КВАРТЕТ

Я сам себе объяснить не могу,
откуда пришли они,
как появились в моём мозгу прожекторные огни.

Я вижу как бы сквозь мелкий дождь, сколько хватает глаз, убитый тысячами подошв
серый лагерный плац.

А на скрещении тех огней,
тех беспощадных лучей - словно бы сцена, и на ней
четверо скрипачей.

Что они делают в этом аду,
где звуки - лишь плач и крик?
Неужто с лагерным бытом в ладу Моцарт или же Григ?

Концертных залов забыт уют
- облик войны суров.
И всё-таки инструменты поют
в свете прожекторов!

И штурмбанфюрер с помоста глядит
на тех, кто играет внизу,
и, позабыв про воинский вид,
не утирает слезу.

Он горд - это он обнаружил их,
известней которых нет.
Сперва случайно нашёл двоих
и создал из них дуэт.

Потом уже прицельно искал,
сомнения поборов,
и вот ещё двоих обласкал признанных мастеров.

Для них сказал он: - Да будет свет!
- в мире, что брошен во тьму.
Четыре гения! И квартет
принадлежит ему!

Их привезли из разных земель
и поместили в аду.
Первым Лазар покинул Брюссель
в сороковом году.

Из Вены Йозеф, из Праги Давид,
из Ленинграда Абрам,
и каждый немыслимо был знаменит
там, где жил, и не только там.

А тут, чтоб их бытие пресечь,
нужны были только срок,
холод, голод, болезнь - и печь:
такой рутинный итог.

А штурмбанфюрер прибавил паёк,
вселил в утеплённый барак,
дал инструменты - в общем, помог
выпрямиться кое-как.

Они послушны: что босс велит, играют почти с листа.
А босс - любитель и эрудит
- знает людей и места,

где ещё сохраняются в тишине коллекции редких нот,
где и сейчас, вопреки войне,
шедевр ценителя ждёт.

Гармония, правда, чуть-чуть не та - басовой основы нет:
всё же две скрипки и два альта
не создают квартет.

Но в том и приманка для знатока, изыска тонкий тайник:
на всей планете наверняка такой состав не возник.

Они закончили. Босс молчит
несколько долгих минут,
ладонью потом о ладонь стучит
и произносит: - Гут!

И продолжает, как дирижёр,
подняв изящную трость:
- Через неделю к нам в Собибор приедет высокий гость

- сам группенфюрер; он меломан, любит старинный лад;
в лагере невозможен орган,
но квартету он будет рад.

Делаем так: Букстехуде, Бём,
а на закуску Бах.
Итак, работайте ночью и днём,
за совесть, а не за страх.

2.
Комендатура, конечно, не зал,
но сойдёт за салон.
Группенфюрер, прикрыв глаза,
в музыку погружён.

Программа исполнена. Он рукой
подзывает к себе квартет:
- А что, мастера, красоты такой в еврейской музыке нет?

А ну-ка сыграйте мне на заказ,
чего не играли давно.
Я знаю - наверняка у вас что-то припасено!

Паузу резко прервал Давид
- решенье пришло само:
- Деи Росси л'Эбрео сейчас розвучит,
"А ширим ашер ли-Шломо".

И вот две скрипки и два альта стали играть хорал,
и в нём такая была красота,
которой никто не знал

- ни тот, знаток, ни тот, меломан,
тем паче никто другой,
- но все понимали: тает обман
при встрече с правдой нагой.

Пели скрипки и пели альты
то, что не пелось давно.
Мелодия шла с такой высоты,
где и дышать мудрено.

И говорил семнадцатый век, в двадцатом веке звуча,
о том, как давно презрел человек
ничтожество палача.

В хорале, который уже не забыть, читалась простая суть
- что тот, кто тело может убить,
душе не страшен ничуть.

Последний аккорд. Спокойный поклон.
Как на сцене, стоит квартет,
словно не было войн, и зон,
и всех беспощадных лет,

и только музыки торжество,
и жизнь победила мор,
и группенфюрер молчит мертво
и мёртво глядит в упор.

Потом встаёт, элегантен, сед,
глаза - два осколка льда:
- Концерт окончен. А этих - нет
и не было никогда.

И выходит, отбросив стул,
своей охраной храним,
и штурмбанфюрер вдруг стал сутул
и молча пошёл за ним.

А скрипачи побрели гуськом в свой утеплённый барак,
и каждый не мог не думать о том,
что завтра - конечный мрак.

Но в те же сутки, как Божий гнев, была бомбёжка в ночи,
и штурмбанфюрер погиб, не успев артистов пригнать к печи.

3.

В Швейцарии есть городок Роттервиль,
в городке старинный собор.
Красив его благородный шпиль
на фоне далёких гор.

Собор акустикой знаменит
и ещё органом своим,
и светская музыка тут звучит
раз в неделю по выходным.

Событие семидесятых лет
живёт в афишной строке:
всемирно известный Венский квартет
даёт концерт в городке.

В программе - классики разных стран
и новое есть письмо:
Ма'аяни - фрагменты поэм "Кумран"
и "А ширим ашер ли-Шломо".

И была эта музыка так свежа, словно грозы гуляли здесь,
и объём от органа до витража
переполнен озоном весь,

и была в том лёгкая, что ли, печаль
о чём-то небесном таком,
что в суете мы теряем, а жаль,
и только мечтаем тайком…

К тому, кто первую скрипку играл,
подошёл в антракте старик
- сед, элегантен: - Последний хорал
воистину был велик!

Могу ошибаться - поправьте меня,
я был бы ошибке рад,
- но нечто похожее слышал я лет тридцать тому назад.

- Вы не ошиблись, - он слышит в ответ словно бы залпа гром.
- Похожее вам играл квартет
в лагере, в сорок втором.

- Не понимаю.
- Мой вам совет: не торопите года.
Ведь я из тех, которых нет
и не было никогда.

Вы позабыли свои слова, свою прощальную речь,
которая нас превращала в дрова
и направляла в печь.

За эти слова суди вас Бог
- я прочно запомнил их,
я, единственный из четырёх, оставшийся ныне в живых.

Глаза зажглись ледяным огнём,
застыло лицо старика
и проступили резко на нём
два каменных желвака:

- Вы других не стоите слов,
и если хотите знать, я стар,
но и сегодня готов
их повторить опять.

Увы, сегодня такой приказ
- не во власти моей,
но уверяю, настанет час, чтоб возродиться ей!

Не совершу я особый грех, тот повторив приказ:
немец, француз, и швед, и грек - равно не любят вас.

А если Европа вам не указ,
то под сводом иных небес
точно так же не любят вас
индиец, араб и перс.

- Вы правы, - устало сказал скрипач,
- на это не возразишь.
Так что ж мне, палач, ложись и плачь?
Или - живи, как мышь?

Нет! Тысячелетий неспешный бег
мне твердит о своём:
сотни народов исчезли навек,
а мы, евреи, живём.

Задайте вопрос, почему же так,
и дайте честный ответ:
десятки империй ушли во мрак,
а мы, гонимые, - нет.

И то, что сегодня узнали вы,
легло на тот же мотив:
ваши вожди тридцать лет мертвы,
а я, вопреки им, - жив.

И музыка из невозможной страны
звучит в свободной стране,
и, слушая, люди понять должны,
на чьей Господь стороне.

А мы - мы знаем, что с нами Он, Его негаснущий свет;
мы записали Его Закон,
выше которого нет.

А музыка… Что же, в ней красота, служу ей, покуда жив.
И всё. На свои вернёмся места
- кончается перерыв.