Глава 8.  Победа!!!

А война, громыхая, заливая землю кровью, сотрясая шар земной, двигалась к Маю сорок пятого. Чуть ли не каждый вечер сталинградское небо радовало нас роскошными букетами победных салютов. И народ, прекрасно понимая, какой ценой оплачиваются эти салюты, видя в каждой звёздочке этих букетов души погибших мужей, сыновей и дочерей, народ в исступлении хрипел, стонал, кричал, как красноармеец Акчурин в прекрасном довоенном фильме "Тринадцать": "Давай! Давай! Давай!!!". Господи, да когда же она кончится, проклятая?

А Сталинских приказов всё больше, а голос Левитана гремит, как триумфальная труба в опере "Аида", уже кончаются русские, украинские, белорусские названия городов, уже зашипели, задзенькали польские, уже дикторы на радио "ломают" языки о немыслимые, диковинные венгерские Секешфехервары и Шаторальяухеи, и, наконец - слышите? - закартавили немецкие. . . Ты слышишь, Россия?! Вот она, проклятая! Вы помните, старички, этот первый плакат на границе? Это потом мы стали петь "...в Германии, Германии, далёкой стороне... ", а в сорок пятом, сорок шестом как пели? Вот именно. В проклятой стороне - какой ещё она была тогда для нас?! И мало кто думал тогда о великой беде, пришедшей на немецкую землю, о гибнущих немецких женщинах и детях, нет, о другом думали мы в те незабываемые дни: ДАВАЙ! ДАВАЙ! - и у кого язык повернётся упрекнуть нас в этом? Много праздников в России, но не было, нет и не будет никогда ничего похожего на эти два дня, слившихся в какой-то единый сгусток всенародного ликования. Что там та масленица, что там тот симхат-тора, что там тот карнавал в Рио? Большой Взрыв, образование Вселенной помните? Так и того круче. Восьмого мая с утра город бурлил, кипел, ликовал - война кончилась! Кто сказал? Все говорят! По радио марши, песни! На Рабоче-Крестьянской не протолкнуться, транспорт в обход, по Ковровской пустили - народ столпился у уличного репродуктора, в двенадцать Сталин говорить будет! Нет, в час... В два... В четыре... После пяти, унылые, стали расходиться под звуки маршей. Восемь - ура! - позывные Москвы: вот оно! Давай!! Нет, просто приказ: Прагу взяли... И салют из двухсот двадцати орудий не в радость. Девять часов - позывные!! Ну! НУ!!! Нет, опять приказ: то ли Лейпциг, то ли Дрезден... Нет, не хочет безносая уходить в историю, мало ей крови. Неужто всё ещё мало?! И только в четыре часа утра Девятого Мая закричал, загремел Левитан на весь Сталинград, на всю страну: ПОБЕДА!!! Вы слышите, люди: ПОБЕДА!!! Бегите на улицы, обнимайтесь, целуйтесь с незнакомыми, танцуйте, пойте, смейтесь и плачьте и снова смейтесь, потому что пришла Она - ПОБЕДА!!! Купите на последние гроши бутылку водки и пейте за ПОБЕДУ, налейте соседу, ближнему, встречному стакан и помяните светлую память тех, кто шёл к этой ПОБЕДЕ и не дошёл, пейте за радость нашу великую, которую ждали мы невыносимо долгие четыре года... Идут по Рабоче-Крестьянской два усатых дядьки, у одного в плетёной корзинке трёхлитровая бутыль водки, у другого белоснежное полотенце и стакан. Встречают военного "поорденистей" - полный стакан ему: пей, сынок, за Победу! И дальше, искать следующего, а сами трезвые.... Боже, да неужто это наша Нина Николаевна, гордая, неприступная, холодная, как айсберг, улыбающаяся только по большим праздникам, наша красавица Нина Николаевна, начальница отдела кадров? Неужто это она так лихо выплясывает "барыню" с Жоркой Лепилиным, забулдыгой Жоркой, монтёром из нашей бригады? Каблучки пожалей, Ниночка! К чёрту каблучки - Победа! Понимаете, Победа!!  А этот старший лейтенант с двумя орденами Красного Знамени, похоже, не знает, что делать - матюкнуться или рассмеяться, войти в положение? Подбросили высоко, поймали неуклюже, упал неудачно, подвернул ногу - ну, не сердись, парень, мы же любя, Победа, понимаешь? Понял, улыбнулся, пошёл, прихрамывая, крикнул, обернувшись: "На фронте за два года ни одной царапины, а вы, мать вашу"... Не удержался! Два пьяных вдрызг мужика в кровь изукрасили друг друга - нашли, паразиты, время и место для выяснения отношений! Вот уж воистину - мать вашу.... И слёзы, слёзы, слёзы радости, слёзы горя: соседи Рагозины наднях получили "похоронку ", сын погиб где-то в Прибалтике в конце апреля, там уже и бои-то кончились, так, шальная пуля... На пороге второй школы одиноко сидит Вилли Шрамм, жестянщик из Вены, бригадир военнопленных немцев (у нашего стройуправления было два своих лагеря - немцы и венгры. Нам часто давали в помощь по нескольку человек. Они копали ямы для столбов, ставили эти столбы, чаще это была бригада Шрамма, и во время перекуров велись нескончаемые беседы. Среди пленных было много расконвоированных, они свободно ходили по городу, их можно было встретить даже в театре музкомедии). Что плачешь, Вилли? Война капут, скоро нах фатерланд к фрау своей! Плечи Вилли трясутся, он поворачивает ко мне заплаканное лицо: оказывается, этот весельчак Вилли совсем уже не молодой, и он совсем не весельчак. На дикой смеси русских и немецких слов он что-то говорит, всхлипывая, давясь слезами, и я почти всё понимаю: за что погиб его сын в сорок первом под Киевом? Эх, Вилли, Вилли, спросил бы ты меня, пацана семнадцати лет, чего полегче. А вечером - салют!! Нет, не салют - салютище, салютиссимо! Небо над городом сверкало от Сарепты до Тракторного, пушки гремели, что твоя Курская дуга, если не путаю, салют был из тысячи орудий! Давай!!! А закончилось всё это для одной весьма почтенной дамы, высокопоставленной жены из управления пароходства, которую все дружно ненавидели (было за что!), так вот, закончился для неё этот незабываемый вечер весьма неприятно, прямо скажем, плачевно закончился: ей на голову упал недогоревший огарок салютной ракеты и выжег в скудной причёске изрядную "тонзуру", был сильный ожог. Тогда мы все взахлёб ликовали, а сейчас мне стыдно за то далёкое ликование, ей было несладко, несколько дней она ходила с нелепой повязкой на голове. К сожалению, у этого "кина" лента обратно не крутится...

предыдущая глава

читать дальше