш сын Фарб Айзик Яковлевич, уроженец г. Житомир, находясь на фронте пропал без вести в ноябре 1943 г.

 Военком майор Карачун.

 

 

 

«...Вырезали у него на спине звезду...»

Зяма Менделевич Аколлер

  Погиб в плену осенью 1941 г.

 Уважаемый г-н А.Шнеер!

 Мой отец Зяма Менделевич Аколлер (Колер)  1905 г. выходец из еврейской сельскохозяйственной колонии Ингулец. В первые дни войны был мобилизован в действующую армию.  Служил в  151-м медсанбате воинской части почтовый ящик № 58.
 При обороне Киева этот медсанбат в полном составе попал в плен и содержался  в концлагере возле деревни Дарница – левобережное предместье Киева.
Две его сотрудницы – санитарки находились вместе с ним в одном бараке. Им удалось уйти из концлагеря и пешком добраться  до Кривого Рога.   Когда родители отца из  эвакуации  возвратились в Кривой Рог, эти  женщины рассказали им, что отца несколько раз вызывали на допросы, требовали от него какие-то сведения, так как он вел документацию части, вырезали у него на спине звезду. Перед тем, ка идти на допрос, с которого он не вернулся, он просил своих землячек рассказать о нем родственникам. Это произошло осенью 1941 г.
Мать получила извещение о том, что отец пропал без вести в октябре 1942 г., что  не соответствовало действительности.  Я помню разговоры старших в семье о том, что возможно, не случайно, весь медсанбат, большинство медиков в котором были евреи, попал в плен, а сама воинская часть вышла из окружения.
 Я бвл три раза там, в Дарницком лесу на месте , где находился этот концлагерь. Мне показали дорогу местные жители. В 70-е и начале 80-х годов никакого пямятного знака там не было. Кое-где среди леса лежали большие камни –авлуны, которыми родственники погибших отметили места захоронения.Во время перестройки там поставили солидный памятник из красного гранита: статуя и большая горизонтальная плита с надписью о том, что здесь захоронены 68 тысяч солдат и офицеров. Я очень заинтересован узнать подробности о судьбе пленных бойцов, особенно евреев.
 Высылаю копии документов из военкомата  и фото отца, примерно, 1936 г.

 С уважением и наилучшими пожеланиями. Аколер В. З.

8.08.02.

 

 

«Я кричал, что азербайджанец...»

Абрам Погребецкий.

В плену 1943-1945 гг.

Из письма Абрама Погребецкого  автору 21.04.1999 г.

 

 Родился в 1924 г. в Баку. В 17 лет и 4 месяца добровольцем вступил в Красную армию. В 1942 г. участвоал в боях под Моздоком.  Затем служил в 3-й роте, 3-его батальона 25-го полка 9-й гвардейской воздушно-десантной дивизии.  «Меня ранили 5 июля 1943 г. под Прохоровкой на Курской дуге.  Я лежал  в поле ржи. Немцы прочесывали местность и обнаружили меня. Один с криком «юде» схватил саперную лопатку и закинул мне голову, чтобы отрубить ее, но в этот момент раздался крик. Немец плюнул и убежал, и в это время начался обстрел. Я вынул красноармейскую книжку и комсомольский билет, закопал их в землю и стал ползти с этого места. Обстрел кончился, и я вновь услышал немецкие голоса. Меня обнаружил другой немец, обыскал меня, взял на руки и снес с бугра, и я увидел плененных солдат из моего полка. Немец положил меня за строем. Перед строем стояли немцы и власовцы и кричали: «Есть ли командиры? Ответ: «нет», комиссары? Тоже - «нет», Жиды есть? И тут же пленные украинцы в ответ: «Если бы были, мы бы их сами расстреляли». Когда я это услышал, то правой здоровой рукой измазал лицо грязью, чтобы свои украинцы не узнали. Немецкий офицер прошел перед строем вывел из строя Сашу Писмана и еще двоих евреев. Их тут же перед строем  расстреляли. Мне запомнились глаза и выражение лица Саши  по сегодняшний день. Двум пленным солдатам приказали взять меня на руки и нести. Строй растянулся и я  попросил солдат  бросит меня в рожь. Солдаты так и сделали. Сколько лежал я не помню. Страшно хотелось пить . Я даже мочу свою пил. Случайно нашел меня немецкий солдат. Он принес мне воды. Потом взял меня на руки и отнес на дорогу. Там проезжали мотоциклисты, и он посадил меня в мотоцикл, что-то сказал. Я птерял сознание и очнулся в сарае, где лежали тяжелораненые пленные. Спустя несколько дней пришли немцы с власовцами и приказали выйти из сарая. Тех, кто встать не мог, тут же  на моих глазах расстреляли. Я выполз за порог сарая и  и закричал:» Братцы, помогите!» Подбежали двое наших , взяли меня под руки и отнесли в строй. Колонна двинулась, а бойцы меня несли до железезнодорожной станции.  Посадили в вагоны и отвезли в местечко Смелое Черкасской области. Я боялся, что меня разоблачат, что я еврей и боялся идти на перевязки. Но раны стали гнить,  вонять и пленные настояли, чтобы меня отправили на перевязку. Превязыали пленные арачи поляки. Как они там оказались не знаю. Раздев меня, увидели, что я еврей. Сразу сообщили коменданту. То пришел с солдатом и меня начали избивать. Я кричал, что я азербайджанец. Вызвали власовца-азербайджанца, который стал со мной говорить по-азербайджански. Я  рассказал где жил в Баку. Оказалось. Что он тожеиз Баку и жил неподалеку. Он и сказал, что я азербайджанец. Меня прекратили бить, перевязали и опять отнесли в сарай...
Потом отправили в Дрогобычскую тюрьму. Ежедневно зимой в колодках, раздетых выгоняли во двор.  В тюрьме находился  с сентября 1943 г. до февраля 1944 г.  При перевозке  вмесие с несколькими пленными бежал. Поймали. Отсидел в карцере 41 день. Потом нас 11 человек-беглецов заковали в кандалы и в общей колонне пешком и отправили в Ужгород  Не помню где, но по дороге проходили через еврейские деревушки и видел своими глазами  у домов, возле каждого крыльца были аовешены еврейские семьи. Вешали с аккуратностью по возрасту. Дети всегда были повешены последними справа. Пред глазами и сегодня стоит эта картина. В ужгороде разместили на цементном заводе. Там было несколько тысяч пленных.  Чрез несколько месяцев я с товаришем вновь убежал. Нас  поймали в какм-то лесу, но на этот раз венгры. Отвезли в полицейский участок. Раздели , увидели, что я еврей.. А со мной рядом мой товарищ Митя из Ставрополя. Начали меня бить, кричать: « Жида». Митя кричал: «Он брат мой». Я кричал, что я азербайджанец. Избивали нас всю ночь.  А потом вновь отправили в лагерь. Из Ужгорода через какое-то время отвезли в Ламсдорф. Та меня впервые зарегистрировали по всем правилам. Сфотографировали, записали кто я  и откуда. Я назвался Владимир Крайнов  - русский из Баку.  Посылали нас строить укрепления, противотанковые рвы.  Освободили нас только 8 мая 1945 г. и Отправили на проверку в г. Цитау. Поверка продолжалась 21 день. Спрашивали как попал в плен, не сдался ли сам.  Потом отправили в госпиталь и я там пролежал два месяца. В декабре 1945 г. меня демобилизовали».

В плену были оба – муж и жена.

Из  присланных  автобиографий.

Иосиф Меерович Гитерман

В плену лето 1943 г.- апрель 1945 г.

 5. 10.1940 г. был призван в ряды РККА. Служил в 1-й подвижной железнодорожной автобронетанковой мастерской в г. Котовске. Как медработник (окончил Житомирскую фармшколу) был определен в санчасть. Когда началась война был перевден в город Калач и направлен с группой  красноармейцев в 182-й ЗСП. Там формировались пункты по приему раненых (ППП) . В состав нашего ППП входили: два фельдшера, медсестра, три повозки лошадей с ездовыми. Размещались в двух км от фронта. В наши обязаности входило  оказать медпомощь и накормить  раненных, отправить их дальше в тыл. Продукты и перевязочный материал мы получали в госпитале, к которому были прикреплены.
В мае 1942 г. был переведен в 726 -й стрелковый полк 395 стрелковой дивизии на должность санинструктора. Держали оборону около реки Миус. Шли очень тяжелые бои. Через некоторое время началось массовое отступление. Наша дивизия отходила  в направлении  Ростов на –Дону. Переправа через Дон была тяжелой и опасной. При подходе к станице Павловской Краснодарского края меня в составе небольшой группы красноармейцев нагнали немецкие мотоциклисты. Так я оказался в окружении. В станице удалось раздобыть гражданскую одежду. Документы пришлось уничтожить. Посоветовавшись с товарищами, решили, что нам лучше разойтись. Так каждый пошел своей дорогой. Я добрался до станицы Петровская. Там меня приняла  одна семья. Национальность свою скрывал. Проживал под вымышленным именем: Ефимов Николай Захарович из Сибири. Работал пастухом.
 В феврале 1943 г. станица была освобождена. Все военннообязанные были собраны. Прошел проверку СМЕРША под своим вымыщленным именем. Сказал, что имею среднее образование, по профессии фармацевт. Был определен в 14-ю бригаду 4-го гвардейского механизированного корпуса на должность начальника аптеки. Через некоторое время переведен в минометный батальон на должность фельдшера. Лето 1943 г. Больше недели наша часть продвигалась вперед, не встречая сопротивления противника. На подступах к городу Токмак Запорожской области были окружены и взяты в плен.
 Нас привели в село и держали в одноэтажном здании. Затем были переведены ы лагерь в селе Михайловское. Лагерь был небольшой, огорожен колючей проволокой. Охрана состояла из пожилых немецких солдат. Через некоторое время был переведен в лагерь в г. Вознесенск. Лагерь находился  на территории бывшей школы. Оттуда перевели в лагерь в г. Ченстохов  в Польше. Это был большой лагерь. Каждый барак был огорожен колючей проволокой. Там я заболел тифом и был помещен в лагерный лазарет. По выздоровлении был переведен в лагерь, который находился между городами Оснабрюк и Диепгольц ( Германия). Лагерь был небольшой, нас разместили по 22 человека в помещении. Двухярусные  кровати с соломенными матрацами и одеялами казались комфортом, по сравнению с предыдущими лагерями. Охрана сосьояла из пожилых солдат и молодого ефрейтора. Руководил лагерем унтер-офицер лет пятидесяти. Каждое утро нас отвозили на работу. Копали каналы для осушки болот. По окончании работ  был переведен в другой лагерь и работал в карьере на добыче известкового камня, который потом в печи пережигали в известь. Ежедневная тяжелая работа под охраной, издевательства, травля собаками ради развлечения. Плохое питание. Еду подвозили прямо к печи, кормили баландой из неочищенных картошки и овощей.
  С каждым днем гул приближаюшегося фронта слышался сильнее. Все чаще были воздушные тревоги. Однажды утром нас построили и пешком погнали по мосту через Эльбу. Освободили нас американцы. Оттуда на грузовиках были переправлены в Бауцен и размещены в военном городке. Прошели фильтр и были перевезены в лес неподалеку от города Невель Псковской области. Жили в землянках. Новый фильтр. СМЕРШ. Мое воинское звание не подтвердилось. Меня и многих других зачислили в рабочий батальон. Работали в Тульской области в шахте по добыче угля. В апреле 1946 г. меня освободили».

Хвиля Абрамовна Гитерман ( Гликштейн)

 В плену сентябрь 1941 г. – 21 апреля 1945 г.

 В июне 1941 г. окончила обучение на помощника провизора в Житомирской фармацевтической школе. В перые дни войны была мобилизована, как медработник и направлена в 7-й атотранспортный полк Юго-Западного фронта. На должность заведуешей полковой аптеки. В конце августа 1941 г. была переведена в санитарный батальон при штабе Юго-Западного фронта. Участвовала в оборонительных боях под Киевом. Награждена медалью «За оборону Киева».   В сентябре 1941 г. попали в окружение около г. Прилуки Полтавской области. Нас заключили в лагерь для военных и гражданских лиц. Комиссаров и евреев расстреливали на месте. Мне удалось избавиться от документов и избежать немедленного уничтожения. Охрана в лагер была слабая. Местные жители подходили к проволочному забору, приносили еду. В ноябре выпросила у них гражданскую одежду и совершила побег. Местное население не желало подвергать себя опасности за укрывательство и я решила  перейти линию фронта. Валентина Марченко, местная жительница отдала мне свою справку немецко йкомендатуры. По дороге была задержана немецким патрулем и отправлена на принудительные работы в Германию г. Тегель. Бла помещена в русский лагерь. Жили в бараках. Работали на военном заводе. Обтачивали гильзы для снарядов. Заключенные умирали от истошения, болезней и зверского обращения. В лагере подружилась с Валентиной Шустовой из Лениградско области. Часто думали о побеге. Весной  1944 г.  ночью удалось перелезть через заграждения и бежать. Идти решили в сторону Польши, но по дороге были задержаны и доставлены в жандармерию. Затем переведена в гестапо в город Потсдам. На допросе представлялась - Марченко Валентина. Была заключена в тюрьму на непродолжительный срок, а затем отправлена на работу в город Цоссен. Работала в скобяном магазине.  21 апреля 1945 г. советские танки вошли в город.
  После освобождения отправилась в город Заган. Там находился сборно-пересылочный пункт. Зарегистрировалась под настоящей фамилией. Прошла фильтр и была оставлена работать на пункте для регистрации советских граждан. В июне 1945 г. пришел запрос на медработников и я была определена , как вольнонаемная, в инженерно-строительную часть В/Ч 03003, которая занималась восстановлением мостов на Дунае. В конце 1945 г. была демобилизована и вернулась домой.

«... и отправили прямиком на Памир»

Наум Львович Шерешевский

 В плену 1942-1945 гг.

 Из письма дочери Е. Оронюк ( Шерешевской)

 Здравствуйте уважаемый  Арон!

Спасибо большое за Ваш звонок.  Я просмотрела  папины документы, но ничего кроме некоторых данных в военом билете не обнаружила.
Папа был человеком скромным и не любил рассказывать о себе и особенно о войне, о том, что он пережил. Видимо для него это было болезненно, а я  не настаивала, о чем сейчас очень жалею. Все, что я помню из его отрывочных рассказоа, постараюсь сейчас написать.
 Мой отец, Шерешевский Наум Львович, родился 10 февраля 1923 г. в г. Прилуки на Украине. Учился несколько лет в еврейской начальной школе, затем в украинской школе, умел читать и писать на идиш. Окончил школу в 1940 г. бвл призван в Советскую армию  15 сентября 1941 г. Почти сразу попал на фронт, воевал в 911-м стрелковом полку в звании рядовой-стрелок. Как следует из военного билета воевал до  13 июня 1942 г. В военном билете не указано, что был в плену, но судя по этой записи видимо в этот период он и попал в плен, будучи контуженным. В плену он находился в г. Лейбниц или Легниц, точно не помню. Знаю, что это город находится на границе с Германии, Польши и Чехословакии.
 Название концлагеря тоже не помню.  Отец рассказывал, что когда его взяли в плен, никаких документов при нем не было. Он сказал, что его зовут Еоля и что он татарин. Т.е. ему в детсве было сделано обрезание и за русского он сойти никак не мог. Таки мобразом он остался жив. Перед самым окончанием войны он бежал. Знаю. Что укрывала его чешская семья и очень уговаривала там остаться. Но когда 9-го мая в Прагу вошли наши, он конечно вышел к своим. Их посадили в эшелоны и отправили прямиком на Памир в сталинские лагеря, где он провел около двух лет и где проверяли, не предатель ли он.
 Вот собствено и все, что я о нем знаю.
 Его сестра Фрида Шерешевская, 1927 г. рождения была арестована фашистами и расстреляна в 1942 г. вместе с трехлетним братом. Копию прощального письма Вы видели , а оригинал отец всегда носил с собой. Ему передали это письмо уже после войны и это единственный документ о его родственниках. Все остальное пропало, видимо сгорело.
 В начале  1995 г. мы всей семьей  вместе с отцом репатриировались в Израиль, и буквально через полтора месяца папа умер от инфаркта. Похоронен он в Нетании, где мы живем.
 Еще раз спасибо за внимание и за то благородное дело, которым  Вы занимаетесь.

                                      С уважением Елена Оронюк.

12.11.02.

 

 

«... дело о нем  производством прекратить за отсутствием состава преступления».

 

Хизгилов-Абдулалиев Мигдар (Мугдаши) Яхьевич.

В плену октябрь 1941 г. -июль 1942 г.

 

Белорусский
 штаб
Партизанского движения
2 августа 1944 г.
№131/П.Б. 
                                  СПРАВКА  
Дана настоящая Хизгилову Мугдаши Яхьевичу (Абдулалиев Мигдар Яхьевич) в том, что он действительно состоял в партизанском отряде «Зеленина», бригады им. Ленина с 21 мая 1943 г. по 1-е августа 1944 г. в должности Зам. ком. отряда, нач. Штаба отр.
Просьба   к местным органам власти оказывать тов. Хизгилову Мугдаши Яхьевичу содействие в устройстве на жительство и работу.
 Начальник Отдела кадров
Белорусского Штаба Партизанского
Движения (подпись)                               

 

 Определение

Военный трибунал Белорусского военного округа

 В составе: Председателя полковника юстиции Кондратьева

                                     Членов:            - “ -               - “ -        Морозова
                                                              Подполковника – “ – Марченко
    Рассмотрев на заседании от 18 марта 1958 г. прпотест Главного военного прокурора на Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 3.11. –1945 г., которым зам.командира и начальник штаба партизанского отряда им. Зеленина, бригады им. Ленина
 Хизгилоа (Хизгимов) – Абдулалиев Мигдар (Мугдаши) Яхьевич, 1912 г. рождения, уроженец гор. Дербента, Дагестанской АССР, арестованный 16 августа 1944 г., лишен свободы на 1 год и 3 месяца.
  Заслушав доклад полковника юстиции Морозова и заключение помощника военного прокурора округа – полковника юстиции Плюта, поддержавшего протест, военный трибунал установил:
   Согласно обвинительному заключению, Хизгилов обвинялся в том, что, попав в октябре 1941 г. раненым в плен, в июле 1942 г. вступил в созданный немцами азербайджанский национальный легион, в котором в должности командира роты вел подготовку легионеров для борьбы с Красной Армией.
    В протесте ставится вопрос об отмене вышеназванного постановления и прекращения дела на Хизгилова за недоказанностью обвинения.
   В протесте указывается, что Хизгилов на следствии виновным себя не признал и показал, что в плен он попал, попав в окружение и будучи раненым, что в созданный немцами азербайджанский легион он вступил, опасаясь ареста за патриотическую деятельность в лгере военнопленных.
 В легионе Хизгилов вошел в патриотическую группу, которая вела агитацию за переход на сторону советских войск и помогала польским партизанам. В Январе 1943 г. Хизгиов был предан, арестован и заключен в демблинскую тюрьму, откуда в мае 1943 г. бежал, организовал партизанскую группу, слившуюся затем с партизанскими отрядами, действовашими в Брестской области.
 Хизгилов в августе 1943 г. до соединения с частями Советской Армии являлся зам. командира иначальником штаба партизанского отряда, и лично приниал участие в крупных боях с немцами.
 Эти обстоятельства подтверждены материалами дела и представленными Хизгиловым копиями соответствующих документов.
 При этом из дела видно, что допрошенные на следствии бывший оперуполномоченный партизанского отряда Лаптев и партизан Арзуманян ( к-р бригады) отозвались о Хизгилове положительно, а командир роты партизанского отряда Гогебашвили подтвердил, что Хизгилов вместе с ним бежал из фашистской тюрьмы, где «себя вел серьезно».
 Таким образом,  в деле отсутствуют какие-либо данные, свидетельствующие о том, что действия Хзгилова носили изменческий характер.
 Вступление в немецкое специальное формирование – азербайджанский легион, как видно из дела, имело цель патриотическую, что подтверждается его последующей деятельностью в борьбе с немецкими оккупантами в составе легиона и партизанских отрядах.
 Учитывая изложенное, военный трибунал округа находит, что  дело в отношениии Хизгилова (Хизгимова) подлежит прекращению не за недоказанностью обвинения, как это ставится в протесте, а за отсутствием состава преступления, поэтому

Определил

Постановление Особого мовещания при НКВД СССР от .3.11.45 г. в отношении Хизгилова (Хизгимова)  Абдулалиева Мигдара )Мугдаши) Яхьевича отменить и дело о нем производством прекратить за отсутствием состава преступления.

 Подлинное за надлежашими подписями.

Копия верна: Член военного трибунала БВО

Подполковник юстиции Е. Царенко.

   

 

 «Свидетельств о государственных преступлениях... не имеется»

Юрий  Борисович Раунштейн

В плену 1942-1945 гг

Государственный архив Херсонской области.

09.09.1994,№04-11/ Р-177

Архивная справка

(перевод с украинского)

По документам, хранящимся в архиве области, Раунштейн Юрий Борисович, 1921г. рождения, был призван в Красную Армию 22 октября 1941 г. райвоенкоматом Сталинграда, служил сержантом в 45-й запасной бригаде.
В составе 6-й армии 411-й дивизии 26 мая 1942 г. был тяжело ранен и 27 мая 1942 г. попал в плен под Харьковым, станция Лихачева.
 Находился в лагере  в г. Бобринец и 1 сентября 1942 г был вывезен немцами в Германию. Работал в шахте в г. Мерльгус до 1 мая 1945 г.
Проходил фильтрацию в ФП  № 239  в местечке Плауль,  15 июня 1945 г. отбыл на Родину.
 Свидетельств о государственных преступлениях, совершенных Раунштейном Ю.В. не имеется.

 Директор Архива В.П. Рылеев

Архивист 1 категории В.М. Крючковская.

 

Гелер - Гейлер - Чорномизий

В плену 1942-1945 гг.

Государственный архив Хмельницкой области.
30.12.98 г. № Г-7487

Архивная справка

(перевод с украинского)

 В архивном фонде Службы Безопасности Украины по Хмельницкой области хранится фильтрационное дело репатрианта ГЕЛЕР-ГЕЙЛЕР-ЧОРНОМИЗИЙ ( так в документах) Петро Иванович, 1917 г. рождения, уроженца с. Сутковцы Ярмолинского района Каменец-Подольской ( с 1954 г. Хмельницкой) области.
В 1939 г. (месяц не указан) Гелер-Гейлер-Черномизий П.И. Ярмолинецким райвоенкоматом был призван в армию.
19 мая 1942 г. в составе 136 особого батальона связи 77 ГСП (так в документах) в районе населенного пункта Опасное (Крым) попал  в плен. Четыре месяца строил дорогу от Феодосии до Керчи (так в документах), и был отправлен в г. Ровно. Содержался в общем лагере № 2 один месяц. Из г. Ровно перевезен в Германию в г. Моосбург, откуда отправлен на работу в г. Алах неподалеку от Мюнхена. В составе рабочей команды копал канал, работал на инструментальном заводе (название не указано) с 12 октября 1942 г. до 28 июня 1944 г.
 С 1944 г. (месяц не указан) работал в горах неподалеку от г. Именштадт (характер работ не указан) до освобождения 30 апреля 1945 г.
 Фильтрационную проверку проходил 28 июля 1945 г. в лагере № 1 Главного Управления Контрразведки «СМЕРШ» г. Фрейберг.
 Основание:  ФР-6103,оп.1, спр.6543

 

Директор архива: П.Слободянюк

 Заместитель директора, главный

 хранитель фондов: Л. Баланюк.

 

 Мы расстались  на пороге школы...

Грубер Лев (1916-1941)

Из листа свидетельских показаний № 108673, заполненного не по  принятой форме  Беллой Лемешевой 9.03.2001 г.

 

 «Грубер Лева родился в 1916 г. в местечке Сыврань Одесской области.  Офицер – выпускник кремлевского училища.
 Мы расстались за порогом школы, когда нам было по 12-13. Разыскал он меня в Харькове – студенткой консерватории; сам в ту пору курсант  кремлевского училища, отобранный  в числе способнейших, здоровых, красивых, рослых, из всех родов войск.
 По окончании, направлен в Прибалтику – Даугавпилс – офицером.
  Погиб в лагере военнопленных в Даугавпилсе.
... Отрочество, и все что мило сердцу, памяти, я долгие годы хранила обет – хрусталь любви.  Бывшая невеста.  Вставить текст стихов.

 

 

 

 

«... нет такого родственника...»

Гирш Янкелевич Богданов.

 1907-1944 гг.

 
 Военный исследователь полковник Ф.Свердлов получил из Голандии письмо от аспиранта Амстердамского университета Йориса Верстейха. Он писал: «Помогите мне найти какие-либо данные о еврее Грише Богданове. Кроме имени и фамилии, мне известно, что он призывался в Узбекистане, - больше ничего. Он бывший военнопленный. Чтобы спасти жизнь, выдал себя за армянина, и был направлен нацистами в армянский строительный батальон на юг Голландии. В этом батальоне была создана сильная подпольная организация, одним из ее руководителей был Гриша Богданов. Она готовила восстание военнопленных в предвидении приближения англо-американских войск. А до этого, как могла, вредила строительным работам. Накануне восстания нацисты узнали о нем, и семерых руководителей, включая Гришу Богданова, 9  декабря 1944 г. расстреляли. На месте их казни в Голландии поставлен памятник, на котором указаны лишь имена погибших. Первым наверху слева указано имя «Гриша».
  Прошу Вас помочь найти в архиве сведения о месте и годе рождения Гриши Богданова, месте призыва, времени пленения, возможно, адреса родственников».
 Нужные сведения Ф. Свердлов  обнаружил в первом томе «Книги памяти воинов-евреев, павших в боях с нацистами в 1941-1945». На 180 странице  написано: Богданов Гирш Янкелевич, 1907-1943. Родился в местечке Холмеч, Гомельской области. Призван Андижанским РВК, Узбекистан. Красноармеец. Пропал без вести».
Ф. Свердлов опубликовал рассказ о Г. Богданове  в «Международной еврейской газете» № 20 в мае 1998 г. с  надеждой разыскать родственников: «Может  быть,  им попадется на глаза этот номер газеты и они напишут в редакцию?!»
 Прошло три года.  18 октября  2001 г.   в Яд Вашем пришло  письмо от Доры Штейн  из Магдебурга.
 «Прочтя эту небольшую статью в мае 1998 г. Я сразу вспомнила о евреях Богдановых, приехавших из Узбекистана г. Андижан вскоре после окончания войны в Воронеж, где я проживала много лет до отъезда в Германию.
 Богдановы проживали со мной на одной улице – Депутатская – это была жилая зона Воронежского механического завода.
 С началом войны этот завод именовался авиационный завод  №16. В первые дни войны он был эвакуирован в Узбекистан в Андижан. Именно из этого  города был призван в армию Григорий Богданов.
 В то время в Андижане проживало много евреев, эвакуированных с Украины, Белоруссии. Большинство устроились работать на этот завод. После войны завод вернулся в Воронеж. И многие евреи продолжали работать на нем. Именно на этом заводе   сконструировали третью ступень ракеты, на которой взлетел в космос Юрий Гагарин.
 Я сразу вспомнила о Володе Богданове, работавшем на этом заводе, но, к сожалению, не задолго до выхода в свет этой газеты он скоропостижно скончался от инфаркта.
Я обратилась к жене Володи, она сразу очень разволновалась, стала дрожать и кричала, что у них нет такого родственника....
 Но некоторые сотрудники завода, бывшие в эвакуации в Андижане, утверждали, что это родственник Володи Богданова, но его жена отказалась от Гриши, т.к. еще работала на заводе. А у нее в отделе кадров расписка, что «родственников за границей не имею», и вдруг нашелся человек, который был у немцев...»

«Пуля скажет..»

Яков Коэн

           Яков служил в 1100 полку Волховского фронта. «26 сентября от полка  осталось в живых 8  человек, из них пятеро ранены. Всех пленных собрали в ближайшем лесу. Никто не заботился об их существовании. Питались дикими травами, корой деревьев и всем, что можно было жевать. Прошло три недели, уцелевших перевели в концлагерь. «Я использовал взятое у погибшего солдата удостоверение и назвался Иваном Шиповым. Однажды пытался бежать, поймали, подвергли порке. Окровавленного доставили в больницу в г. Ярве, около границы с Эстонией. Мне повезло - взяли санитаром в больницу. В  мои обязанности входило держать раненных во время хирургических операций, проводимых без анестезии и без соответствующего оборудования. Работа была жестокая и беспощадная, но некоторым, пережившим подобные "операции", удалось выжить. Врачами также работали пленные - еврей и русский.
Летом 1944 г. группе пленных удалось бежать. Меня долго допрашивали органы безопасности и разведки, выясняя, как же  это мне еврею, удалось выжить в германском плену. Тем временем освободили район, где располагалась больница, где я работал санитаром. Работавшие со мной врачи подтвердили мои показания. В конце командир обратился ко мне со словами: «Мы еще не определили окончательно - кто ты. Но дадим тебе автомат, пойдешь на передовую. Пуля скажет - правду ты говоришь или ложь». В боях дошел до Берлина.  Награжден орденом Красной Звезды» [8] . 

 

Спасенные и Праведники

«Если найдем, то всех повесим...»
Исаак Яковлевич Полевой
В плену  сентябрь- декабрь 1941 г.
С декабря 1941г. по март 1944 г.  скрывался в семье  Е. М. Сильченко.
                   Из воспоминаний Марии Евдокимовны Полевой  -жены И Я. Полевого. Украина. Кировоград, ул. Краснозвездовская, 76, кв.1.
И. Я. Полевой осенью 1941 г. попал в плен под Киевом и оказался в лагере села Адабаш.  В ноябре вместе с группой военнопленных совершил побег, но линию фронта перейти не удалось, дошли до Полтавы. Там вновь был задержан и отправлен в Германию.    Однако  вновь бежал, выпрыгнув на ходу из вагона.
 «В декабре 1941 г. в селе Малопомошная  его встретил мой брат Сильченко Анатолий Евдокимович. Он услышал стон и увидел, в каком состоянии находится Полевой. Брат привел его в наш дом, и мы оказали ему помощь. Вечером пришел домой отец, и брат рассказал ему о случившемся. Утром, когда староста села и полицай проходили мимо дома, отец пригласил их в дом, угостил и говорит, что этого хлопца (Полевого) надо устроить на работу. Староста сказал, что он будет работать на ферме, кормить и чистить коров. На ферме Саша, так он назвался,  работал недолго, т.к. забирали военнопленных в район.  К нам домой пришел мой соученик полицай (по принуждению) Находько, стал спрашивать, где Саша, мы ответили, что его нет дома. Полицай предупредил нас, что его будут отправлять и пусть он уходит, но просил молчать о том, что он нас предупредил. Когда пришли за Полевым, папа сказал, что его нет дома, на это нам ответили, что если найдем его у вас, то всех повесим. Мы уже знали, что Саша еврей, старший брат видел его удостоверение и сказал об этом папе. Папа сказал, пусть он оденет бабушкину юбку, пальто и платок, когда он оделся, они ушли к брату папы, а оттуда пошли к дядиной теще старухе Коваленко Мелании, там он и скрывался. Мы носили ему кушать. Носила продукты моя маленькая двоюродная сестра Лиля, как будто для бабушки, но скоро это заметила соседка и начала следить из окна, грозилась заявить немцам, поэтому скрываться там стало опасно. Решили отправить Сашу  в Новоукраинку к жене маминого брата, она была больна туберкулезом. Меня послали ухаживать за тетей. Полевой  выкопал в хате  яму, землю   мы выбрасывали во двор и присыпали снегом. В яме он и скрывался с декабря 1941 г. до марта 1944 г. Папа привозил продукты и дрова. После смерти папы нам было тяжело. Мне приходилось по большому снегу ходить за 5 км  в  лесопасадку рубить и носить дрова. В марте 1944 г. Новоукраинку освободили. Военкомат оставил Полевого  в селе, так как он был очень слаб и болен.  Мы поженились, и вскоре он ушел на фронт, но его понизили в звании с лейтенанта до младшего лейтенанта. У Полевого были награды: Красная Звезда и много медалей. Родителей и младшего брата Полевого немцы расстреляли. После войны  он забрал меня в Германию, где была его часть 23-й воздушно-десантный гвардейский стрелковый полк. Однако вскоре Полевого демобилизовали, т.к. он был в плену.
 В 1980 г. в феврале Полевой умер, его последним желанием было, чтобы его похоронили возле моих родителей, т. Сильченко Е.М. и Сильченко У.Г. Это 80 км От Кировограда. Сын обижается, что далеко могила и часто навещать его нет возможности. Но это последнее желание умирающего и его исполнить наш долг» [9] .

«За укрывательство жидов и партизан...»

Анатолий Игнатьевич Тросницкий

(Исай Яковлевич Подольский)

В 1941-1943 гг. скрывался в Днепропетровске, Гуляй Поле  в семьях  Бовкуна Георгия Васильевича и Костенко Санды  Никифоровны.
Из писем  в Отдел Праведников мира 1994-1995 г.  А.И.Тросницкого,   Бруклин.  США . Костенко Е.Н. г. Запорожье. Украина.
 
«Я пришел в оккупированный Днепропетровск  в октябре 1941 г., после того, как вырвался из окружения у станции Пологи, Запорожской области. Отдал свою военную форму местным крестьянам и получил взамен цивильные обноски. Да ничего другого они и не могли предложить, так как всю жизнь нуждались в одежде и обуви. Проделав почти  четырехсоткилометровый путь, я вышел к левому берегу Днепра в районе поселка Рыбальское, входившего в черту города Днепропетровска, и попросился на ночлег. В один из домов. И вот в то время, когда я ужинал, в комнату вбежал паренек лет 16-ти, в черной шинели учащегося фабрично-заводского  обучения и закричал с порога: «Дядя Яша, на той стороне жидов расстреливают». Поразил ответ хозяина: «Так чему ты радуешься, дурак, пошел вон отсюда». Хозяин оказался немецким старостой поселка из фольксдойчей. Мы вышли на улицу, но видели только какую-то темную массу, слышали выстрелы и какой-то тяжелый гул. Происходило это в районе парка Шевченко, в овраге на спуске к лодочным станциям. Я сразу определил это место и, как выяснил позже, там расстреливали уже отдельные группы захваченных евреев, избежавших первого массового расстрела.
 Пока я шел по сельской местности, где евреев проживало мало, мне не приходилось сталкиваться с массовыми антиеврейскими акциями фашистов, хотя украинское население юдофобии не скрывало. Здесь я получил первое наглядное представление о том, что меня ожидает в городе. Надежда была на старых друзей, мечталось об организации подполья, но жизнь показала, что во  всем этом была изрядная доля мальчишеской наивности. «Дядя Яша» помог мне переправиться на правый берег и я двинулся по своему довоенному адресу, очевидно еще не до конца понимая, что я смертник в этой обстановке. Оборванный и грязный я заходил к соседям, узнал, что мама успела эвакуироваться, встречал сочувствие, получал еду, иногда ночлег. Не было ни одного случая, когда меня бы пытались выдать или поскорее от меня избавиться. Но тревога читалась почти на всех без исключения  лицах, да и сам я не мог позволить себе ставить под угрозу жизнь добрых людей.  Повешенных и застреленных спасителей с надписью на груди «За укрывательство жидов и партизан» я видел неоднократно собственными глазами на пути к Днепропетровску. Поэтому я старался не мозолить глаза, ночевал в подъездах, угольных ящиках, в известных с детства закоулках дворов и усиленно искал своих старых школьных товарищей.
 Георгий Бовкун, или Юра, как мы его называли, был одним из моих школьных друзей. Мы сидели вместе за одной партой, вместе призывались в Советскую Армию 9 июля 1941 г. и я был уверен, что он в городе, что попал в окружение, бежал из плена и проживает сейчас в старой квартире по ул. Чичеринской с дедушкой и бабушкой, что родители в эвакуации. Зная уже по опыту, как менялись люди под влиянием немецкой антиеврейской пропаганды и террора властей, сталкиваясь с равнодушием к моей судьбе других знакомых и товарищей, я все же попросил сообщить Юре, что я в городе и хочу его видеть. Положение у меня было безвыходное. Оборванный, без документов, я в любую минуту мог попасть в облаву или стать жертвой доноса. Юра быстро разыскал меня и без всяких колебаний отвел к себе домой.
 Отмывали меня и приводили в человеческий вид всей семьей. Я сказал, что мне нужно продержаться до весны, а потом я уйду к линии фронта и прямо спросил, в чем он может мне помочь. Помню его ответ: « А ты, что еще не понял? Здесь будешь»  Я, конечно, сразу оценил мужество его ответа, риск, который он взваливает на себя и своих стариков, и готов был заплакать от избытка чувств. Стало слабеть ощущение безнадежности, которое появилось у меня в последнее время. Но проблем возникло много. Во-первых, они сами голодали, а здесь еще один рот. Во-вторых, меня ни в коем случае не должен был никто видеть, а в квартиру заходили соседи и особенно опасным был среди них некий Бурлаков Александр, который уже был известен тем, что собственноручно расстрелял соседскую еврейскую семью. О пище Юра и говорить не хотел. А относительно тайны моего пребывания в квартире, решили так. В квартире была темная комната без окон, в нее обычно никто не заходил и она служила спальней для стариков. Мы загородили один из углов платяным шкафом, сзади которого оставили небольшое пространство, где можно было поместиться стоя.  В обычное время я находился в комнате, занимаясь каким-нибудь делом, но если раздавался звонок в дверь, я быстро прыгал за шкаф и иногда простаивал там не шевелясь часами, если посетители были уж очень разговорчивы или приходили родственники. Жили, конечно, в страшном напряжении. Юра устроился слесарем в железнодорожное депо, получал скудный паек и, как я узнал  позже, участвовал в сопротивлении. Но он никогда не говорил мне об этом, то ли из соображений конспирации, то ли не желая обострять и без того опасную ситуацию. Опасность обострилась неожиданно после того, как мы с Юрой однажды поздним вечером вышли подышать свежим воздухом и натолкнулись во дворе на полупьяного Бурлакова.  Тот стал интересоваться, кто я такой, и Юра сказал, что я его двоюродный брат из Никополя, приехал повидаться и завтра уезжаю. После этого Бурлаков заходил еще несколько раз в квартиру, как бы невзначай интересовался «никопольским братом». Это усиливало тревогу за безопасность семьи. Надо было уходить. На дворе начинался март.
 Вопрос о документах для меня мы с Юрой обсуждали давно, перебирали различные варианты и решили, что лучше всего мне подошли бы метрики подростка допризывного возраста. Мне в декабре 1941 г. исполнилось 18 лет, я был худ и вполне мог сойти за 16-летнего. Что касается  внешности, то я, светлоглазый и светловолосый, легко сходил за русского или украинца. А теперь самое главное. До войны  я был Подольский Исай Яковлевич. Тросницким  стал после того, как Юра раздобыл мне метрики на имя Тросницкого Анатолия Игнатьевича 1927 г. рождения. Ему помогли его товарищи по подполью, но об этом я узнал уже после войны. Они же ловко исправили год рождения на 1925 г. А подлинный Анатолий Тросницкий случайно погиб в августе 1941 г. при занятии Днепропетровска немцами и его смерть не была зарегистрирована. Так что в случае проверки, подлинность документа подтвердилась бы. Мы с Юрой сочинили легенду об осиротевшем подростке, который ушел из города, спасаясь от голода. Был здесь один существенный прокол – мое обрезание, но это было уже  не в нашей власти. Однако и легенда и документы оказались вполне проходными и облегчили мне переход линии фронта. Юра собрал мне провизию на дорогу и в марте 1942 г. я покинул Днепропетровск.
 Намерзшись после ночевок в поле, я зашел  однажды  в ночлежку небольшого села. У дверей стояла группа украинских полицейских, а из помещения выволакивали тело мертвого человека в красноармейской шинели. Умерший, видимо, скончался от сыпного тифа, ибо, переночевав на холодной лежанке, с которой сняли труп, я через два дня почувствовал сильные головные боли, общую слабость, ломоту  в костях  и с трудом дошел до села Варваровка, что в 7-8 км от г. Гуляй Поля. Там в ночлежной избе я и свалился с высокой температурой, а потом потерял сознание. Очнулся я в больнице через несколько дней беспамятства и увидел над собой доброе женское лицо.  «Очнулся, наконец, - радостно сказала женщина.  - Как тебя зовут мальчик? Я ответил, что зовут меня Толя, и спросил в свою очередь, кто она, где я нахожусь и как попал сюда. Санда Никифоровна, - ответила она и сказала, что лежу в больнице Гуляй Поле, и что привезла меня из соседнего села женщина по имени Шура. Как потом я узнал, Шура была хозяйкой той избы, в которой полиция устроила ночлежку..  Ее муж, коммунист и офицер, был на фронте, полиция выселила ее с матерью в меньшую половину избы, а в другой половине устроила ночлежку.
Я лежал в больничном белье, и у меня сразу родилась тревожная мысль, что меня мыли и переодевали, а значит, видели мое обрезание и знают, что я еврей. Так оно и оказалось, но, на мое счастье, меня принимала и переодевала Санда Никифоровна Костенко. Она все поняла, конечно, но сказала мне об этом значительно позже. А я не зная правды, держался настороженно и вынашивал планы побега из больницы, как только немного окрепну. Поправлялся я быстро. Санда Никифоровна приносила мне еду, книги, ухаживала за мной нежно, по матерински… Документов при мне не оказалось, и записали меня в регистрационную книгу с моих слов как Тросницкого Анатолия.
Однажды в больницу нагрянули полицейские и гестаповские чины, после чего из палат убрали кровати, куда-то перевели женщин, а мужчин оставили на месте. Наносили в коридоры солому, приказали нам лечь на нее, а потом стали заводить и заносить грязных, истощенных людей в лохмотьях красноармейской формы. Оказалось, что это сыпнотифозные военнопленные из этапа, который гнали через Гуляй Поле.
 Вокруг корпуса была выставлена охрана из полицаев. Через несколько дней полицаи подогнали к больнице подводы и стали грузить нас на них вместе с военнопленными. Санда Никифоровна и другие сестры бросались к полицаям, говорили, что мы местные жители, просили, чтобы нас оставили. Те отвечали, что приказано вывести всех больных тифом. Нам принесли одежду и когда я шел к подводе, Санда Никифоровна, плача шепнула мне, что помочь бессильна, назвала свой домашний адрес: ул. Лера 19 и сказала, если смогу вырваться из этого лагеря, чтобы пришел к ней.
 Лагерь, куда нас свозили, был оборудован на окраине Гуляй Поля, в полуобгоревшем здании бывшей школы. Территория была обнесена колючей проволокой с металлическими воротами и проходной будкой. По углам двора какие-то невысокие сооружения вроде пляжных грибков, где находились дежурные полицаи-охранники. Внутри здания на расстоянии двух метров от стен были прибиты к полу дощатые барьеры высотой до 20 см и все пространство между стеной и бараком заполнено соломой, на которой  и валялись больные узники. На межэтажных перекрестках – полицейские посты, переходить с этажа на этаж запрещалось, поэтому даже не знаю, что было на первом и втором этажах. Немцев не видно, охрана только из украинских полицаев. Собак не видно, проволока не под током, так как мы видели, как ее касалась охрана, когда вывозили трупы.
Нас не лечили, почти не кормили, а есть хотелось до рези в животе. Я уже выздоравливал, а в этот период особенно хочется есть, и муки голода становились нестерпимыми. Смертность была страшная, и я чувствовал, что погибну от голода, если не убегу. Мне удавалось иногда заполучить вместе  с баландой лошадиное копыто с полуобмеленой шерстью и неснятой подковой, но этот «деликатес» насыщал ненадолго. И я решил бежать. Ночью снял с умерших товарищей обмотки, связал их, привязал в туалете к остаткам труб парового отопления и спустился на них во двор. Проволока была натянута слабо, небрежно и я легко пролез под ней, не потревожив охрану, которая спокойно спала. К утру я уже был в Варваровке, где  надеялся найти свои метрики и вещмешок.  Шура все сохранила и подкармливала меня несколько дней, так как я был очень истощен. Она поместила меня в ночлежную половину хаты, где обосновалась группа донских казаков, добровольно сдавшихся в плен и ожидавших, пока немецкая армия займет их станицы. Были среди них люди разного возраста, а двое – Андрей Чесноков и Александр Клочков были даже белоказаками в Гражданскую войну. Они пользовались доверием полицаев, жили артелью и зарабатывали поденной работой у крестьян. Я стал ходить на работу с ними, относились они ко мне доброжелательно, считали пацаном и жалели мое сиротство. Я быстро окреп от свежего воздуха, достаточной еды и физического труда, но очень обносился и был похож на беспризорного 20-х годов.
 В конце июля 1942 г. я решил навестить Санду Никифоровну и пошел в Гуляй Поле. Дверь мне открыла Ляля ( Елена Николаевна), тогда ей было 16 лет,  ее дочь, ни слова не говоря, она побежала на кухню и вынесла мне кусок хлеба, приняв за побирушку. Она очень удивилась, когда я спросил о Санде Никифоровне… Санда Никифоровна лежала в постели.  Она только что перенесла сыпной тиф и была еще очень слаба. Она  обрадовалась моему приходу и сказала, что я могу остаться у них…
 В начале я ходил на поденные работы, затем устроился учеником моториста на завод сельхозмашин, выпускавший тогда вилы, лопаты. Получил зарплату, рабочую карточку и аусввайс, и таким образом легализовался.  Семью Костенко в городе знали все и относились с большим уважением. Это по просьбе Санды Никифоровны директор завода Ивахник принял меня на работу и помог получить документы.
 Я тогда не подозревал, что Санда Никифоровна знает правду обо мне.  Знала ли правду обо мне Ляля? Оказывается, знала. Тогда существовало много бытовых неудобств. Купаться приходилось в домашнем корыте, и для меня это всегда  было сопряжено с ощущением повышенной опасности. Однажды Ляля случайно  вошла в комнату, где я мылся, и увидела меня голым. Застыдилась и убежала, но все увидела и поняла. Она, как позже выяснилось, знала об обряде обрезания у евреев.  Семья Санды Никифоровны до войны дружила с семьей врача Льва Кагановича, жившего по соседству. У них родился мальчик Израиль, которому сделали обрезание, и в семье Костенко знали об этом. О своем подозрении Ляля рассказала матери, но я тогда об этом ничего не знал, только почувствовал с ее стороны какое-то повышенное внимание, предупредительность, жалостливую теплоту  к себе. Обе женщины даже не заговаривали со мной на эту тему, чтобы не встревожить меня и не нарушить естественность  моего поведения. Так объясняли они мне все это позже, в других условиях.
 Начиналось лето 1943 г. Мне пора было уходить.  В квартире поселилась семья переводчицы немецкой сельскохозяйственной комендатуры Аллы Белогрудовой. Толчком к моему уходу послужили следующие события. Неожиданно был арестован городской голова Гуляй Поля Зинченко Николай Иванович, якобы возглавлявший какую-то подпольную организацию, кажется, украинских националистов-самостийников. Я к нему, конечно, никакого отношения не имел, но в городе начались аресты и облавы, особенно среди молодежи. Однажды ночью раздался стук в дверь. В прихожую вышла Алла, что-то говорила по-немецки, намеренно долго гремела запорами, но дверь не открыла, а вбежала к нам и бросила громким шепотом: «Толька, беги, заберут».  Ляля вскочила, бросила мне одежду. Я схватил ее и, не одеваясь выпрыгнул в окно, в соседский огород. Там оделся, забежал к жившему неподалеку Саше Яголенко и мы вместе ушли из города. А утром, когда мы отдыхали в густой посадке, нас обнаружила группа немцев и полицаев, прочесывавших окрестности. Нас вывели из зарослей, ни о чем не расспрашивали и начальник гуляйпольской  жандармерии, возглавлявший группу, коротко бросил:» эршиссен» – расстрелять. Мы с Сашей стояли лицом к посадке, в метрах 4-5 от нее. А перед нами, лицом к нам и спиной к посадке стоял рослый немецкий жандарм. Остальные сгрудились несколько в стороне. Жандарм, вооруженный советским автоматом системы Дегтярева, передвинул рычажок с автоматической стрельбы на одиночную. Я заметил это, так как уже обращался с этим оружием. Дело решали секунды. Жандарм стрелял в упор, целясь в Сашу. И тогда я сильно толкнул его плечом, крикнул: «Беги!»,  - и прыгнул на стрелявшего немца, сразу заскочив за ствол автомата. Расчет у меня был на то, что теперь ему придется развернуться, чтобы стрелять в меня, и я успею вскочить в спасительные заросли. От неожиданности немец шарахнулся в сторону, и следующим прыжком я уже достиг посадки. Я мчался, раздирая в кровь лицо и руки о колючки молодой акации, сзади раздавались выстрелы, пули свистели мимо, но погони не было слышно. Видимо немцам  не хотелось продираться сквозь колючие заросли, да и уйти я далеко не мог, так как кругом лежала открытая степь. Когда посадка закончилась, я увидел впереди дотлевающую скирду соломы и, не раздумывая, зарылся быстро в горячий еще пепел. Я пролежал в нем до вечера, благо, что жар быстро спадал. Когда стемнело, я выбрался из уже остывшей золы и со всякими предосторожностями двинулся к дому младшего брата  Николая Ивановича Костенко. Леонид Иванович жил на окраине Гуляй Поля. Леонид Иванович и его жена Валя пришли в ужас от моего вида. Лицо и руки были в запекшейся крови, одежда полуобгорела и на теле были небольшие ожоги. Я попросил позвать Санду Никифоровну и Лялю.  Они принесли мне одежду. Я помылся, переоделся. Санда Никифоровна перевязала обожженные  места. Я рассказал все, что случилось, а Ляля позже в письме ко мне в госпиталь  сообщила, что Сашу немцы убили и его труп нашли там же, возле посадки.
Я сказал им, что в Гуляй Поле больше не вернусь, что ухожу к линии фронта,  что мы еще увидимся.  Вот тогда Санда Никифоровна и сказала мне, что знает о моей национальности, и Ляля знает, что они все понимают и желают мне удачи. В ту же ночь я ушел.
   К линии фронта я добрался через несколько недель. Я вышел на железнодорожную ветку, ведущую к Таганрогу, и зашел в будку путевого обходчика, полную женщин и детей с окрестных хуторов. На насыпи за будкой располагалась уже немецкая передовая, и немцы часто заходили в будку, но женщины и дети их не интересовали, а меня крестьянки надежно замаскировали всяким тряпьем. Днем было тихо, а с наступлением ночи завязался бой. Наконец,  за стеной будки я услышал русскую речь, понял, что это наши и выскочил из своего укрытия, ошалев сразу от неразберихи ночного боя.
 В штабе 665-го полка, в расположение которого я вышел, на допросе я скрыл, что уже воевал в 1941 г, иначе все бы осложнилось, и я мог попасть прямиком в сталинские лагеря. При мне были метрики, по которым мне уже исполнилось 18 лет, и меня зачислили солдатом в этот же полк 216 стрелковой дивизии 51-й армии генерала Крейзера. Выписали  красноармейскую книжку на имя Тросницкого Анатолия Игнатьевича, а в дальнейшем по ней я получал все воинские и гражданские документы. Так я и остался на всю жизнь носителем спасшей меня фамилии.
 В боях под Кривым Рогом был тяжело ранен – потерял руку.   После войны окончил институт. В 1993 г. уехал в США» [10] .

«...Называя его братом...»

Григорий Семенович  Ланцман

1921-1990.

 

Из   свидетельских показаний В. Г. Зеленского  8.08.1993 г.

 В 1942-1944 гг. я проживал  в селе Водяна Добровеличского района Кировоградской области, куда в марте 1942 г. пришли два парня. Один из них – Владимир, сын Никиты Черновола, раскулаченного и выселенного с Водяны в 1930 г. Его односельчане узнали и были рады, что ему обездоленному и искалеченному, после смерти родителей от голода, удалось добраться в родное село. Другой был неизвестен. Черновол представил его своим другом. С которым связала общая сиротская судьба. Их рассказы о многолетних совместных скитаниях по детским домама, совместной учебе в школах были убедительны и сомнений не вызывали. Односельчане приняли их гостеприимно и приютили в своих домах. Затем они поселились в хате Черновола, выдворив из нее правление колхоза.  Однако  друг Черновала – Гриц Коваленко не имел документов и находиться долго  в селе без разрешения комендатуры не мог.  Получить такое разрешение без исходных документов было практически невозможно, но Черновол прикрываясь раскулачкой, каким-то чудом добился разрешения. Ребята повеселели, занялись огородом, ходили на работу, куда пошлют. Всегда и везде держались вместе.
 Помнится случай, когда Черновол и Коваленко – мои товарищи – были у нас в хате, и неожиданно ворвались за продуктами три подвыпивших  немца. Один с ходу указал на Коваленко и заорал: «Юде!» Черновол мгновенно вскочил, и   используя арсенал немецких слов, жестикулируя, с улыбкой начал объяснять, что не все брюнеты евреи, что и среди немцев много таких, и что так шутить нельзя. Немцы ушли, а мои родители и Гриц. Осмыслив случившееся, долго благодарили Черновола за находчивость и смелый поступок.
Вскоре Коваленко  вместе с другими селянами был направлен в Германию. По дороге бежал, прятался вновь у Черновола.... Был схвачен, как беглец, отправлен  в концлагерь, из которого также убежал и вновь прятался у Черновола. После освобождения от немцев во время призыва в армию в Добровеличковском военкомате Коваленко сообщил, что он еврей Ланцман – летчик со сбитого в 1941 г. самолета. На сборном пункте это стало сенсацией, в том числе и для меня. Как-то не верилось, но мне тогда удалось в последний раз встретиться с Гришей. Он  был направлен в штрафной батальон вместе с военнопленными, а я -  в разведку.  Гриша подтвердил свое еврейское происхождение и что жизнью обязан Черноволу...
 К сожалению, общая радость освобождения и спасения омрачилась тем, что Ланцману и ему подобным предстояли новые испытания в штрафном батальоне. Абсурдность такого положения обжигала и призывников и руководителей призыва, но установленный «порядок» был превыше всего...
Не могу не отметить, что кроме факта  спасения заслуживает общественного признания и подражания бескорыстная человеческая дружба спасителя и спасенного, которую они бережно пронесли через всю жизнь, вплоть до смерти Ланцмана в 1990 г.
Из письма Александры Яковлевны Беловой – жены Г.С. Ланцмана.
« ... бродил по полям , в надежде укрыться от немцев. В декабре 1941 г. встретился с человеком – это был Черновол Владимир. Сначала они друг друга опасались, а потом Ланцман рассказал... чтое ему идти некуда, что он исчерпал все пути к спасению, что он еврей... Черновол  был потрясен его рассказом и решил спасти его от немцев. Конечно трудностей было много, приходилось выкручиваться перед властями, называя Ланцмана его братом под фамилией Коваленко».

Из автобиографии Г.С. Ланцмана.

 Я  - Ланцман  Григорий Семенович – родился в селе каменная Криница Грушковского района Одесской области 15.03.1921 г. В 1939 г. окончил 9 классов и осенью 1939 г. был зачислен курсантом Вельского Авиатехнического училища, которое окончил 7.11.1940 г.  в звании воентехника.  Служил в 227 полку скоростных бомбардировщиков 36 авиадивизии. .В 1941 г. началась война. Когда наш полк за неимением мтериальной части передвигался от Чернигова к Харькову, в районе г. Пирятин попал в окружение. При попытке вырваться из окружения наш полк понес большие потери, попав под минометно-пулеметный огонь немцев под селом Белоцерковка, я был ранен в правую ногу и остался под копной ржи. К утру я пробрался к хуторку, где остался у одних стариков, пока заживет немного рана, и через 5-6 дней двинулся в путь с целью пробраться к своим. Однажды по пути к селу Яблуновка я встретил парня познакомился с ним и все рассказал о себе. Его фамилия Черновол Владимир Никитич,  он  уходил и Житомирской области, где работал учителем. Он предложил  идти с ним на его родину в село Водяна.  Прибыл туда, мы остались жить в его доме и работали в колхозе ( немцы на оккупированных территориях колхозы не распустили. – А.Ш.).
  ..... меня забрали на каторгу в Германию, но я на ходу поезда выпрыгнул около ст. Бобрийская.  Пришел обратно в с. Водяны. На другой день меня арестовали и отправили в лагерь сю Мигия около г. Первомайска. С лагеря я сбежал и, пробравшись в село Водяны, скрывался до  освобождения села Советской Армией до марта 1944 г. После освобождения я ушел в армию. При  СПП (сортировочно-проверочный  пункт. – А.Ш.) я прошел спецпроверку. После спецпроверки меня направили в отдел кадров 5-й воздушной армии, откуда  был напрапвлен в 20-й отдельный полк офицерского состава,а оттуда в 16-й отдельный штурмовой батальон.
 В бою 20 августа 1944 г. в районе Бендер я был ранен в ногу, по ранению из батальона освобожден и направлен в госпиталь. После излечения, 23 сентября  1944 г., согласно директиве Маршала Советского Союза т. Василевского от 9.09. 1943 г., меня восстановили в звании и во всех правах офицера. Я был демобилизован в январе 1946 г. После демобилизации я приехал в Киев,где живу, работаю авиатехником Киевского аэропорта.  21.12.1952 г.

 Офицер запаса Ланцман. Г.С.

 23 декабря 1996 г.  специальная Комиссия  по присвоению звания Праведника мира при национальном институте Памяти катастрофы и героизма Яд Вашем удостоила  Владимира Черновола, который рисковал своей жизнью ради спасения еврея, почетного звания Праведник мира с вручением ему Медали Праведника  и почетной грамоты. Имя его выгравировано на Стене Почета в  Аллее праведников Яд Вашем.

 

Его именем названа улица

Яков Залманович Богорад.

(1921-1984)

 
Из письма  Я. З. Богорада родным 27.01.1944 г.
... Впервые за все время войны получил возможность сообщить о себе. ...Попал в немецкий плен. Был в знаменитой Уманской яме, удрал. Работал в совхозе пастухом, потом скотником, организовал людей...
Из письма Мише Факторофичу 14.03.1945 г.
... Сейчас расскажу о себе... 22 июля  (1941 г. – А. Ш.) уже был в бою Все время был в боях. В августе 41 г. под Уманью  был тяжело ранен... Остался на оккупированной территории, 2 раза бежал из лагерей. При немцах стал Иван Даниловичем, а сейчас не так просто восстановить свое доброе старое имя. Нужно ждать конца войны.
 И еще: я полюбил одну девочку (партизанку) Нина Субботенко ее имя, а сприходом Красной Армии мы поженились...
 
Из письма Н.Ф. Богорад. (Субботенко)
 « ... В марте 1942 г. к нам в дом пришел военнопленный – молодой парень, раненый в голову и попросил переночевать.   Мы его приняли, переодели, накормили.   Однажды в разговоре, доверившись мне,  он рассказал, что ему непохожему на еврея, удалось выбраться из Уманской ямы, как украинцу, под  именем – Иван Христюк. Поправившись, он познакомился с ребятами, которые всячески старались вредить оккупантам. Продолжая жить у нас, Иван вскоре организовал диверсионную группу, которая действовала до освобождения нашей территории  Красной Армией. В эту группу, которой руководил Богорад, входила и я Субботина Нина Федосеевна. Женой Богорада я стала после войны в 1946 г. За отвагу и мужество Богорад в 1944 г. был награжден орденом Отечественной войны первой степени. В селе Лебединцы одна из улиц названа его именем» [11] .
 

Вместо фронта – в сталинский лагерь

Федор  (Хаим) Яковлевич Акура.

Из письма от  21.01.1996г.

   Служил в г. Перемышле  на Западной Украине в 206 полку, 99-й стрелковой дивизии.   Началась война, нам пришлось отступать, я попал в окружение в Тернопольской области.  Наши солдаты разбрелись опухшие и голодные. Многие украинцы пошли домой, а мне,  еврею,  идти было некуда. По счастливой случайности я попал на отдаленный хутор села Соснив. Меня, как пленного солдата (москаля), взял  батраком в свое хозяйство Ижаковский Юзеф – поляк.
Вначале он не знал, что я еврей. Я сказал, что меня зовут  Федько-Федор. Я работал у него в хозяйстве. Когда немцы убили единственную еврейскую семью, которая жила в этом селе, я увидел, как болезнено переживал хозяин, и я признался ему, что я тоже еврей. Хотя он и сам догадался, наблюдая за моей работой. Самые ближние соседи – семья Лойко Ильи (земля ему пухом), его жена Олена, дочь Мария, сын Богдан, который всегда сообщал мне, когда надо было срочно прятаться.
Никаких документов у меня не было, так как я  закопал эти документы  в окружении. На хуторе меня никто не регистрировал. Староста села Заремба, оказался очень положительным человеком, который сочувствовал пленным, так как сам был военнопленным солдатом в Первую мировую войну.
 Помощь от упомянутых соседей была та, что они меня не выдавали, зная, кто я такой и сообщали мне, когда мне надо было прятаться, так как местные украинские националисты ненавидели поляков, и не раз угрожали хозяину. Несколько раз было нападение ночью, избивали хозяина и меня, грабили.
 Когда освободили село от оккупации, я ушел в райвоенкомат и рассказал обо всем и попросился на фронт.
      Меня проверили, сначала не поверив, что я еврей, но позвали прокурора – еврея, он удостоверился, поговорив со мной на идиш. Но в то сталинское время ко мне отнеслись с недоверием, и вместо фронта меня послали в сталинский лагерь работать на шахте № 6, г. Кизил Молотовской области, где я находился до июня 1946 г.
     После войны я узнал, что всех поляков из тех мест, в том числе и Ижаковского с детьми выслали в Польшу. Мои родители, семьи трех братье, которых я не видел с 1939 г. были убиты немцами. Не вернулись с фронта три моих брата.
    Только в 1985 г. восторжествовала справедливость, я был признан участником Великой Отечественной войны [12] .
 

«... Сам помогал им  искать себя».

 Владимир Семенович Мамлин.

 

Будучи лейтенантом вместе со своей частью  - 564  отдельным батальоном связи и всей нашей 195 стрелковой дивизией 5 армии Юго-Западного фронта  попал в окружение в районе села Ортица Полтавской области.
По приказу командования дивизии  группами или одиночками выбирались их окружения. В конце сентября  был схвачен немцами и отправлен в лагерь недалеко от села Вишняки Хорольского района Полтавской области. В лагере пробыл недолго. В первой половине октября бежал.
После побега, переодевшись в гражданскую одежду, пробирался в сторону линии фронта, но она быстро оттодвигалась на восток, что я за ней не поспевал.
Шел в основном ночами, а днем прятался, где придется: в огородах, рощицах, иногда в домах (селах, где не было немцев). Спасибо русским и украинским семьям, которые давали приют и кормили.
Добрался до Харькова, уже занятого немцами. В городе знал каждую тропинку, так как в нем прошли мое детсво и юность. Я попросил дать приют  наших соседей по дому. Русскую семью Худояровых. В этой семье жил мой лучший довоенный друг Владимир Худояров (их старший сын), с которым мы до войны вместе учились в Харьковском архитектурном институте. Владимир был на фронте.
 Семья Худояровых в это время состояла из отца- Федора и матери и двух детей –Виктора и дочери Клавдии. Худояровы встретили меня приветливо и не отказались приютить меня. Покормили, дали Володино пальто, так как я был  в одной сорочке, а уже начались холода.
Однажды 6 ноября 1941 г. поздно вечером, мы сидели и разговаривали, вспоминая довоенные годы, раздался сильный стук в дверь. Мы поняли, что так могут стучать только немцы.
В квартире было темно из-за экономии керосина, а так же потому, что немцы при плохой маскировке стреляли по окнам. Прятаться было некогда.
 Хозяин открыл дверь, и в квартиру вошли три вооруженных немца. В руках они держали фонарики и пистолеты. Один из них остался стоять у дверей, второй прошел во вторую комнату, а третий, видимо, старший по званию, подошел к нам. Немец веле зажечь лампу и подошел ко мне, как старшему из иолодых, и на лоианом русском языке спросил, кто я.
 Я решил, что мне пришел конец. Не успел я и рта раскрыть, как Виктор ответил: «Это мой брат». Остальные подтвердили. Немец веле принести документы и фотографии. Мать принесла.  Немец стал рассматривать фотографии. Виктор нашел несколькомоих фотографий, которые я в свое время подарил Володе Худоярову, а также совместную с ним. Немец долго всматривался  в меня и в фотографию и, видимо поверив в то, что я член их семьи, заявил, что в комендатуру поступили сведения о том, что семья укрывает у себя военного, да еще еврея. Отец стал отрицать, а Виктор ответил, что действительно был такой, просился переночевать, но мы его не впустили.
 Начался тщательный обыск. Искали везде: под кроватью, в шкафу, в кладовке, в погребе, на чердаке, ы сарае. И самое удивительной, что я сам помогал им искать себя – держал лампу.
Не найдя никого, они ушли, но предупредили, что при появлении «этого человека» егос ледует задержать и  срочно сообщить в комендатуру. Как позже выяснилось,  на меня донес сосед по двору Кузьма.
В ту же ночь я ушел. 19 ноября 1941 г. я перебрался чкрез немецкую линию фронта, благо, что тот день  не было  боев. Попал в расположение своих в районе ст. Шебекино.
Меня встретили недоброжелательно. Некоторое время держали под стражей. Начались мытарства, множество допросов и письменных объяснений и проверок. Но в конце концов я был восстановлен в звании и продолжал воевать до конца войны.
После выхода из окружения я по понятным причинам скрыл факт своего короткого пребывания в плену.
В моем личном деле во время войны и в военкомате значилось только то, что я с 28.09.41 г. по 19.11.1941 г. находился в окружении и сам вышел из него. Скрыл я о том, что был в концлагерепотому, что знал, что ждет тех, кто побывал там. Их отправляли в штрафные батальоны, смывать кровью свою вину, или их ждала тюрьма.
Запись в моем личном деле о том, что я находился в окружении отрицательно влияла на мою военную, а после войны и на гражданскую карьеру. Начал войну лейтенантом, а закончил старшим лейтенантом [13] .
 

«...Проявлял мужество и отвагу...»

Яков Семенович Талис.

 
 Я родился в 1913 г.  в Бершади Винницкой области.  В 1933 г. был призван в армию пос специальному набору в части, в мотомеханизированные части. Я попал в танковую бригаду. Прошел курс обучения бойца. А потом выбран на руководящую комсомольскую работу и работал до 1936 г. В 1936 г. направлен на учебу в военно-политическое училище В Полтаву. После окончания училища служил в штабе 12-й армии, старшим инструктором политуправления.
  ...Под Уманью немцы нас окружили. Многие кончали жизнь самоубийством. Я тоже пытался покончить с собой, но так как я был ранен в правую руку и она у меня повисла, я не мог отвести затвор пистолета... Я был взят в плен.
 Нас бросили в  Уманскую яму, которая служила для извлечения глины для кирпичного завода. В этой яме было много тысяч людей. Немцы оттуда отбирали, кого на работу, а кто был раненый, того на месте пристреливали. Днем в лагере жарко, ночью холодно. Когда хочешь чем-то укрыться, то  с мертвых стягиваешь шинель, но подбегает кто-то здоровый и вырывает эту шинель у тебя из рук...
 Кушать не давали. Бросали живых лошадей и их съедали полностью, вместе с кожей...    Я и еще двое офицеров решили бежать... Шайкинова - старшего лейтенанта убили, а  я и Маликов вылезли из ямы и добрались до окраины села, а потом пошли в сторону Гайсина.   В городе  нашли знакомую жену одного нашего командира батальона, которая меня узнала. Она нас скрывала несколько дней, а потом раздобыла документы, что я украинец села Талакивки. Дальше мы решили переправиться через Днепр, но из-за ранения я не смог переплыть  реку и вернулся, а  Маликов переправился и ушел.  Я решил отправиться в свой район и там участвовать в борьбе против фашистов...
Винницкий обком КП Украины.
№ 145-1122/71

5 апреля 1971 г.

Гр-ну Талису Янкелю Шимоновичу

 

Архивная справка.

В списках подпольщиков и партизан Винницкой области периода Отечественной войны 1941-1945 гг. числится Талис Янкель Шимонович, 1913 г. рождения, евр., членом совета и бюро Бершадской районной подпольной партийной организации с ноября 1941 г. по январь 1944 г. и комиссаром партизанского отряда соединений им. Ленина – с января 1942 г. по 4 марта 1944 г.
 В отчете о деятельности Совета по руководству подпольной организацией и партизанским движением Бершадского района записано, что Талис Янкель Шимонович входил в состав Совета, который проводил большую работу по созданию подпольных групп в районе, распространяя сводки Совинформбюро среди широких слоев населения. Руководил и организовывал диверсии и саботаж.
Выполняя оперативные и боевые задачи тов. Талис Я. Ш. проявлял мужество и отвагу с фашисткими оккупантами.
 Зав партархивом
Обкома КП Украины                                                        В. Кравчук.
 
 «...Им извергам не удалось меня уничтожить»

Людмила Штерн – военврач.

 Бежала и плена. Попала в партизанский отряд.   Находилась под наблюдением НКВД. Дальнейшая судьба неизвестна.
 
Сов.Секретно.
Письмо было направлено зам. начальника 1-го отдела 2-го Управления НКВД капитаном Шлюгером начальнику разведотдела ШПД при Ставке Верховного командования РККА майору Кудрявцеву 29 апреля 1943 г. Получатель: Борисовой М. Н. Москва, ул. Коминтерна, Больш. Кисловский пер. д. 1/12,кв. 12
Отправитель: Врач Штерн Л. И., ППС 736, часть 160, подразд. Галюги, отряд Силыча.
28.12.42 г.
«Здравствуй дорогая Мара! Я тебе послала несколько писем, но ответа не имею. Я нахожусь сейчас в партизанском отряде. За эти уже почти два года, много пережито. Я находилась в фашистском плену три месяца. Несколько раз пыталась удрать, но не было никакой возможности, т.к. пленные находились под сильной охраной в поселке Сенза. Меня хотели расстрелять т.к. носила свою фамилию, но быстро пришлось переменить свою фамилию на Петрова, и меня временно помиловали...
В плену было очень тяжело. Суровый режим, палочный, питания не давали никакого, кроме воды и 50 гр. хлеба в день. Трудно все передать, как было мне тяжело, лучше умереть, чем быть в фашистском плену. Я несколько раз находилась у гестаповцев под расстрелом, в связи с другой фамилией, которую я носила  - Петрова. Но им извергам не удалось меня уничтожить. Последний раз, когда взяли меня под расстрел, я удрала ночью в лес,  несмотря на сильную охрану, в меня стреляли, но не ранили, и я попала в Брянский лес в партизанский отряд, где работаю уже 7 месяцев врачом. Трудно тебе передать на бумаге пережитое мною за это время! Мара! Я очень прошу тебя, пожалуйста, напиши о себе как живешь, как живет Оксана, Маша и остальные люди. Вообще пиши обо всем, я буду очень рада хотя бы одному твоему слову. Напиши, была ли Женя, где она. Пока всего хорошего, твой близкий тов. и друг Людмила. Жду ответа » [14] .
 Три побега. (Друзья)
 

Александр Борисович Вейгман.   Владимир Николаевич Храмов.

 

Государственая архивная служба
       Российской федерации
  Центр хранения историко-
  Документальных  коллекций
  125212, Москва, Выборгкая ул. 3
  25.04. 95. № и-375

АРХИВНАЯ СПРАВКА

 В центре хранения историко-документальных  коллекций, в материалах на граждан, содержащихся в гитлеровских концлагерях и лагерях военнопленных и проходивших госпроверку в проверочно-фильтрационных лагерях НКВД-МВД СССР, значится ВЕЙГМАН АЛЕКСАНДР БОРИСОВИЧ, он же АРБЕКОВ НИКОЛАЙ ПЕТРОВИЧ,  род 15 сентября 1916 г. в г. Проскурове Каменецподольской обл., на Украине.
 На воинскую службу был призван в июле 1941 г. Фрунзенским РВК г. Москвы, по мобилизации. Служил в 1288 стрелковом полку 113 дивизии 33 армии.
В немецкий плен попал 24 апреля 1942 г. под Вязьмой, при выходе из окружения. При пленении назвался Арбековым Николаем Петровичем. Содержался в различных лагерях военнопленных: в городах Вязьме, Бараух, Каунас. 26 сентября  1942 г. был вывезен в Германию, Франкфурт-на-Майне, Бад-Орб, Мюльхейм. Освобожден войсками союзников в марте 1945 г.
Госпроверку проходил в ПФК Фрунзенского РО милиции г. Москвы, в январе 1946 г.
 Компрометирующих материалов за время пребывания в плену Вейгмана Александра Борисовича не имеется.

 Директор Центра:  М.И. Мухамеджанов.

 

 

 

Москва, Бауманский РВК,

Комитет ветеранов войны.

 

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Храмов Владимир Николаевич, 1920 г. рождения, русский, уроженец г. Астрахани, участник Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.
В 1943 г., находясь в фашистком плену в различных концлагерях Германии: г. Кассель, Нюрнберг, IX “C”,  Бад-Орб  IX”B” и в других с табельным номером №75234, в июне 1943 г. организовал побег из лагеря в Брайтенборн-Фюрстенвальд. Со мной были  Разинкин Н. – г. Ростов-на-Дону, Балберов Н. – г. Горький. Под Чехословацкой границей мы были задержаны и доставлены в концлагерь IX “C”. В этом лагере испытали карцерстолбы и другое. Затем каменный карьер на заводе Цан-цемент. Из концлагеря IX”C” нас отконвоировали поездом в концлагерь IX”B”.
После повторных допросов в предварительном заключении и отбывания наказания в одиночном карцере (20 суток) выпустили в режимный барак лагеря.
В концлагере Бад-Орб IX”B” я встретился с Вейгманом Александром Борисовичем (ст. лейтенантом) москвичем. Ранее он находился в концлагере г. Франкфурт-на-Майне, где работал на заводе «Мессершмидт». После перевода части военнопленных в лесную рабочую команду  он бежал из плена в сторону Швейцарии и через две недели был схвачен полицейскими и направлен в концлагерь Бад-Орб IX”B”,  где отсидел в карцере 20 суток.
 После перевода его в режимный барак я встретился с Вейгманом. Так как он по национальности еврей, то у него в лагерях была вымышленная фамилия, имя и отчество: Арбеков Николай Петрович.
 Он был антифашистки настроенный храбрый товарищ, с которым я крепко подружился. В 1944 г. нас с Арбековым (Вейгманом) отконвоировали в г. Мюльгайм на-Майне, там находился лагерь военнопленных при саперных складах.
 Оправившись после побега и наблюдая за режимом лагеря,  мы задумали новый побег. Для этого пришлось тщательно готовиться – инструмент для перекусывания колючей проволоки, смену деревянных колодок на легкую обувь, которую нам сделал лагерный сапожник, немного хлеба, соли и спичек.
Несколько военнопленных упрашивали нас взять их с собой. Зная сложность по охране и прыжок с трехметрового столба через колючую проволоку с двумя заборами по краям, мы знали, что это неминуемая гибель людей в большом составе.
 В лагере на ночь сдавалась  в мешках  на склад вся верхняя одежда и колодки. Пленные оставались в нижних  рубашках.  Мы все сдали и  ночью переоделись в приготовленную  нами одежду и ждали утра. В темноте, пока весь лагерь стоял  в очереди за мешками с одеждой, мы с Вейгманом перекусили козырьки колючей проволоки и со столба перепрыгнули за колючую вертушку и второй забор колючей проволоки. Так в июне 1944 г. мы бежали из лагеря г. Мюльгайм на-Майне. Через два дня переправились чере3 реку Майн и последовали по направлению к границе Швейцарии. Более месяца нашего продвижения окончились неудачно. Мы были задержаны лесной охраной и переданы полиции, которая доставила нас в концлагерь г. Ханау. После отбывания наказания за побег мы с Вейгманом были отправлены а г. Гельнхайзен (оптический завод Хереус).
 В рабочей команде этого концлагеря был многонациональный состав: русские, украинцы, грузины, армяне, азербайджанцы. Команда пленных показалась нам сплоченной, антифашистки настроенной. Мы с Вейгманом попытались провести подготовку к групповому побегу, зная, что Второй фронт открыт, и двигаться вглубь Германии. Но не все соглашались на побег, было много противоречий, не хотели рисковать жизнью. Но мы с Вейгманом после очередного налета авиации на г. Гельхаузен 26 марта 1945 г. бежали из лагеря. Это был третий побег Вейгмана. По дороге мы встретились с колонной беженцев, расположившейся на ночлег в лесу, и невооруженных немецких солдат, отступающих с фронта ( деревня Кассель и Витрайлес). 30 марта 1945 г. мы вышли из леса на опушку и увидели небольшой поселок с вывешенными белыми простынями и полотенцами в окнах домов, а на окраине стояли танки с американскими опознавательными знаками (недалеко от шоссе г. Вестербах).
 Мы были бесконечно рады, что освободились от фашисткой неволи. Спустившись с горы из леса мы кое-как представились офицеру. Встретили нас хорошо, накормили.
 В середине апреля мы с Вейгманом переехали в город Оффенбах, где был организован сборный пункт по репатриации советских граждан на родину. Мы с Вейгманом были приняты в комитет и содействовали в организации скорейшей отправки граждан. С первым эшелоном нас отправили в г. Франкфурт-на-Одере.
 «7 мая 1945 г. Я, Храмов В.Н., и Вейгман А. Б. были призваны на службу войсковой частью Полевая поста 93035, командир – капитан Паранюк.
Храмов В.Н. – командиром 2 роты 5 женского батальона.
Вейгман А.Б. – замполитом батальона.
После службы были направлены в запасные дивизии СССР.
 В.Н. Храмов.
 

Из  дневника  1945 г. Алесандра Вейгмана.

 

 13 января. Первый разговор с Володей Храмовым о побеге. Надо готовиться к решающему побегу. Жизнь или смерть. Предел наступил терпения. Володя целиком меня поддерживает.
Окружение товарищей пока опасное, однако хорошие ребята Даждамаев Николай – осетин и др.
 Опасный тип Мусаев! Азербайджанец. Продолжаю усиленно работать над переводом сводок о ходе наступления Красной Армии. Сегодня читал листовку англичан о ходе наступления на Западе. Близится к нам фронт. Усилились бомбежки, ежедневно тревоги «Аларм». Хорошо.
23 февраля. Сегодня 27 годовщина Красной Армии. Читал газету. Все  успешно. Наши ближе к сердцу Германии – Берлина.  Вечером тревога. Бомбили Ханау, Франкфурт на -Майне. Мало работали. Хорошо.
28 февраля. Среда. Сегодня не работали весь день. Тревоги. Хорошо слышно было гул самолетов. Пролетело более 1000  самолетов американских.
1 марта. Четверг. Сегодня с утра тревоги. На наш городок и станцию Гельхаузен налетели самолеты.  Как хорошо они бомбили! Замечательная работа  американских истребителей. Весь день не работали.  Сегодня связался с немецкими коммунистами из нашего цеха. Много хороших новостей. На Западе успех англо-американцев.
25 марта. Воскресенье. Сегодня предел. Необходимо бежать. Американцы в Франфурте на-Майне.
 Почти опаздали с побегом из-за подготовки группового побега всей команды. Владимир злится. Поругался с Сашей Савченко. Он не наш человек, антисоветские мысли. Нужно было бы его убрать, однако поздно. Ночью на 26 марта решен вопрос – бежим. Жизнь или смерть, счастье в наших руках. Мы победим. Свобода.
26 марта. Понедельник. Живем на новом месте, ибо опасно. У станции бомбежки днем и ночью. Рано утром  с подъема хотели убежать , но опоздали. Нас оцепили конвоиры, страшно, что делать, но сердце ждет свободы, она будет найдена.
 Нас будут эвакуировать. Фронт близок, в 65 км. Утром открыли продовольственный склад фабрики. Набрали по 2 буханки хлеба и по килограмму маргарина. В 12 часов дня я, Володя Храмов и Даждамаев убежали из колонны. Удачно скрылись в лесу. Слышен гул артиллерии. Фронт приближается. Маленькая неудача.   Нас встретил немецкий комендант лагеря. Я успел скрыться , а моего лучшего друга по несчастью Вову Храмова заметил и повел под оружием.  Это были самые тяжкие минуты за все время. Это мой родной брат, так мы жили... ( В. Храмову удалось убежать от коменданта. И в лесу он встретился опять с А. Вейгманом. -  А. Ш.)
 27 марта. 1945 г. Вторник. Находились в пути следования к фронту. Шли лесом между деревней Виртейм и Кассель. По пути встретились немецкие солдаты- дезертиры – они нам не страшны.
 28 марта. Блуждаем по лесу. Сильная артиллерийская стрельба. Страшновато. Неясная картина. Где-же американцы – наши освободители.  Встретились с двумя гражданскими поляками, присоединились к ним, ибо у них документы, а мы беглецы-пленные без документов. Жили в шалаше, холодная ночь, голодно..
29 марта. Четверг. Приблизились к линии фронта.Перешли немецкую оборону...
30. марта. Пятница и 31 марта. Весь день лежим голодные в лесу у цели. Сильная артиллерийская  перестрелка. Снаряды падают почти рядом. Американцы с полкилометра, однако пройти невозможно – сплошной огонь из всех видов оружия. Ночью  на 1 апреля определили гул танков на шоссе к Вестербаху.
1 апреля 1945 г. Воскресенье.  Сегодня самый исторический день в моей жизни. Я перешел фронт к американцам с Володей Храмовым. Мы освобождены из фашисткой неволи. В 3 часа дня (15 часов по военному времени) вошли в дер. Кассель восточнее Гельхаузена, где находились передовые части американцев. Танки, теплая встреча, рукопожатия, объятия, даже поцеловались. К вечеру направили в г. Гельхаузен, где были последний раз в рабочей команде. Встретились с Артчаванидзе – грузином из нашей команды и расположились ночевать в бараке, где жили.
2 апреля. Понедельник. Встретились с Василием Коновичем и др. из нашей команды  освобожденными , возвращавшимися из побегов...
3 апреля. Вторник. Посетил коменданта города Гельхаузена, американского майора по вопросу быстрейшей эвакуации к своим в Советский Союз. Переоделись. Все новое со складов. Сапоги, брюки.  Мне и Володе Храмову дали временную работу. Я -  по репатриации сов. граждан, а Володе в легковом гараже комендатуры. Согласились.
4 апреля. Среда. Сегодня памятный день. Я случайно  впервые в  Германии познакомился с освобожденной нашей русской девушкой – Марией Григорьевой из Пскова, насильно вывезенной в Германию в 1943 г.
 Очень симпатичная, разговорчивая грамотная девушка. Пригласила на вечер к себе на квартиру...
 К 18 часам был у нее. Я ее вначале пригласил к себе, где познакомил с моими товарищами, в особенности с Вовочкой  - моим «братом». Выпили за дружбу, за нашу свободу и быстрейшее возврашение на родину. Вечером пошел дождь. Однако, захватив полбутылки спирта, направился с ней к ней домой, где нас уже ждали французы, зная, что я принесу выпить, и им охота поговорить свободно по-простому с советским человеком. Ведь за спиной свободно: ни полицая, ни вахмана с винтовкой. Как хорошо и сладко свободно жить и мыслить. Подняли бокалы за свободу и дружбу народов всего мира,  за Великого Сталина, за бойцов  и офицеров Красной Армии, за наших девушек.
Впервые за 4 года в фашисткой неволе поцеловал невинную девушку нашей родины.  Это был поцелуй всех девушек, переживших фашисткий плен и ждущих свободу и любовь.
 Ночевал у Марии на свободной  чистой постели. Давно так не спал. Приятно и хорошо, сладко спал. Приснился замечательный сон: любовь и родные.
14 апреля. Суббота. Продолжаю работать при комендатуре у американцев по репатриации советских граждан в СПП – сборно-пересыльный пункт в Ханау. Вечером, как всегда, посетил с Володей Храмовым Мариночку. Она очень печальна, плакала из-за судьбы,  сложившейся в войне. Мне очень тяжело, хочется быстрей домой к родным. Ночевал у Марины.
22 апреля. Воскресенье. Весь день у Маринки. Много беседовали о нашей будущей жизни, о родных и, главное, о переезде на родину  к своим.... Ночевал у нее. Весь день прошел хорошо, однако она очень ревнивая и вспыльчивая. Несколько раз ругала, что не приходил два дня.
23 апреля. Понедельник. Весь день провел по подготовке к поездке к тов. Григорьину  в г. Оффенбах в СПП. Вечером посетили меня знакомые немецкие коммунисты Гельхаузена. Особое впечатление сделал на меня Густав Репет, 8 лет сидевший в  концлагере Дахау... Он  бывший секретарь партийной организации Гельхаузенского округа. Хорошо знал и дружил с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург.  Он решил восстанавливать районную коммунистическую организацию, пока подпольно, так как от американцев разрешения не было.
 24 апреля. Вторник. Вместе с Володе Храмовым выехали в Оффенбах для встречи с тов. Григорьиным. ...  Тов. Григорьин Сергей, москвич, встретил нас очень хорошо и организовал достойный прием у себя на квартире.
 В 20 часов слушал последние известия по радио из своей родной Москвы. Особенно радостно: наши части Красной Армии освободили  десятки городов в Чехословакии и Австрии...
 Встретился со знакомыми девушками из прачечной, где нам стирали белье в Гельхаузене. Нина Потапова и Люба Гуркова. Они нас пригласили к себе на квартиру, где совместно поужинали. Весело беседовали и ночевали у них дома.
25 апреля. Среда. Встал пораньше, ибо спешил в клуб слушать утренний выпуск последних известий.  Особо  знаменательно сегодня – это обыск в 15 часов квартиры СС- коменданта лагеря военнопленных  Дарница в г.  Киеве. Мной были найдены подтверждающие документы и фотоснимок его деятельности, издевательств и уничтожения советских военнопленных.
 Однако немцы донесли на нас в американскую полицию, что мы, якобы, собрались грабить квартиру, и их полиция, не разобравшись, меня, Григорьина и Володю Храмова арестовали и на машине отвезли в тюрьму г Оффенбах. Посадили нас в камеру, где сидели еще два бывших военнопленных. Так как это было перед первомайским праздниками, мы решили разукрасить камеру к 1 мая. Нарисовали карандашом звезду, лозунги. Я лично написал первомайские лозунги на бумаге. Сидеть томительно и  особенно у союзников в тюрьме.  Разные мысли о сроках сидения. Но мы спокойные, ибо знаем, за что сидим и нас освободят. Однако помним, что это американцы, а не советские органы. С такими мыслями легли на полу спать.
26 апреля. Четверг. С утра в тюрьме. Сидим скучно. Скоро 1 мая, праздник весны и освобождения из фашисткой неволи. Но увы, опять тюрьма.  Получили завтрак: 250 гр хлеба, 30 гр колбасы и поллитра чая.  В  2 часа  дня нас вызвали на допрос. Беседовал с нами американский унтер-офицер по национальности поляк. Разговаривал на ломаном  русском. Читал неуместную нотацию. В  3 часа освободили. К  вечеру пришли в СПП  г. Оффенбах  Встретились с ребятами. Сергей подготовил выпивку.
27 апреля. Пятница. По приезду в  Мильхайм посетил Марию Григорьеву. Она работала. Была очень огорчена, что я уехал и ее не предупредил. Однако я веселым рассказом вдохновил ее и поднял настроение. Все в порядке. Вечером отдыхал.
28. Суббота. Утром посетил т. Ренета. Особо затронули вопрос о праздновании 1 мая 1945 г.
29 апреля. Воскресенье. Провел очередное партийное собрание г. Гельхаузена о подготовке к 1 мая. Вечером посетил Маринку, провел хорошо время.
30 апреля. Понедельник. Подготовил место, где установлен радиоприемник. Вечером слушал праздничный концерт и передачу последних известий.
1 мая 1945 г. Встал рано, настроение праздничное, как в мирное время. Я, Володя Храмов  позатракали и направились слушать передачу с Красной площади в Москве, парад и демонстрацию. Слушали выступление нач. штаба Красной Армии генерала армии Антонова. В 12 часов   собрались все члены партии Гельхайма. Присутствовало 18 человек.
 На этом дневник  А. Вейгмана обрывается [15] .
 
 
Из материалов журналиста  Г. Рейхмана
 

«Расскажи живым!»

 В первые дни войны молодой  военврач Давид Каган был ранен в районе Гродно и оказался в немецком плену, где находился в течение двух лет. Находясь в неволе он боролся за жизнь своих товарищей по несчасть. Вместе с коллегами-врачами он стал для людей лучиком надежды. «Хромой доктор» так называли его аоеннопленные. В июле 1943 г. вместе с группой военнопленных Давиду Кагану удалось бежать из пересыльного лагеря в районе Белостока и попасть в партизанский отряд.
 В конце 90-х годов репатририровался в Израиль. В 1998 г. Вышли две его повести? « Расскажи живым» и «Партизанская мадонна». 

Нерия Кандов – человек из ада.

  Нерия Кандов – бухарский еврей из Самарканда. В 1940 г. был призван в Красную Арми., служил на Украине и в первые месяцы войны, будучи раненым попал в плен. Нерии удалось выдать себя за мусульманина и благодаря этому он остался жив. После освобождения в 1945 г. до настоящей свободы было еще далеко: шесть лет после Победы он провел в Сталинском ГУЛАГе, на Колыме.

Мукдаши Хизгилов – «Черный капитан»

 

  В 1939 г.  двадцатишестилетний редактор дербентской газеты на татском языке вступил в ряды РККА, принимал участие в Советско-финской войне. Начало Великой отечественной войны застало его в Белоруссии. В дни битвы за Москву комиссар батальона мотострелковой дивизии был ранен и оказался в плену. Он выдал себя за  обычного офицера. Через два месяца пытался бежать из лагеря  под Могилевом. Был схвачен. В лагере Молодечно выдал себя за азербайджанца Мтигдара Абдулаева. Там же вступил в лагерное подполье. По заданию подполья вступил  «добровольцем» в мусульманский азербайджанский  батальон, который нациста  намеривались использовать против советских войск или партизан.  Формирование батальона проходило на территории Польши.  В легионе вел работу по разложению личного состава, связался с польским подпольем. Был арестован гестапо и приговорен к смерти. Бежал. Возглавил партизанскую группу.  Затем стал начальником разведки партизанского отряда в Белоруссии. Участвовал в рейдах по немецким тылам Восточной Польши. Награжден советскими орденами и медалями. Умер 1989 г. в Дербенте.
 

«Адыгейский князь» Дмитрий Тамарин – еврей-военнопленный,  Марк Тругман.

  В первые дни войны артиллерийский расчет, которым командовал Марк Тругман погиб. Сам Тругман, раненый в обе ноги, несколько месяцев пробирался из окружения. Однако был схвачен немцами. Попав  в плен,выдал себя за адыгейского князя Дмитрия Тамарина.  Тругман хорошо знал немецкий язык и был назначен писарем-переводчиком. Находясь в лагере, сумел наладить связи с подпольем действовавшим в Запорожье. Помогал обзаводиться военнопленным фальшивыми документамти. Гестапо арестовало его и отправило в Днепропетровск, но по дороге  Марк бежал. Пойманный вновь, был отправлен в штрафной лагерь  Штатгард в Германию (ные территория Польши), где и был освобожден красной Армией. Успел принять участие в штурме Берлина.

[1]   Брит – Брит мила  (евр.)  -  обряд обрезания.

[2]   Ю. Пиляр. Люди остаются людьми. «Юность» №3, 1984.  В этом романе  Ю.Пиляр рассказал о судьбах советских военнопленных в советских лагерях.

[3]   Из аудиозаписи беседы  автора с  Р.С. Рубиновичем.

[4] Из аудиозаписи беседы с автором

[5] Я. Самитер, вероятно ошибается в датировке встречи. В мае 1942 г. власовцев еще не было. Генерал А.А. Власов попал в плен только в июне 1942 г., и  лишь  осенью 1942 г. начал активно сотрудничать с немцами. Вероятно речь идет об одном из многочисленных формирований из русских военнопленных, существоваших  задолго до деятельности  А. А. Власова.

[6]   Сожительница  (жаргон)

[7] Яд Вашем. Приложение к листу свидетельских показаний № 5437131.

 

[8] Яков Коэн.  Слово инвалида войны № 4, июнь 1991 г., с.65.

[9] Яд Вашем. Отдел Праведников мира. Дело № 83390.

[10] Яд Вашем. Отдел Праведников мира. Дело № 8917

[11] Яд Вашем. Отдел Праведников мира. Дело № 6666.

 

 

[12]   Яд Вашем. Отдел Праведников мира. Дело № 9803.

[13] Яд Вашем. Отдел Праведников мира. Дело № 8447/

[14] Архив Яд ва-Шем. М-40/RCM/14, л.1

[15]   Стихи записанные в дневнике см. В Приложени.