«ГОРОД АНТОНЕСКУ»

 

Яков Верховский,
Валентина Тырмос

Действие пятое:

Три парада

«Нет! Парад – не пропаганда,

Планку выше поднимай!

Будем мы сильней и злее,

Если вдруг забрезжил свет –

Сталин сам на Мавзолее,

А не мертвый силуэт!

Вот она, простая правда,

Помолись и Бог с тобой!

… Прямо с этого парада

Шли колонны в смертный бой!».

 

«Василий Теркин»,

Александр Твардовский, 1941

 

  

7 ноября 1941, пятница,

23 день оккупации Одессы

 

Очистка Тюремного замка от «баб и жиденят», вопреки ожиданиям, оказалась делом нелегким.

Нет, конечно, тюремное начальство, напуганное неожиданным визитом губернатора Транснистрии и последовавшим за этим фонтаном площадной брани подполковника Никулеску-Кока, делало все возможное для выполнения приказа. Солдаты бесстрашно вошли на тюремный «Круг» и с криками «Дей друму! Ла Касса!», пытались поднять людей, сопровождая требования пинками боканч по животам скорчившихся на голом полу старух, ударами прикладов по плечам сидящих на этом полу женщин, а то и пуская в ход штыки. Но все эти действия не давали желаемого результата.

Испуганные люди не понимали, чего от них хотят.

Не понимали румынских слов «Ла Касса!» - «Домой!». Боялись потерять с трудом отвоеванное «место под солнцем» - метр на метр вонючей лужи у каменной стены. И, самое главное, не хотели расстаться с остающимися в тюрьме мужчинами - мужьями, отцами, сыновьями.

Но если людей, находящихся на «Круге», еще удавалось как-то выдворить за ворота, то для очистки верхних этажей тюрьмы солдаты вынуждены были карабкаться по скользким железным лестницам с этажа на этаж и, задыхаясь от смрада нечистот, вытаскивать из-под нар схоронившихся там женщин и детей.

При этом немало «лестных слов» доставалось и «этим жидам», и Алексяну, ненавистному, кажется, не меньше жидов. (1)

Тем не менее, к 7 ноября 1941-го работа была закончена: женщин и детей выдворили из тюрьмы.

Увы, не все, кого угнали в тюрьму в первые дни оккупации, были выпущены, многих, очень многих, уже не было в живых.

Так, в соответствии с Актом № 218 Чрезвычайной государственной комиссии по расследованию злодеяний, 40-летняя еврейка по фамилии Шор и ее 2-летняя дочь, угнанные 24 октября из дома № 18 по улице Франца Меринга, погибли в тюрьме «при невыясненных обстоятельствах». (2)

При тех же «не выясненных обстоятельствах» погибла, угнанная из дома № 34 по улице Петра Великого пожилая пара Юнчевских, Соломон и Розалия, вместе с 10-летней внучкой Риточкой.. [Акт ЧГК № 455]. Погибли угнанные из дома № 30 по улице Красной Армии Хана Тютюнникова с двумя дочками, 5-летней Евочкой и 3-летней Дорочкой (Акт ЧГК № 93), и вся семья Саковых: муж, жена и трое детей – 14-летняя Ева и 5-летние близнецы Софочка и Боренька. (Акт ЧГК № 94).

Этот скорбный перечень можно было бы продолжать и продолжать. Люди в тюрьме ежедневно гибли сотнями. Но и те, избитые и измученные, кто все-таки вернулся в свои разграбленные жилища, не всегда выживали. Так, старушка Баумштейн из дома № 8 по улице Петра Великого, которой в тюрьме выбили глаз и содрали кожу со лба, через десять дней после возвращения, не получив врачебной помощи, скончалась. (Акт ЧГК № 74).

Все эти, «мелочи», естественно, мало заботили румын.

Так или иначе, к 7 ноября 1941 года Тюремный замок, очищенный от женщин и детей, готов был принять евреев-мужчин.

Но время было упущено!

«Красная собака» Антонеску уже решил - окончательно и бесповоротно - провести свой Парад победы завтра - в субботу 8 ноября 1941-го. И если тупоголовые его генералы в Одессе не сумели к этому дню очистить тюрьму от «баб и жиденят» и запереть туда жидовских мужчин, - он проведет парад в Бухаресте.

Но почему для «Красной собаки» так важно провести этот парад именно завтра, 8 ноября 1941-го? Почему он не может повременить и провести его позднее, но все-таки, как он всегда мечтал - в Одессе?

Дело в том, что эта суббота 8 ноября 1941-го выпадала как раз на день памяти национального героя Румынии - Михая Витязула.

Великий господарь - воевода Михай Витязул чел Мааре - в далеком XVII веке правил предтечей современной Румынии - небольшим Дунайским княжеством по имени Валахия. Защищая свою страну от притязаний алчной Османской империи, Витязул в то же время сам совершал дерзкие набеги на соседей и без зазрения совести присваивал чужие земли. Так, он почти удвоил территорию Валахии, присоединив к ней Молдавию и Трансильванию, и этим заложил основу национального румынского государства.

Врагов Витязул обычно побеждал, а вот с друзьями ему везло меньше: самые близкие люди – валахские бояре предательски убили его.

Михай Витязул чел Мааре весьма почитаем в Румынии. Во многих городах его именем названы центральные площади. Его имя присваивают особо отличившимся военным частям, в его честь учрежден военный орден трех степеней. Правители Румынии всегда любили «рядиться в доспехи» Витязула, и не случайно молодой румынский король носит легендарное имя - Михай.

Мамочка Кириакица, к сожалению, не нарекла «Красную собаку» Михаем, но он все равно отождествлял себя с Витязулом. Ведь он, как когда-то Витязул, всю жизнь печется о создании «Романие Мааре». Ведь он, как когда-то Витязул, «изгнал захватчиков из Бессарабии и Северной Буковины, освободил от большевистского ига Транснистрию, а теперь вот поставил на колени крепость-Одессу». (3)

И как символично, что Парад его великой победы состоится именно 8 ноября, в день великого Михая Витязула чел Мааре.

 

Парад победы

8 ноября 1941, суббота

Бухарест

И вот, наконец, настал этот долгожданный день – день Михая Витязула.

Ровно в 10:00 21 артиллерийский залп возвестил жителям румынской столицы, что Парад начался.

На ступеньках королевского дворца на площади Виктория - Его Величество король Михай I и великий кондукатор Румынского государства маршал Ион Антонеску. «Красная собака» стоит справа от молодого короля на ступеньку выше - так он выглядит не столь невзрачным рядом со стройным и высоким Михаем. Среди приглашенных - представитель фюрера фельдмаршал Кейтель, королева-мать Елена, жена Антонеску Мария и члены его «семьи» - Веттурия и Михай .

Антонеску в эйфории.

Его гордыня достигла таких высот, что, готовясь к параду, он осмелился официально, от имени румынского правительства, пригласить в Бухарест самого фюрера. Он даже предполагал во время парада вручить фюреру «Орден Михая Витязула», ставя этим себя, кавалера ордена, и фюрера на один уровень.

Гитлер от участия в параде отказался.

К огорчению Антонеску, отклонил приглашение и Геринг, который, кстати, терпеть не мог. «Красную собаку». В конце концов, пришлось удовлетвориться фельдмаршалом Кейтелем, и ему же вручить Орден Витязула.

Но все это мелочи, мелочи!

Главное – Парад!

Восторженный отчет об этом «великом событии» румынские СМИ разнесут по всей планете:

«Под Триумфальной аркой (чем не Париж?) проходят овеянные славой войска. Это вернувшиеся в Бухарест герои, одержавшие победу над крепостью Одесса.

Во главе прославленный генерал Иосиф Якобич, командующий 4-й румынской армией. Это он поставил Одессу на колени!

Бухарест- сердце новой страны – встречает своих героев.

Бульвары и площади столицы украшены флагами и цветами.

Тротуары заполнены праздничной толпой.

Седые матери пришли увидеть любимых своих сыновей, жены – своих доблестных мужей, дети – овеянных славой отцов.

Энтузиазм неописуем! Радость бьет через край!

Проходят кавалеры «Ордена Михай Витязул». Их белые пелерины повторяют фасон плаща самого Витязула и вызывают бурные аплодисменты.

Проходит гвардейская дивизия во главе с ее командиром генералом Шова. Проходит прославленный полк имени Михая Витязула во главе с полковником Оприш, заменившим павшего в бою под Одессой полковника Илиеску.

Со всех сторон, с балконов и из распахнутых настежь окон летят цветы. Герои идут по ковру цветов!

Красивым маршем проходит перед Его Величеством королем немецкая группа войск, расквартированных в Бухаресте, во главе с генералом Артуром Хауффе. За ними - первая дивизия румынских пограничников во главе с генералом Потопляну.

Над полками с ревом проносятся самолеты, грохочут по брусчатке танки.

И снова гремят аплодисменты.

И снова гремит: «Ура!»».

[Бухарестская газета «Timpul», от 10 ноября 1941 года. Перевод с румынского авторов]

Парад завершен. По традиции в Королевском дворце состоялся праздничный обед для кавалеров ордена Михая Витязула с участием короля Михая I и дорогого гостя фельдмаршала Кейтеля.

Оба они, и Михай, и Кейтель, так же, как Антонеску, стали кавалерами ордена «Михай Витязул». Пройдет время, и король Михай получит еще один орден – высшую награду Советского Союза – «Орден Победы».

Этот орден будет тоже наградой «за победу», но уже за другую победу - за победу над его сегодняшними друзьями - нацистами.

Кто бы мог подумать?

А пока, в Королевском дворце идет праздничный обед и с приветственной речью выступает кондукатор румынского государства маршал Антонеску :

«История, с её жестокой справедливостью, будет судить наши деяния. Румынский народ победил! Победил не только в битве на Востоке, он победил в Великой битве за национальное возрождение. Это самое веское доказательство того, что румынский народ здоров и силён и не может быть смешан с теми, кто унизил его и несправедливо умалил его права . . .

На этом торжестве мы оказываем честь фельдмаршалу Кейтелю, кавалеру Ордена Михай Витязул, посланцу фюрера Адольфа Гитлера, и великой германской армии, которая помогла нам вернуть наши права и нашу честь . . .

Да здравствует Король!

Да здравствует Румыния!

Да здравствует Германия!». (4)

Обед проходил торжественно, и только одно небольшое облачко омрачало праздничное настроение «Красной собаки». Во время обеда он сидел рядом с фельдмаршалом Кейтелем и допытывался, «какое впечатление на него произвели участвовавшие в параде бравые румынские воины».

Кейтель тактично уклонялся от ответа и мямлил что-то несуразное об «особом выражении лиц румынских воинов».

Антонеску обиделся. И не напрасно.

По правде говоря, «бравые румынские воины» показались Кейтелю жалкими. (5)

Ну, что ж, этот спесивый немец может думать все, что ему угодно. Но Одесса захвачена! «Odessa a cazut!»

Со всего мира идут в Бухарест поздравления с этой великой победой. Около 200 поздравлений!

Кроме телеграммы от Гитлера, есть еще телеграмма от Мусслини, письма от Геринга, Риббентропа, поздравительные открытки от учениц Бухарестской женской школы № 7, от патриарха румынской православной церкви Никодима и даже от … еврейского раввина по имени Сабетай Даян.

Одесса захвачена, и в честь этого исторического события, назло всем врагам, он проводит сегодня свой Парад победы.

А вот Гитлер, который, даром что друг, унизил его своим отказом участвовать в румынском параде, Москву не взял, и свой германский парад, как хвалился, на Красной площади не провел.

И более того – вчера, 7 ноября, вместо обещанного германского парада – какой позор!!! – на Красной площади прошел большевистский военный парад.

 

Парад мужества. Москва, Красная площадь.
7 ноября 1941

Этот парад принимал Сталин.

Сталин, который по слухам, давно удрал из Москвы.

Сталин, который уже проиграл войну.

Гитлер действительно был уверен в том, что 7 ноября, в день, когда в честь Октябрьской революции в Москве на Красной площади обычно проходил военный парад, он проведет там свой Парад победы. С его точки зрения, судьба Москвы была решена – танки Вермахта, стоящие в каких-то полутора десятках километров от большевистской столицы, готовятся совершить свой последний решающий прыжок. На передовые позиции из Берлина уже прибыли киношники, которые будут снимать победное вступление немецких войск в Москву.

«Солдаты! - взывает Гитлер к своим войскам. - Перед вами Москва! За два года войны все столицы Европы склонились перед вами. Осталась только Москва. Заставьте ее склониться! Покажите силу вашего оружия. Пройдите по ее площадям и улицам. Москва – это конец войны!». (6)

Москва, конечно, ощущала опасность ситуации.

Еще 15 октября вышло постановление Государственного Комитета обороны за номером 801/сс «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы в г. Куйбышев». И уже на следующий день, 16 октября, в тот трагический для нас день, когда румынские варвары вошли в Одессу, в Москве началась дикая паника. Трамваи и автобусы не вышли на линии, метро прекратило работу, магазины закрылись. Твердокаменные коммунисты сжигали свои партбилеты, сжигали с трудом добытые полные собрания сочинения великого Ленина и … бежали из города, куда глаза глядят.

По приказу Сталина, оформленного, как постановление ГКО от 19 октября 1941-го, в столицу ввели безжалостные войска НКВД, и панику остановили.

Но эвакуация продолжалась. Москва пустела. Уехали иностранные дипломаты, ученые, врачи, сотрудники государственных учреждений, аппарат ЦК партии и даже некоторые члены Политбюро. Уехала дочь Сталина Светлана.

В строжайшей тайне в специально оборудованном вагоне в Тюмень отправили мумию «вечно живого» Ленина.

Из Оружейной палаты Кремля вывезли ценности. Из тюрем НКВД – всех «наиболее опасных врагов народа» (все «менее опасные», кстати, были спешно расстреляны).

По постановлению ГКО Сталин тоже был «обязан покинуть Москву и эвакуироваться в г. Куйбышев». План эвакуации вождя предусматривал три варианта: на автомобиле, на самолете и по железной дороге. На аэродроме имени Чкалова в полной готовности ждали Сталина четыре «Дугласа» и несколько истребителей прикрытия, а на одной из железнодорожных станций под парами стоял специальный поезд с установленными на нем зенитными орудиями.

Ну, вот и все. Это – полный крах!

Гитлер убежден, что «русские на пороге краха». С минуты на минуту он ждет от командующего группы армий «Центр» фельдмаршала фон Бока фанфарного рапорта о захвате Москвы.

Весь мир ждет, что с минуты на минуту доктор Геббельс прокричит по радио о захвате Москвы.

Но, вместо этого, по радио…

Вместо этого по радио - знакомые позывные Москвы, и неповторимый голос Левитана спокойно и торжественно объявляет, что в Москве на Красной площади на-чал-ся воен-ный па-рад!

Если Сталин хотел потрясти мир, то он этого добился.

Мир был потрясен!

В Москве, на Красной площади действительно начался военный парад в честь 24-й годовщины Октябрьской революции.

Как обычно, параду предшествовал торжественный митинг, который прошел накануне вечером. Правда, на этот раз не в Колонном зале Кремля, а на станции метро «Маяковская».

Вы только представьте себе.

Заснеженная, темная, кажущаяся мертвой Москва. (7)

Тихо, только скрип шагов идущих по снегу сотен людей.

У входа на станцию метро «Маяковская» оцепление. Красноармейцы, светя фонариками, проверяют специально выданные пропуска. Эскалатор уходит вниз. В глаза ударяет резкий свет. В серебряном зале станции метро «Маяковской» две тысячи человек. Все они преданные коммунисты. Нет, и не может быть здесь всяких «сомнительных элементов», типа родственников «врагов народа», уже расстрелянных, или отправленных на долгие годы в ГУЛАГ без права переписки.

На трибуну поднимается Сталин.

 

Аплодисменты, и вождь начинает говорить.

В отличие от обычных его выступлений, на этот раз перед Сталиным листки с напечатанным текстом. Но он наверняка подготовил этот текст сам. В отличие от современных глав государств, Сталин не нуждался ни в «спичрайтерах», ни в «имиджмейкерах». Да и слов таких, наверное, не знал.

И все же речь Сталина потрясает. Даже грузинский акцент и явные ошибки в построении фраз не умаляют ее силы.

И мы, сидя у экрана компьютера в нашем уютном доме на севере Тель-Авива, спустя более 70-и лет после этих событий, невольно подпадаем под власть этого голоса.

Мы смотрим старый документальный фильм, снятый 6 ноября 1941 года на станции метро «Маяковская», и слушаем речь человека, принесшего нам и нашим родным так много горя, и …верим ему.

Немцы у стен Москвы, Гитлер ждет с нетерпеньем рапорта от фон Бока о ее захвате, весь мир поет последнюю осанну Сталину, а он, как всегда, полон сверхчеловеческого спокойствия:

«Предпринимая нападение на нашу страну, немцы считали, что наверняка смогут покончить с Советским Союзом за полтора-два месяца. Факты, однако, показали всю легкомысленность и беспочвенность этого плана.

Теперь можно считать, что этот сумасбродный план провалился…».

Наперекор всему, вопреки всем очевидным фактам, Сталин уверен в будущей победе. Сталин верит в то, о чем он говорит.

И люди, заполонившие в этот вечер станцию метро «Маяковская», верят. Они разнесут эту веру по улицам и переулкам заснеженной Москвы. И она, эта вера, отрадная для одних и страшная для других, умноженная в тысячи тысяч раз, облетит весь земной шар и достигнет Лондона, Вашингтона, Берлина и …Бухареста, где «Красная собака» Антонеску готовит свой Парад победы над «крепостью Одесса».

Нет, нет, 7 ноября 1941-го в Москве нет ничего похожего на дешевую оперетку, которая будет представлена завтра в Бухаресте. Нет музыки, нет цветов. Нет праздничной толпы. Нет весело галдящих детей.

Холодно в Москве. Валит густой снег.

С 5 часов утра на Красной площади выстроены войска.

Лица бойцов суровы. Это специально снятые с фронта и введенные в столицу воинские части. Это курсанты военных училищ, полки особого назначения, ополченцы.

Подготовка к параду проходила в строжайшей секретности. Знали о ней только несколько человек, но и они даже в разговорах между собой не решались произнести вслух это слово - «парад».

И потому мир узнал о параде в Москве только утром 7 ноября 1941, когда заработали все радиостанции Советского Союза, когда в эфир понеслась мелодия «Широка страна моя родная» и неповторимый голос Левитана объявил, что «воен-еый па-рад на-чал-ся!».

Приспешники Гитлера, предвидя реакцию, боялись доложить ему о происходящем в Москве, и когда он случайно уловил доносящиеся из репродуктора характерные звуки военного парада, то даже подумал вначале, что это парад Вермахта, захватившего очередной советский город. Тем ужаснее было прозрение!

Фюрер орал так, что, казалось, вот-вот рухнут стены новой рейхсканцелярии. Он обозвал своих генералов ослами и свиньями и приказал немедленно … слышите, немедленно! ... поднять в воздух всю авиацию группы «Центр» и снести с лица земли всю Красную площадь, вместе с Мавзолеем, и вместе с этим … Сталиным.

Несмотря на нелетную погоду, бомбардировщики Люфтваффе двинулись к Москве. Но прорваться не сумели: большая часть была сбита еще на подступах к столице, остальные, поняв бесполезность попыток, ушли восвояси.

А на Красной площади идет … военный парад.

На Мавзолее Сталин.

«Сталин сам на Мавзолее…» - ликует Твардовский.

За густой пеленой снега трудно разглядеть лицо вождя, но голос, многократно усиленный репродукторами, многократно повторенный эхом, громом разносится по всей Красной площади. Сталин, как кажется, обращается к каждому, находящемуся здесь человеку. Но говорит он для всей Москвы. Для всей страны. Для всего мира.

И так же, как в речи, произнесенной им вчера на станции метро «Маяковская», и также, как в речи, произнесенной им по радио 3 июля 1941-го, он повторяет те самые «ключевые слова», которые должны были врезаться (и врезались!) в коллективную память всего Человечества.

Те самые, «ключевые слова», которые должны были обеспечить (и обеспечили!) России внешнюю и внутреннюю Политическую победу. (8)

Те самые, «ключевые слова», которые должны были стать (и стали!) залогом Великой военной победы: «Вероломное нападение… навязанная нам война… союзники … сочувствие и поддержка всех народов Европы …Отечественная война…».

ИЗ РЕЧИ СТАЛИНА НА ПАРАДЕ КРАСНОЙ АРМИИ

Москва, Красная площадь, 7 ноября 1941

…Товарищи! В тяжелых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы. Враг рассчитывал, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени.

Но враг жестоко просчитался.

Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжелый урон…

У нас есть теперь союзники, держащие вместе с нами единый фронт против немецких захватчиков. Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины…

Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?.. (9)

В этой ноябрьской его речи, Сталин, зная сокрушительную силу отечественных войн, сделал особый упор на жертвенность, которую должен был проявить советский народ в борьбе с захватчиками, связав эту жертвенность с подвигами, совершенными великими предками: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков - Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова…».

Нет, не случайно вспомнил Сталин Михаила Кутузова. История повторяется. Над Родиной снова, как в 1812-м, нависла опасность. Супостат снова, как в 1812-м, у стен Москвы.

 

«Ребята! Не Москва ль за нами?

Умремте ж под Москвой,

Как наши братья умирали!..».

Михаил Лермонтов «Бородино»

Прямо с парада ребята уходили на смерть. Уходили на Великую Московскую битву. Парад, устроенный Сталиным 7 ноября 1941-го на Красной площади, стал прелюдией Московской битвы.

 

«Изведал враг в тот день немало,

Что значит русский бой удалый,

Наш рукопашный бой!..».

Под Москвой непобедимая немецкая армия фактически потерпела свое первое существенное поражение - поражение, отложившее отпечаток на всю дальнейшую историю Второй Мировой войны. По словам известного немецкого историка Пауля Кареля, «Под Москвой хребет немецкой армии надломился… Под Москвой впервые поколебалась вера Германии в непобедимость Вермахта…». (10)

Все прогрессивное человечество было поражено «Парадом мужества» русских.

Гораздо меньше все прогрессивное человечество было поражено другим парадом – «Парадом смерти», который состоялся на следующий день, 8 ноября 1941 года, в растерзанной Одессе.

 

Парад смерти. 8 ноября 1941, пятница.
Одесса

Ну что ж, вернемся в Одессу.

Вернемся в «Город Антонеску».

В тот город, где очищенная от женщин и детей Тюрьма уже готова принять евреев-мужчин.

Но прежде чем заключить их, как требовал Алексяну, в тюрьму, нужно было, как минимум, их обнаружить, выманить каким-то образом из нор, где они схоронились – из подвалов, чердаков, из катакомб, наконец…

Как это осуществить в растерзанном городе?

Румыны приняли решение применить обычный свой трюк: «регистрация».

Регистрация?! Но как это возможно?

Ведь «регистрация» однажды уже состоялась?

Еще две недели назад около 90 тысяч евреев Одессы ушли на «регистрацию» в село Дальник. Ушли и сгинули без следа.

ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО

28октября 1941

«Но те [О тех], кого погнали в Дальник, ничего не известно. Ходят раз[ные] чудовищные слухи, но они не проверены…». (11)

После этой, с позволения сказать, «регистрации», а, на самом деле, кровавой бойни на Дальнике, оставшихся в живых евреев погнали неведомо куда и в город тайком вернулись лишь единицы. Видимо, мало было таких отчаянных, как Фаня, мама Янкале, которая нашла в себе силы в предрассветной тьме выброситься из колонны угоняемых в придорожную канаву и этим спасла от смерти и себя, и сына.

Да действительно, одна «регистрация» евреев, уже состоялась.

Ну и что, из того? Теперь состоится еще одна.

И, если возникнет необходимость, еще одна. И еще …

До… До полной очистки города!

И вот 7 ноября 1941-го вышел приказ о новой «регистрации»,

Даже не один, а два приказа.

Первый требовал от всех мужчин-евреев в течение 48 часов явиться в городскую тюрьму на Люстдорфской дороге. За неподчинение грозил расстрел.

Второй касался мужчин-коммунистов и был значительно мягче: коммунистам велено было явиться на регистрацию в течение трех дней, но не в тюрьму, а в ближайшую префектуру полиции. При этом всем явившимся гарантировалась жизнь и свобода, а за неявку грозил не расстрел, а арест.

Оба эти приказа были распространены в виде листовок, а затем опубликованы в «Одесской газете» № 5 . И если приказ о регистрации евреев был так и назван «Приказом» и подписан хорошо знакомым нам палачом подполковником Никулеску-Кока, то приказ о явке коммунистов был назван «Объявлением» и подписан просто: «Военное командование, Гулянка»

 

 

Одесса была уже «приучена» к приказам оккупантов, появлявшимся на афишных тумбах и на воротах домов, а теперь вот и в газете, выходившей, правда, пока только три раза в неделю. Так что и эти два новых приказа были сразу же обнаружены, прочитаны и … поняты.

Поняты правильно: евреям - в тюрьму и расстрел за неявку, коммунистам - в полицию с гарантией жизни и свободы.

Прошла ночь.

Наступило утро 8 ноября 1941 года, утро Михая Витязула чел Мааре, то самое утро, когда улицы Бухареста были заполнены праздничной толпой, кода город был усыпан цветами, гремела музыка и проходил торжественный Парад победы над «крепостью-Одесса».

В это утро улицы Одессы тоже заполнились толпой, только не столь праздничной, как в Бухаресте.

В основном это были евреи, мужчины, не призванные во время осады в Красную армию: пожилые степенные, все еще прилично одетые, и молодые, совсем еще мальчики, с узелками в руках, куда матери заботливо положили несколько кусочков сухого хлеба, чтобы сынок, проголодавшись в очереди на регистрацию, мог перекусить. Вот они эти евреи на фотографии. С «желтыми звездами» на одежде.

Все они, и пожилые, и молодые, шли в одном направлении – в Тюрьму.

Это шествие, в котором принимали участие и женщины – жены, матери, провожавшие своих мужей и сыновей, тоже было парадом - «Парадом смерти»!

Ни один человек, из ушедших в этот день на «регистрацию», не остался в живых. Все погибли. (13)

И теперь только в актах советской Чрезвычайной государственной комиссии по обнаружению злодеяний, копии которых хранятся в архиве Яд-ваШем в Иерусалиме, вдруг промелькнет имя Бореньки, или Монечки, 17 лет, ушедшего 8 ноября 1941-го на «регистрацию» и пропавшего без вести.

Один такой мальчик ушел из дома № 11 по Прохоровской, где жил Янкале. Звали его Фима. Фамилию Янкале не помнит.

Родители Фимы погибли, как видно, еще в первые дни оккупации, и Фима жил один. В ночь перед «регистрацией» он зашел к соседям – хотел посоветоваться с Фаней относительно приказа о регистрации: идти, или не идти?

Фаня сказала: не идти.

Но мальчик, как видно, побоялся грозного приказа оккупантов.

«Я устал. Мне надоело бегать и прятаться. Будь, что будет», - сказал он и пошел… Светлая ему память…

Янкале, к счастью, «регистрация» не касалась: ему в те дни было только 11 лет.

А вот отец Ролли – 37-летний Изя должен был идти и, будучи уверен, что следует подчиняться приказам оккупантов, собирался это сделать.

Но Тася «о такой глупости» даже слушать не хотела.

Зачем, возмущалась она, идти в Тюрьму, из которой с помощью Татьяны Рорбах всего три дня назад она его вытащила?

В результате бурной сцены, в которой приняла участие вся семья, включая детей, было принято компромиссное решение: на регистрацию пойти, но не в Тюрьму, куда обязаны явиться евреи, а в префектуру полиции, куда приглашают коммунистов. Убедиться в том, что регистрация, объявленная румынами, это действительно только «регистрация», а не арест. И действовать по обстоятельствам.

Никаких документов, естественно, не предъявлять, сославшись на их потерю. На словах можно даже и «коммунистом» назваться - коммунистам, как видно, ничего особенно страшного не грозит.

Ближайшая префектура полиции помещалась в те дни на Приморском бульваре во дворце Нарышкиной.

И вот 8 ноября 1941-го, с утра пораньше, взяв с собой Ролли, с которой они теперь решили ни при каких обстоятельствах не расставаться, Изя и Тася отправились на регистрацию.

Истинные дети Одессы, они хорошо знали путь на Приморский бульвар: по Казарменному переулку до Гоголя и дальше - по Сабанееву мосту, мимо усадьбы графа Толстого, мимо новой школы Столярского, на бульвар.

Но вот и дворец Нарышкиной. Фаворитка императора Александра I, несравненная красавица княгиня Мария Нарышкина, выкупила его у помещика Шидловского в 1830-м и с помощью Боффо превратила в настоящий шедевр.

Великолепие дворца во все времена возбуждало аппетит «хозяев» Одессы: в 1919-м дворец служил резиденцией военного губернатора генерала Гришина-Алмазова, советская власть превратила его в «Дворец моряка», а теперь вот он стал румынской префектурой.

 

Стараясь не выдавать охватившего их страха, троица приблизилась к дворцу. Еще издали они увидели скопившуюся здесь толпу взволнованных русских женщин. Они размахивали руками, отталкивали друг друга и, нагибаясь к полуподвальным окошкам здания, выкрикивали мужские имена: «Коля! Митя! Андрей - Андрю-ша-а!».

В открытых окошках виднелись головы мужчин – это были, видимо, пришедшие на регистрацию коммунисты, которых, несмотря на обещания властей, все-таки задержали и заперли в подвал. Тася оказалась права: «регистрация» означала арест – арест даже для коммунистов.

Не останавливаясь, они протиснулись через толпу, миновали румынских солдат у входа в префектуру, и проследовали до конца бульвара. И дальше, слегка убыстряя шаг, - по Ласточкина, через Городской сад и Преображенскую на Софиевскую.

На счастье, в этот день на улицах города румынские патрули не останавливали прохожих и не вылавливали евреев.

А зачем? Лишние хлопоты.

В этот день евреи сами, добровольно, шли в Тюрьму.

 

Мы идем являться.

Рассказ пятилетней Роли.

Одесса. Квартира тети Норы

8 ноября 1941, суббота

23 дня под угрозой смерти

Тася сказала, что «все мужчины про-ис-хождения должны являться». Мой папа тоже «происхождения» и он тоже должен являться.

Папа очень хотел являться в Тюрьму.

Не знаю, что это он там забыл?

Может быть, старое Бусино пальто, на котором мы все сидели в углу под лестницей за железной дверью?

Но Тася кате-гори-чески не хотела являться в Тюрьму.

Тася хотела являться в префек-ту-ру.

Уф, как они ругались друг на друга.

Тася кричала: «Префектура! Префектура!».

А папа кричал: «Тюрьма! Тюрьма! Тюрьма!».

В конце концов, победила Тася.

Папа взял меня за руку, а Тасю под руку, и мы все вместе пошли являться в префектуру.

Префектура была на бульваре, где я раньше училась кататься на моем новом двухколесном велосипедике, который теперь где-то потерялся вместе со всеми моими игрушками.

Мы шли и шли, пока не пришли на бульвар и не увидели префектуру. Префектура была в большом желтом доме с длинными окнами. А под ними еще другие окна – маленькие, и видны в них люди. Не целые люди, а только головы от этих людей.

И все они - эти головы – что-то кричат.

А на улице стоят тетки разные, старые и молодые, и тоже кричат.

Одна зовет какого-то Колю: «Ко-ля! Ко-ля!».

Хочет, наверное, что бы этот Коля вышел на улицу, или выглянул в окошко. А этот гадкий Коля и выходить не хочет и в окошко не выглядывает. Даже жалко мне эту тетку стало.

А у входа в дом солдаты.

Такие, как раньше, в Тюрьме, те, которые меня от папы отдирали и на плитки во двор выбрасывали. Они на нас, конечно, немножко посмотрели, но не стали кричать и винтовками размахивать не стали. Так что я даже не очень испугалась.

А Тася, как видно, передумала являться.

Потому что папа сильно сжал мою ладошку и стал кажется идти чуть-чуть быстрее. Я уже знаю, что, когда папа так сжимает, не нужно бояться, нужно только не плакать, ничего не спрашивать и идти чуть-чуть быстрее.

Вот мы и пошли – чуть-чуть и еще чуть-чуть.

Мимо окон. Мимо голов.

Мимо теток и мимо солдат…

Идем и идем. И проходим. И прошли.

И пошли дальше…

И пришли обратно – к тете Норе на Софиевскую.

 

Охота на волков

На «регистрацию» вышло довольно большое число мужчин – евреев и коммунистов. Евреи, явившиеся в Тюрьму, были сразу без всякой регистрации загнаны в камеры. Что касается коммунистов, то они были как-то все же зарегистрированы и те, которые были признаны «опасными», отправлены в ту же Тюрьму. Остальных отпустили.

Но результаты, достигнутые «регистрацией», не удовлетворили румын. Они почему-то никак не могли взять в толк, что в Одессе просто очень мало мужчин: большая часть призвана в армию, рабочие заводов эвакуированы, допризывники – курсанты военных училищ увезены в тыл.

С точки зрения оккупантов, «вооруженные до зубов евреи» все еще где-то скрываются. А посему было принято решение: для полной очистки города провести повальные обыски.

Началась охота на мужчин.

Жандармы обходили улицу за улицей, дом за домом.

Поставив оцепление, они врывались в квартиры и, обнаружив там еврея, даже 70-летнего старика или 15-летнего мальчишку, уводили его вместе со всей семьей, виновной в «укрывательстве».

Охота была брутальной – ведь речь шла о людях, представлявших большую опасность – фактически о волках, засевших до поры до времени в своих норах, и обращение с ними должно было быть соответствующим.

Облава обычно сопровождалась страшным шумом, грабежом, избиениями, а иногда и смертоубийствами. В ход шли и приклады, и штыки. Доставалось всем – и обнаруженным мужчинам, и женам их, и матерям, и даже некстати расплакавшимся детям.

Румыны действовали «героически»!

Но самое смешное (если смешное может быть в этом ужасе!), что на чердаки и в подвалы «герои» не заглядывали – боялись евреев!

Вспоминает Андрей Недзведский – редактор одной из одесских газет, коммунист, находившийся во время оккупации в Одессе: «…Как только румыны оцепляют дом, собираясь начать обход квартир, я должен уходить на чердак. Хорошо, что дверь на чердак рядом с нашей дверью.

Ускользаю на чердак в то самое темное и укромное место, где крыша сходится с настилом и где, войдя со света, труднее что-либо заметить…

Лежать приходится долго. Если найдут, конечно, несдобровать. Расправа может быть немедленной…

Чердак оказался надежным укрытием: румыны за все разы, что я прятался под крышей, здесь не появлялись.

Уже позже мы узнали, что они, как правило, избегают и чердаков, и подвалов. Боятся…».

Поимке евреев в этот период активно помогали «сознательные жители Города Антонеску».

Что двигало этими людьми?

Почему они так спешили предать своих соседей?

Хотели выслужиться перед новыми хозяевами?

Зарились на еврейское имущество?

Или, может быть, ими двигала ненависть, просто вековая исконная ненависть к евреям?

В личном архиве авторов хранятся десятки таких доносов – мерзких не только по сути, но по стилю - частью рукописных, а частью даже отпечатанных на машинке.

Один из доносов, носящий румынский регистрационный номер 108, направлен в префектуру полиции 24 ноября 1941 года некоей гражданкой Тимофеевой. В трехстраничном доносе перечислены все «жиды», проживающие в квартире № 5 по Сретенскому переулку № 12, указаны фамилии дворника и управдома, укрывающих этих «жидов», и приведено красочное описание их «жидовского» безобразного поведения».

 

Большая часть евреев, пойманных во время «охоты на волков», погибли.

В одном из уведомлений румынских властей сообщается, что некий еврей Катс Р. З., не выполнивший приказ от 7 ноября 1941года (вместе с женой Катс А. Р. и, видимо, двумя детьми – Катс А. Р. и Катс Е. Р.), был повешен 30 декабря 1941-го в 15:00 во дворе городской тюрьмы. (14)

Что-то «страшное»…

Где-то 16 или 17-го ноября жандармы добрались до Софиевской, оцепили дом № 17 и в сопровождении дворничихи Павловой стали обходить квартиры. Если на требования дворничихи хозяева отказывались отпереть замки, двери выламывали. А дальше - все, как обычно: грабеж, избиение, дикие вопли старух, плачь детей.

Найденных в квартире мужчин выводили вместе с «укрывавшими» их женщинами и детьми, так что вопли и плач продолжались и во дворе.

Жители, до квартир которых жандармы еще не добрались, прилипли к окнам.

Тася тоже выглядывала в окно. Изю она закрыла в Нориной спальне, хотя и понимала, что, если жандармы ворвутся в квартиру, это его не спасет.

А в том, что они вот-вот ворвутся, не было никаких сомнений.

Ужас сковал маленькую семью.

В комнате повисла тишина, особенно ощутимая на фоне криков, доносившихся со двора.

Нора зажала в объятьях Эрика. Буся забилась за платьяной шкаф. А Ролли взобралась с ногами на диван и, понимая, что вот-вот должно произойти что-то «страшное», пыталась защититься от этого «страшного» с помощью вышитой крестиком диванной подушки.

Минуты ужаса превращались в часы.

Время близилось к полудню.

Между тем во дворе уже скопилась большая группа евреев, и жандармы, построив их в подобие колонны, стали выводить это человеческое горе на улицу.

«Охота на волков» на сей раз, видимо, закончилась.

Но в доме все еще остались непроверенные квартиры, и жандармы должны были вернуться.

Жандармы вернутся.

Скорее всего, уже завтра утром. И тогда…

Нет, Изю нужно было немедленно уводить – если его найдут в квартире Норы, это кончится плохо для всех.

Как только жандармы ушли, Тася бросилась на поиски нового убежища. К счастью, такое место нашлось – в одном из домов на той же Софиевской.

В этом доме жила давняя знакомая Таси - Эмилия - немолодая уже 60-летняя женщина, по национальности латышка. С сестрой этой женщины Тася познакомилась в советской тюрьме, и по возвращении в Одессу из ссылки, привезла Эмили от нее, что называется, «живой привет».

Дом, в котором жила Эмилия разбомбили, но ее квартира по странной случайности почти не пострадала. Она висела в сохранившихся стенах дома на уровне верхнего четвертого этажа, и Эмилия продолжала жить там, добираясь до входной двери по искореженной железной лестнице.

Главным преимуществом этой квартиры было то, что с улицы дом казался настоящей развалкой, каких много было в эти дни в Одессе, и трудно было предположить, что кто-то может там жить.

Эмилия согласилась приютить еврейскую семью, заручившись, правда, предварительно разрешением или согласием на то управляющего домами - некоего Кривиляри.

В тот же вечер, под покровом темноты, Тася перевела в развалку к Эмилии Изю и Ролли.

Но прежде чем они покинули квартиру Норы, Изя должен был выполнить еще одно важное дело.

Еще вчера, 15 ноября 1941-го по городу был расклеен очередной приказ румынских властей, который в очень резкой форме требовал от евреев до 12 часов дня 19 ноября 1941-го заявить обо всех имеющихся в их распоряжении ценностях. После указанной даты нарушители приказа вместе с семьями будут отправлены под конвоем в Военно-полевой суд.

 

Что делать? В квартире Норы в те дни хранились все ценности семьи Тырмос. Это были собранные несколькими поколениями и сберегавшиеся на «черный день», золотые монеты царской чеканки, старинные золотые кольца, цепочки, золотые карманные часы…

В 1920-м весь этот семейный клад удалось как-то спрятать от одесского ЧЕКА, а теперь вот возникла необходимость уберечь его от румынских грабителей.

Наиболее надежным местом всем почему-то показалась спальня Норы. Над изголовьем двуспальной Нориной кровати Изя отклеил полоску обоев и, стараясь производить как можно меньше шума, выдолбил в стене из ракушечника достаточно большую нишу, сложил в нее матерчатые мешочки с драгоценностями, замуровал разведенным в воде гипсом и аккуратнейшим образом заклеил той же полоской обоев.

Теперь семейный клад был надежно упрятан, и ему предстоит еще сыграть свою роль в судьбе Ролли и ее родителей.

С наступлением темноты маленькая семья, попрощавшись навеки с Бусей и Норой, отправилась в развалку к Эмилии.

Развалка на Софиевской

В квартире Эмилии были две набольшие комнаты. Одна, заваленная случайными вещами, свидетельствовала о том, что и Эмилия не нашла в себе силы «отказаться» от присвоения имущества исчезнувших соседей-евреев. И другая - в которой спала сама Эмилия. Здесь стояла ее никелированная кровать, старинный буфет и небольшой стол.

«Квартиранты» поместились на маленькой кухне.

Тася спала на полу. А Изю и Ролли спрятали от возможных обысков на антресолях – деревянном настиле, устроенном в кухне под потолком для хранения вещей. Антресоли были темными и такими низкими, что трудно было предположить, что там могут скрываться люди. Положение, конечно, могло усложниться, если находящийся на антресолях ребенок вдруг заплачет. Но Ролли, после всего пережитого за последние полтора месяца, после горящей школы, после Тюрьмы и после страха, перенесенного во время обыска в доме, где жила Нора, казалось, уже разучилась плакать.

Лежа часами на антресолях, Изя старался развлечь дочь и пересказывал ей содержание своих любимых книг: Джека Лондона, Дюма, Майн-Рида. Он рассказывал ей о бескрайних просторах Аляски, о волке по имени Белый Клык, о мудром аббате Фарио и Всаднике без головы.

Память у него была замечательная, и рассказчик он был необыкновенный. Рассказы отца раздвигали тесные стены антресолей, зажигали на грязном потолке северное сияние, и девочка видела себя летящей по снежному насту на собачьей упряжке и слышала рокот волн у замка Иф. Придет день, и точно так же, как Ролли, сын ее Сашка узнает о Белом Клыке из уст деда. А потом возмужавший Сашка, получивший, как видно, в наследство талант рассказчика, поведает об этом замечательном волке – верном друге человека своему сыну – Араду. Но будет это не скоро, уже на другом конце земли и даже на другом языке - на древнем языке иврит.

А пока, все еще длится этот чудовищный 1941-й, все еще идет война, и мы все еще в «Городе Антонеску», в развалке на Софиевской .

Тася в сопровождении Эмилии обошла соседей по дому доктора Тырмоса на Петра Великого, и они (без особой радости, конечно) возвратили ей часть разграбленных ими вещей: одежду, постельное белье, посуду. Теперь Эмилия могла менять эти вещи на Новом базаре на продукты - мерзлую картошку, кукурузную муку, подсолнечное масло, и готовить какую-никакую еду. Тася ей в этом не помогала. Она занималась «документами».

Документы! Документы! Самое главное сейчас было достать какие-нибудь, пусть самые абсурдные, фиктивные документы, удостоверяющие их не еврейское происхождение.

Замотанная до самых глаз теплым платком, без «желтой звезды» на старом пальто, Тася целыми днями металась по городу, пытаясь достать, купить, организовать для себя и для Изи документы. И хотя Изя считал всю эту «беготню» пустым, бесполезным и очень опасным занятием, она своего добилась.

Организовала вполне приличные, с виду, «ксивы».

Документов было два. Собственно говоря, это были не документы в полном смысле этого слова, а копии документов – естественно, несуществующих. Идея создания таких фиктивных копий принадлежала, конечно, Тасе – юристу по образованию. Как считала Тася, создать правдоподобную фиктивную копию документа гораздо легче, чем сфабриковать сам фиктивный документ.

Одна из «ксив» представляла собой копию несуществующего свидетельства о крещении Таси и подтверждала ее якобы христианское вероисповедание.

Эта фиктивная копия была удостоверена реальным нотариусом и снабжена настоящей советской круглой печатью, которую за приличное вознаграждение шлепнул тот же нотариус, оказавшийся старым знакомцем доктора Тырмоса.

Вторая «ксива» была еще более хитроумной.

Она касалась Изи и была призвана подтвердить его якобы караимскую национальность. Эта «ксива» представляла собой копию несуществующего завещания, которое якобы оставил Изе, усыновленному в детстве отчимом евреем, его родной отец - караим Шилибан.

На копии завещания, как и на копии свидетельства о крещении, стояла настоящая советская круглая печать, способная пройти самую тщательную проверку.

Обе копии были выданы вроде бы много лет назад, напечатаны на пожелтевшей бумаге и помечены соответствующими давними датами.

Так, обзаведясь копиями несуществующих документов и надежно упрятав Изю и Ролли на антресолях несуществующей квартиры несуществующего дома, Тася почувствовала себя настолько уверенно, что даже решила устроить новоселье и пригласить в гости самого нужного им в данной ситуации человека - управдома Кривиляри.

 

Новоселье

Рассказ пятилетней Ролли

Одесса. Развалка на Софиевской

46 дней под угрозой смерти

Сегодня у нас большой праздник – но-во-селье!

Это потому, что мы перешли на новую квартиру.

Тася сказала, что все всегда так делают, когда переходят.

Но сначала я должна рассказать, как это вдруг мы взяли и перешли.

Все началось с того, что Тася сказала: во-первых!

Это она всегда так говорит: во-первых, во-вторых, чтобы мы с папой знали, что раньше, а что потом, и ничего не перепутали!

Ну, так Тася сказала: во-первых, без нас Нора будет в безо-пас-ности, потому что у Норы есть настоящий русский паспорт, а, во-вторых, Нору все любят: и дворничка, и соседи, и дворовый кот Мурзик, которого она всегда раньше кормила колбасой.

И вот поэтому, из-за паспорта и из-за кота, мы взяли и перешли а Эмильке.

Она теперь будет нас ук-ры-вать. Она согласилась.

Сначала Тася перевела папу, а потом меня. Мы с ней шли быстро-быстро, у самой стеночки, и я даже всю дорогу молчала и не морочила ей голову. Она заранее меня предупредила, чтобы я не морочила.

А мне что? Не морочить, так, не морочить.

В дом, в котором живет Эмилька, попала фугаска. Хотя, может быть, даже и зажигалка. Нет, скорее, фугаска.

Фугаска разбомбила дом и сделала из него развалку.

Мы с Тасей так прямо и вошли в эту развалку, хотя там было темно и страшно, но дальше стало еще темнее и еще страшнее, потому что дальше мы стали карабкаться по поломанной лестнице вверх до самой до Эмилькиной квартиры. Но там, в квартире, было уже светло от коптилки, и тепло от маленькой плитки в кухне, и там был папа.

Утром Эмилька сварила нам вкусную мамалыгу, и мы с папой стали ее кушать. А Тася не стала. Она завязала голову платком и приказала нам на всякий случай залезать на антресоли. Когда Тася завязывала голову платком, мы с папой всегда на всякий случай залезали на антресоли. Пока мы не залезем, она даже убегать не хотела. А убегать ей нужно было обязательно, потому что она убегала за до-ку-ментами.

Она просто заболела этими документами. Так все время и повторяла, как попугай в зоопарке: «До-ку-менты! До-ку-менты! До-ку-менты!».

Папа тоже иногда говорил, только шепотом: «До-ку-менты…».

Документы Тася придумывала сама и сама их печатала на маленькой машинке, которую Эмилька выменяла на базаре. Машинка стояла в кухне на столике, и ее совершенно нельзя было трогать.

«Даже не прикасайся!», - сердился папа.

На все эти напечатанные документы один Тасин знакомый должен был поставить какие-то печатки. Тогда документы будут настоящие. За этими печатками Тася и бегала, когда завязывала платок и загоняла нас с папой на антресоли.

«Я побегу к нотари-усу! А вы залезайте на антресоли. Быстренько!», - говорила она.

В конце концов, этот непонятный нотари-ус (с усами он, что ли?) поставил все-таки печатки, а Тася ему за это подарила нашу серебряную сахарницу и чайницу, тоже серебряную, на подносе.

Очень Тася радовалась этим печаткам.

«Теперь у нас есть настоящие копии, заверенные нота-нота-риаль-но!», - объясняла она папе.

Я тоже поняла.

Мы теперь будем никакие не евреи.

«Даже слово это забудь!», - сердился папа.

Мы с Тасей будем теперь как будто бы русские. У нас есть про это КОПИЯ.

Как ее, Тасю, когда-то крестили в церкви.

И я с ней как будто бы, тоже когда-то, ходила в эту самую церковь. Только я этого не помню.

«Ты помнишь! Ты помнишь!», - орала Тася.

Ты обязательно должна помнить ЭТО!

Да и что тут особенного помнить? Большой дом такой. И картины на стенах – иконы называются. И свечи… Ты все это прекрасно помнишь.

И мы с тобой там стояли на коленях…».

«Зачем нам надо было там стоять на коленях?»,- удивилась я. «Неважно! Стояли и все…».

У Таси нет времени со мной «лясы точить». Какие такие «лясы»? Ножики, что ли? Что она ножики точит, как тот страшный дядька, который приходил к нам во двор и точил всем соседям ножики на колесе с искрами: «Паяем, починяем, детей забираем!»?

Вот папа другое дело. Он никакие «лясы не точит» и он мне все рассказал.

Это целая история. Длинная. Как сказка.

Папа – он теперь, как будто бы КА-РА-ИМ.

И его мама – моя баба Лиза, которая в лагере у Сталина, тоже КАРАИМ. И она теперь родилась в таком смешном городе Кюрасу-Базаре, где все караимы родятся. И фамилия у нее теперь веселая, как песенка: «Ши-ли-ши-ли-бан!».

А папин папа, он моему папе и не папа вовсе!?

Уф-ф-ф!

Он его только сделал своим сыном – у-сынил, кажется.

И вот теперь, по всему по этому, мой папа КАРАИМ, и у него есть про это КОПИЯ!

Тасин знакомый нотари-ус с усами пьет чай из нашей чайницы серебряной. А у нас есть печатки круглые лиловые (я сама видела!), а теперь вот еще и новоселье!

Эмилька с утра бегает, как сумасшедшая.

Из комнаты в кухню.

Из кухни в комнату.

Это она готовит угощение, потому что вечером к нам придет важный гость – УПРАВДОМ!

Никак я не могла дождаться вечера – очень хотелось мне попробовать плацинды с картошкой, которые испекла Эмилька. Ну и на гостя тоже хотелось посмотреть - к нам в развалку еще никогда не приходили гости.

Гость пришел, когда в комнате у Эмильки Тася уже накрыла стол, и на нем стояло все угощенье: и соленые огурцы, и картошка и…плацинды.

Гость был старенький, и маленький, как гном. Он все ходил по комнате из угла в угол, все рассматривал и повторял: «Значит это здесь вы живете… Значит здесь… Живете…».

Все обсмотрел и все ему у нас понравилось.

Особенно мой двухколесный велосипедик. Когда дом наш взорвался, велосипедик где-то потерялся. А теперь вот Эмилька его нашла и притащила в развалку. Он стоит у нее в комнате, и иногда, когда Таси нет дома, папа разрешает мне на нем немножко посидеть.

Управдом, наверное, никогда не видел такого чудесного велосипедика и все удивлялся: «Вот значит. Такой маленький, а двухколесный. И все есть. Все, как надо. И звоночек настоящий. И педальки…».

А потом гостя стали все усаживать за стол. Все хотели, чтобы ему было удобно. Посадили на один стул. Пересадили на другой. И как стали угощать. Особенно Эмилька. Ну и Тася тоже: «Попробуйте этого! Покушайте этого! Спирт чистей-ший! Огурчиком закусывайте!».

Гость выпил весь спирт из графинчика, съел всю картошку и еще две плацинды. Стал совсем красный и собрался уходить.

Тасю он, кажется, хотел поцеловать и даже подпрыгнул немножко, чтоб до щеки ее дотянутся, а папе руку пожал и сказал: «Спасибочки вам, значит, за подарочек!».

А потом натянул свою шубенку и пошел к двери.

Но у двери вдруг передумал уходить, вернулся в комнату и говорит: « Вот значит как, велосипедик я все-таки заберу себе. Вашей девочке он все равно уже не понадобится».

Взял велосипедик под мышку, нахлобучил шапку и ушел.

Эмилька закрыла за ним дверь. Тася стала убирать со стола грязную посуду. А папа взял меня за руку, и мы пошли с ним в кухню, на всякий случай залезать на антресоли.

Велосипедик мне уже не понадобится…

 

 

БИБЛИОГРАФИЯ

(1) Иосиф Каплер «Пути смерти». Интернет-журнал «Наше наследие», hitp//nasledie-rus.ru

(2) Копии актов, реестров и сводных данных по злодеяниям, совершенным румынско-немецкими оккупантами в районах Одесской области. Заверено председателем Одесской Областной Комиссии по расследованию злодеяний А. Г, Колыбановым и ответственным секретарем Комиссии Г. А. Гуртовым. Архив института «Яд-ва-Шем». Иерусалим.

(3) Одесская газета № 5, от 8 ноября 1941 . Личный архив авторов

(4) Jipa Rotaru, Octavian Burcin, Vladimir Zodian, Leonida Moise «Maresalul Antonescu la Odessa», Bucuresti, PAIDEIA, 1999

(5) Вильгельм Кейтель «Размышления перед казнью». РУСИЧ, Смоленск, 2000

(6) «Разгром немцев под Москвой», Воениздат, М., 1943

(7) Давид Ортенберг «Такая выпала мне судьба». Иерусалим, 1997

(8) Яков Верховский, Валентина Тырмос «Сталин. Тайный сценарий начала войны», ОЛМА-ПРЕСС, М., 2005

(9) « И. В. Сталин о Великой Отечественной войне Советского Союза», Госполитиздат, М., 1950

(10) Пауль Карель «Восточный фронт 1941-1943» ЭКСМО, М., 2003

(11) «Дом князя Гагарина». Сборник научных статей и публикаций. Одесский литературный музей. Вып.4. «Моряк», Одесса, 2007

(12) С. Я. Боровой «Гибель еврейского населения Одессы во время фашистской оккупации», «Исторични Зошити» № 4, Киев, 1991

(13) Андрей Недзведский «Одесская тетрадь». Изд. «Друк», Одесса, 2001

(14) «Оккупация – Одесса 1041-1944». Документы и материалы из собрания Михаила Пойзнера. Изд. «Друк», Одесса, 2004