«ГОРОД АНТОНЕСКУ»

 

Яков Верховский,
Валентина Тырмос

 

 

«Вседневный страх
 есть та же казнь вседневная».

Публий Сир, римский поэт, I век до н.э.  

 

 

Последействие:
Маятник Истории

  
Одесса, февраль 1943 года
Более 470 дней и ночей под страхом смерти

Еще два месяца назад, 19 ноября1942 года, в мире произошло одно из тех знаковых событий, которые заставляют Маятник Истории качнуться в другую сторону.

Этим событием стало начало наступательной операции советских войск под Сталинградом. (1)
План операции, получивший весьма символическое название - «Уран», был основан на абсолютной тактической внезапностии, странным образом нацелен не на рвущуюся к Сталинграду главную группировку германскихвойск, а на фланги, почти не принимавшие участия в боях.

В этом ,фактически, и заключался секрет успеха всей операции.
Суть ее была в том, чтобы двумя мощными ударами, с севера и с юга, разгромить фланговые группировки и замкнуть таким образом кольцо вокруг главных сил.

Операцияготовилась тщательно. День и ночь к осажденному Сталинграду стягивались свежие отлично экипированные войска, шла новая военная техника - «Катюши», танки, самолеты. Для ускорения сосредоточения в бескрайной калмыцкой степи были даже проложены новыежелезнодорожные линии.

План был рискованным, но игра, как видно, стоила свеч. Особенно потому, что на флангах главной германской группировки, включавшей многотысячные немецкие, итальянские, венгерские и даже сербские войска, стояли прибывшие недавно «на подмогу союзникам» две румынские армии. Малочисленные, плохо экипированные, плохо вооруженные и не очень хорошо понимавшие, каким таким чертом-дракулом их занесло сюда, к берегам Волги, за две тысячи километров от родной «Романии Маре».

На северном фланге «держала фронт» более крупная 3-я королевская румынская армия, численностью в 143 тысячи человек, под командованием генерала Петре Думитреску, а на южном окопалась 4-я, около 75 тысяч солдат и офицеров, под командованием генерала Константина Константинеску. 

   
Итак, по иронии судьбы, именно румынам пришлось испытать на себе всю ярость разъяренного «русского медведя», жаждущего отмщения и получившего, наконец, долгожданную возможность отомстить.

19 ноября 1942 года, в 7 часов и 30 минут, когда под сеткой густого тумана едва обозначились контуры румынских позиций, в белое, как молоко, небо врезались оранжевые стрелы нескольких тысяч «Катюш». Удар был такой страшной силы, что даже бетонные бункеры были снесены. А когда закончился, наконец, этот ураганный огонь и наступила тишина, оставшиеся в живых услышали мерное урчание… тяжелых советских танков.

Нет, румынам, конечно, не позавидуешь!
Обе румынские королевские армии бежали, обгоняя собственный визг.
Вся калмыцкаястепь по пути их безумного бегства была усеяна трупами.
Как трупы стояли по перелескам обгорелые грузовики, обгорелые старые румынские пушки-колотушки, не способные и в нормальном состоянии причинить вред тяжелым советским танкам.  А по оврагам бродили печальные худые лошади. Бедные животные не могли покинуть это гиблое место - не имея возможности освободиться от упряжи, они тащили за собой покореженные военные каруцы.

Главный румынский штаб был покинут с такой поспешностью, что на вешалках все еще оставались офицерские шинели, а на столах - груды секретных документов.

Те, кто неуспел убежать, сдавались в плен. Просто поднимали руки и кричали: «Гитлер капут! Антонеску капут!».
 Пленных собирали в колонны и отправляли в тыл. Но, по правде сказать, многих, все-таки расстреливали, видимо, не могли устоять– сводили счеты.

 За четыре дня обе румынские армии, «державшие фронт» на флангах, были полностью уничтожены.
 И уже 23 ноября передовые части советского Юго-Западного фронта встретились с танками Сталинградского и замкнули кольцо вокруг главной стратегической группировки германских войск. В кольце оказалась прославленная 6-я немецкая армия и большаячасть 4-й немецкой танковой армии, общей численностью в 330 тысяч человек.

А 2 февраля 1943года Сталинградская битва была окончена.
Большая часть германских войск была уничтожена, а оставшиеся в живых сдались в плен. Вместе с ними позорно поднял руки и один из лучших военачальников Гитлерапрославленный генерал-фельдмаршал Фридрих Паулюс. 
И мир вдруг понял, что произошло что-то огромное судьбоносное, что это не просто одна случайная победа «русского медведя», нет – это Великий Маятник Истории уже качнулся в другую сторону.

Потери гитлеровцев были огромными: две тысячи танков, три тысячи самолетов, десять тысяч орудий и около миллиона человек, сложивших свои головы во имя преступных целей своих безумных вождей.
Среди погибших были и 158.850 румынских солдат и офицеров. Все они остались лежать непогребенными на мерзлой земле в бескрайних просторах калмыцких степей.                        
Эта цифра, может быть, кажется не такой уж и страшной на фоне общих германских потерь, но если добавить к ней еще и те 30 тысяч, которые сдались в плен и фактически пропали без вести, то окажется, что румыны потеряли 87% всех согнанных к Сталинграду людей.

Да, да, не удивляйтесь, не солдат и не офицеров, а именно ЛЮДЕЙ.
Не следует забывать, что и они, эти погибшие и пропавшие без вести, тоже были людьми, и у них были матери, дети, любимые женщины и, наверное, многим из них Сталинград был нужен, примерно так же, как зайцу барабан…

 До Бухареста сумела счастливо добраться лишь горсточка «героев Сталинграда», и среди них, на удивление, два командующих королевскими армиями - генералы Петру Думитреску и Константин Константинеску.    

Колоннами в плен…	Командующий 3-йрумынской армией генерал Петру Думитреску. Бухарест, 1941	Командующий 4-й румынской армией  корпусный генерал Константин Константинеску-Клопс. Бухарест, 1941

Оба эти уже не молодые, шестидесятилетние генералы пережили войну. Правда, генерал Константинеску после трагедии Сталинграда был отправлен в отставку, а вот генерал Думитреску, который первым принял на себя смертельный удар «русского медведя», продолжал воевать и даже в конце войны успел повернуть оружие и сражаться плечом к плечу с тем же самым «медведем» против бывших своих «немецких камарадов».

Поражениегитлеровцев под Сталинградом потрясло весь мир и повергло в ужас Германию и ее союзников.  
 Никогда прежде за всю человеческую историю не было столь страшной одновременной гибели такого огромного числа солдат и офицеров. Никогда прежде за всю человеческую историю не сдавалась в плен целая многотысячная армия во главе с генерал-фельдмаршалом.
Гитлер впал втяжелую депрессию.
 У него начались спазмы в желудке и тяжелые головные боли,  заставлявшие его глотать ежедневно более 30 различных пилюль, изготовленных шарлатаном Мореллем.

Генерал Гейнц Гудериан, который не видел фюрера с декабря 1942-го, вспоминает, что феврале1943-го перед ним уже был совершенно другой человек: «…его левая рука дрожала, спина горбилась, остановившийся взгляд, на щеках красные пятна… он был подвержен вспышкам гнева и, как следствие, принимал необдуманные решения…» (2).
 Несмотря на то, что масштабы Сталинградской катастрофы тщательно скрывались, слухи о ней все-таки просочились в Рейх. Вся страна говорила и думала только об одном.
Сотни тысяч семей не знали, какая судьба постигла отцов их и сыновей.
Что с ними? Где они?
Убиты? Ранены? Быть может попали в плен?
Неизвестность…
Неизвестность, которая, как говорят, ужаснее самой ужасной правды.
Неизвестность, которая, как говорят, порождает химеры.
Волна слухов захлестнула Германию и достигла таких гигантских размеров, что, буквально парализовала страну.
С этим нужно было что-то делать…

И вот для того,чтобы прекратить слухи и вернуть население к действительности, какой бы страшной она ни была, Гитлер дал приказ объявить … траур.
Траур по погибшим «героям Сталинграда».
Во время войны траур по погибшим героям обычно не объявляют.
Герои на то и герои, чтобы геройски погибать.
Недаром французыговорят: «Alaguerre, come alaguerre» - «На войне, как на войне».
 Но на этот раз траур все-таки объявили.
Расчет был прост: поплачут, и за работу!
Траур продолжался три дня. Три дня закрыты были кино, театры и рестораны. Три дня почти непрерывно звонили колокола…
Говорят, что и Гитлер был в глубоком трауре.
Ну, конечно,Гитлер был в трауре. Он скорбел, но… простите… не по «героям Сталингада». Он скорбел по своей погибшей мечте, скорбел по померкшей славе своей непобедимой армии.            
А еще он скорбел по фельдмаршалу Паулюсу.
Да, да, по живому фельдмаршалу Паулюсу, который позорно сдался в плен, вместо того, чтоб хотя бы из любви к нему, фюреру, застрелиться.
Гитлер так сильно скорбел, что буквально впал в ступор…

А вот Антонску даже не пробовал выглядеть скорбящим.
По ком, скажите на милость, он должен был скорбеть?
По немцам? По фельдмаршалу Паулюсу?
Да ведь этот, с позволения сказать, фельдмаршал и пальцем не пошевельнул, когда большевистские танки крошили румынских солдат!

И если Гитлер после Сталинграда впал в ступор, то Антонеску обуяла какая-то невероятная жажда деятельности. 
Главным ее направлением была попытка как можно скорее… лучше всего немедленно!.. отшпилиться от этого ненормального фюрера, который явно проиграл войну, и перейти на сторону победителей.
Каких победителей?

А вот это какраз и неважно!
Это могут быть изападные державы, а может быть и … Россия.
Да, большевистская Россия
И даже конкретно, Сталин!  А почему бы и нет?

Прежде всего, поприказу Антонеску его заместитель Михай, через своих эмиссаров в Швейцарии, Португалии, Испании, Турции, Швеции, проводит зондаж возможности заключения сепаратного мира с Англией и США. Тогда же и с теми же предложениями он обращается в Ватикан, используя для этой цели свои близкие личные отношения с папским нунцием в Бухаресте монсеньором Андреа Кассуло.

Зондаж был настолько торопливым и грубым, что немедленно стал притчей во языцех во всех столицах мира.
Американская газета «Chicago Dayly News» от 23 июля 1943-го совершенно открыто сообщала, что «правительство Антонеску, стремясь завоевать расположение союзников, обращалось к папскому нунцию в Бухаресте с просьбой информировать американских и английских дипломатов о мирных предложениях Румынии». (3)

И этим дело не кончилось. Говорят, что Михай инкогнито ездил в Рим и там, встретившись тайно с папой Пием XII, предложил святому отцу чисто торгашескую сделку: в обмен на помощь в заключении сепаратного мира, обращение всей православной части румынского народа, около 12 миллионов «заблудших душ», в католичество.

Предложение было, конечно заманчивым, но святой отец, видимо, его не принял. Зато об этих «оригинальных румынских идеях» узнали в Берлине и в Москве. И нужно прямо сказать, что они не понравились ни Гитлеру, ни Сталину.

Гитлер, считая виновником всего происшедшего Михая, потребовал от Антонеску уволить «изменника», но тот, как и следовало ожидать, отказался.
А Сталин?

А Сталин каквсегда начал действовать…
Не ожидая, пока не в меру прыткие румыны с помощью папы Пия XII, или без него, заключат сепаратный мир с западными союзникам, Сталин предложил Антонеску заключить сепаратный мир с ним, со Сталиным.

Как свидетельствовал в 1946-м на «Процессе предателей», глава Румынской секретной службы SSI, знакомый нам Эужен Кристеску, Антонеску как-то сказал ему: «Мы получили очень хорошее предложение от Сталина через Стокгольм».
 Предложение Сталина действительно было «очень хорошим».

 В то время, как западные союзники, взамен на прекращение огня, требовали от Антонеску в течении 72 часов сложить оружие, и ничего конкретного не обещали, Сталин был намного умереннее в своих требованияхи многое обещал, в частности, давал гарантии личной безопасности и самого Антонеску, и его друга Михая. По утверждению Кристеску, маршал предполагал ответить Сталину согласием.

Но вы, конечно, не думаете, что Сталин, действительно, собирался выполнять все эти своиобещания?
И вы несомненно правы.
Сталин блефовал!

Ведя переговоры с Антонеску, он вовсе не собирался заключать сепаратный мир с Румынией, да и не мог этого сделать. По многим причинам, в том числе и потому, что не желал нарушать свои обязательстваперед союзниками.

Эта очередная,затеянная Великим Режиссером игра, была, как всегда запутанной и коварной. В ней, кроме Антонеску, участвовал и король Румынии Михай I, и бывший король Кароль II, и румынские коммунисты, и знаменитый советский дипломат Константин Уманский, и даже Виттория Гога, любимая женщина Антонеску, она же – стратегическая шпионка Лаврентия Бериа.

Здесь, к сожалению, не место разбираться во всех хитросплетениях этой интереснейшей игры. Если будет на то воля Б-га, мы когда-нибудь расскажем о ней в новой книге под названием «Долина персиков».

А пока скажем только, что несомненным сталинским фаворитом в этой игре стал 22-летний король Михай I, давно уже бывший на крючке окопавшихся в Бухаресте советских шпионов. Достаточно только вспомнить высокопоставленного сотрудника германского посольства Курта Велькиш - советского шпиона по кличке «АБЦ», его жену Маргариту по кличке «ЛЦЛ», и многих-многих других, известных и тех, имена которых мы не узнаем никогда. (4)

По правде сказать, король Михай был для советских шпионов легкой добычей. Очень стеснительный, очень неуверенный в себе и даже какой-то заторможенный, он с раннего детства был ужасно пуглив. Боялся темноты, одиночества, аплодисментов и Б-г знает, чего еще. Но больше всего он боялся своего отца – бывшего короля Кароля II. Он был уверен, что Кароль наверняка в один из дней вернется в Румынию и, как бывало уже не раз, лишит его трона. На этом страхе и сыграл Сталин.

Это его шпионы в нужный момент подсунули Михаю информацию о том, что Кароль уже «на пути», а Антонеску в тайне от него ведет переговоры о сепаратном мире, и фактически заставили Михая выполнить все требования Сталина. Нерешительный обычно король, вдруг набрался храбрости, арестовал всю собачью свору Антонеску и в полном составе отправилее… в Москву.

За что получилот Сталина орден «Победы» и личный самолет.
Он правда в конце концов лишился трона, но зато сохранил свою собственную жизнь, что тоже, наверное, немаловажно.
Но все этобудет потом, в 1944-м.

А пока Антонеску все еще верит Сталину, верит, что он-то «с честью» выкарабкается из этой авантюры, в которую его «нагло втянул фюрер», и примкнет к русским. А там уже и до Победы недалеко.

Но Антонеску все-таки не дурак, а юрист-международник Михай тем более, и оба они понимают, что в преддверии этой будущей Победы, нужно все же приложить усилия и постараться так, на всякий случай, обезопасить себя от всех возможных «неприятностей». В частности, уничтожить все улики действий, которые могут быть квалифицированы,как военные преступления. Речь идет, в первую очередь, о расстрельных приказах, о разных жидовских гетто, захоронениях, тюрьмах и т. д. и т. п.

Или, если ужпользоваться одесским жаргоном, следовало «навести марафет».

Всех потенциальных«марафетчиков» немедленно вызвали в Бухарест.
Из Одессы на специальном поезде в Бухарест отправился губернатор Транснистрии профессор Алексяну и с ним целая свита, в числе которой был и председатель Куртя-Марциалэ «наш» полковник Читатэ.

Полковник Читатэ получил от Антонеску приказ уничтожить все документы Военного Трибунала и по возможности очистить тюрьму от нежелательных элементов. А еще ему было сказано,что он, как человек, скомпрометировавший себя большим количеством смертных приговоров, в ближайшее время должен будет уйти в отставку, а его место займет полковник Велчю.
Читатэ вернулсяв Одессу в боевом настроении, и Трибунал почти прекратил свою работу. Все судьи, секретари и следователи занимались разборкой и уничтожением документов. Большуючасть заключенных отправили в «Централ», а торчавших здесь жен прокуроров - на родину.

 Всех солдат гарды во главе с начальником угнали на фронт, куда-то в район Северного Кавказа, где вела бои 17-я германская армия, и вместо них прислали новых солдат и нового начальника -  длинного тощего локотинента. 
Локотинент взялся за дело серьезно: в первый же день он обошел все камеры тюремного корпуса и, оказавшись в подсобке чизмаря, был возмущен.

Почему двери камеры не запираются?
Почему здесь вместе с мужчинами находится женщина и ребенок?
И, вообще, почему ребенок?
По-че-муребенок?
Почему ребенок в тюрьме Военного Трибунала?

Тася и Ролли забились в дальний угол камеры и, казалось, пытались исчезнуть, втиснуться в стену.
Изя стоял перед локотинентом навытяжку и в полной беспомощности молчал. А локотинент, между тем, продолжал бесноваться и даже несколько раз двинул Изю кулаком по лицу. 

А потом посыпались приказы: двери камеры запереть, чизмаря отправить на уборку помещенийи, вообще, прекратить безобразие. Что касается женщины и ребенка, то он сам обратиться к прокурору, и их немедленно отправят в «Централ». И конец! «Гата!».

Всю ночь Изя иТася не спали, и Ролли сквозь сон слышала их приглушенный шепот: «Да…Нет…Атанасиу… Тайник… Опасно… И Альберт… Альберт…».

 Речь шла о том тайнике, который, если вы помните, сделал Изя в квартире Норы еще в ноябре 1941-го.  Если они смогли бы достать спрятанные в нем драгоценностии отдать их капитану Атанасиу, то, кто знает...

Правда, времени у них мало и неизвестно в сохранности ли тайник.
И неизвестно, согласится ли Атанасиу ввязываться в это опасное дело.
Да и сможет ли он в существующей ситуации им помочь?

А еще их преследовала тень бедного Альберта, который при аналогичных обстоятельствах расстался с жизнью.
Промучившись всю ночь, они так ничего не решили. А утром Изю вместе с другими арестованными погнали на уборку офицерского корпуса и приказали, для начала, вымыть пол вкомнате секретаря паркета подполковника Былку.

Изя нерешительно постучал в дверь и, получив разрешение, вошел в спальню привилегированного офицера. В этот ранний час Былку только проснулся. Он сидел в кровати, в яркой шелковой пижаме и, опираясь на ворох белоснежных подушек, пил принесенное ему денщиком кофе. Увидев Изю с помойным ведром и шваброй, он был удивлен и даже несколько смущен этой необычной ситуацией. Он ведь не раз при жизни Альберта бывал в подсобке и подолгу с интересом беседовал с Изей о музыке, живописи, архитектуре. Очевидно было, что этот заключенный еврей вызывает его уважение. 

Изя взялся за мойку пола, а Былку, чтобы скрыть смущение, решил завязать с ним разговор и не нашел ничего лучшего как спросить его о национальности.

«Домнуле  инженер, - сказал он, - ну, когда, наконец, решиться Ваше дело, и будет установлено точно еврей Вы или караим?».

Услышав вопрос, Изя остолбенел. Остолбенел в буквальном смысле этого слова: застыл посреди комнаты с мокрой тряпкой в руке.

Прошло, наверное, несколько минут, от капавшей с тряпки грязной воды на полу была уже огромная лужа, когда он сумел выдавить из себя привычную фразу: «SuntKaraim!» - «Я есть караим!».

Былку, конечно, понял, насколько он испугал Изю, и поспешил успокоить его: «Что касается меня, то мне совершенно безразлично, какой Вы национальности. Вы интеллигентный человек и мне этого достаточно. У нас в Румынии много евреев и у меня среди них есть друзья. Мне было очень интересно беседовать с Вами и жаль, что сегодня это уже невозможно».
Инцидент какбудто бы был исчерпан. Но Изя, вернувшись в камеру, был бледен и с трудом мог рассказать Тасе о происшедшем.

Разговор с Былку, видимо, стал последней каплей, и Тася решилась рассказать Атанасиу о тайнике. Во время вечерней переклички она попросила солдата передать капитану Атанасиу, что хочет сообщить ему нечто важное.   
Прошла еще одна ночь.
А утром Тасю вызвали на допрос, но не к Атанасиу, а к Ионеску.

Ионеску был с Тасей корректен, как всегда.
«Домна Натали, - сказал, - мы долго закрывали глаза на ваше незаконное пребывание в мужской камере. Но теперь ситуация изменилась. Мы получили приказ очистить тюрьму Куртя-Марциале от всяких нежелательных элементов. И это касается в первую очередь вашей семьи, тем более, что дело ваше уже закрыто. И вы и ваш муж, оба, признаны евреями, и будете отправлены в «Централ» - в ближайшие дни за вами прибудет машина. А ребенок пока останется здесь. Мы о не мпозаботимся».

Услышав, что о Ролли «позаботятся», Тася, вопреки своим принципам, разрыдалась и, стала взывать к «доброму сердцу» прокурора.
Но Ионеску прервал ее на полуслове: «Вы напрасно плачете, домна Натали, и напрасно апеллируете ко мне. Это не в моей компетенции. Вы же профессиональный юрист идолжны понимать.
Детям не место в тюрьме! Это не гуманно! Вашего ребенка отправят туда, где ему будет хорошо. В детский дом, в Березовку».

Тася пыталась еще что-то такое объяснять, о чем-то просить.
«Вы отправляете моего ребенка на смерть!», - кричала.
Но Ионеску уже вызвал конвой, и ее отвели в камеру.
Прошел час, а, может быть, два или три.
От Атанасиу все еще не было вестей.

В обед им принесли из Сабанских казарм обычную чорбу, но ни Тася, ни Изя к еде не притронулись.

Но около трех часов дня, когда за окном уже начала сгущаться февральская мгла, в камеру неожиданно вошел солдат и объявил, что капитан Атанасиу вызывает Тасю на допрос. Ну наконец…
Таси не было около часа.

Все это время Изя играл с Ролли в «крестики и нолики», но мысли его были там с Тасей, в кабинете Атанасиу: «Только бы Атанасиу согласился… Только бы он согласился…».

Но вот заскрежетал замок, в дверях показалась Тася и прямо с порога крикнула: «Он согласился!».
 А потом они долго сидели рядышком на оставленным им в наследство Альбертом настиле из досок, и Тася жарким шепотом рассказывала Изе подробности встречи с Атанасиу.

Подробности вкратце сводились к следующему.
Тасе удалось убедить Атанасиу в реальности существования тайника и огромной ценности его содержимого. Взамен на получение всего этого «содержимого» он готов попробовать спасти их, всех троих. Особенно он напирал на слово: «попробую». Не «спасу», а «попробую спасти».

И никаких гарантий. Вам, сказал он, придется положиться на меня, как и я, впрочем, полагаюсь на вас. И действовать нужно быстро, поскольку мальчишка – «пуштуле», сказал он, имея в виду Ионеску, уже закрыл дело и с минуты на минуту может прибыть грузовик из «Централа».

Так что ужезавтра утром на Изю наденут наручники, и конвойный выведет его через тюремный двор на улицу. Там его будет ждать личное авто Атанасиу, и он вместе с конвойным поместится на заднем сидении. Через минуту из парадных дверейТрибунала выйдет сам Атанасиу. Он сядет рядом с водителем и, не обращая внимания на Изю, прикажет ехать на Софиевскую, 17, в дом, где когда-то жила Нора.
Там, на месте, они постараются выяснить, кто живет сегодня в квартире Норы и как можно добраться до тайника. А дальше он уже сам будет решать, что следует предпринять.

Ну вот и все. Теперь остается только надеяться на Б-га.

На следующееутро все произошло именно так, как планировал Атанасиу.
И вот, наконец, Изя входит в этот, такой знакомый ему двор, запущен он правда невероятно, но слева в полной сохранности старый мраморный колодец, а справа флигель и вход на лестницу, которая ведет в квартиру Норы.

Атанасиу приказывает конвойному снять наручники с арестованного и занять пост у входа на лестницу. Солдат удивлен, но выполняет приказание.
А сами они, Изя и Атанасиу, поднимаются по этой когда-то шикарной мраморной лестнице на второй этаж.
Но что это?Дверь в нужную им квартиру приоткрыта…

О, Боже! Во что превратилась гостиная Норы!
Комната совершенно пуста, ни мебели, ни картин, ни ковров. Стекла выбиты, пол завален мусором и нечистотами, а со стен свисают клочья дорогих тесненных обоев.
Изя понял: обои содраны – значит тайник обнаружен и все драгоценности пропали. В ужасе, он бросился в спальню: та же картина - мусор и сорванные обои...

Уже ни на что не надеясь, Изя обводит глазами комнату, стараясь восстановить в памяти место, где стояла кровать, над которой он выдолбил в стене тайник. И вдруг…
И вдруг он видит слева от двери на грязной лишенной обоев стене четко очерченный совершенно правильный круг. Тот самый круг, который он, прежде чем долбить эту стену, очертил с помощью циркуля.

Вы, конечно,уже догадались, что это был контур задраенного мелом тайника, чудом необнаруженного и не вскрытого.
Не помня себя, Изя крикнул Атанасиу по-русски: «Закройте дверь!».

Военныйпрокурор, видимо, понял приказ арестованного и поспешил его выполнить. Он плотно прикрыл дверь, прислонился к ней спиной и для надежности вынул из кобуры пистолет.

А Изя достал специально захваченный из Куртя сапожный молоточек и стал отбивать им мел. Куски затвердевшего мела со стуком падали на пол, и вскоре обнажился тайник, а в нем заполненные драгоценностями серенькие полотняные мешочки. Изя вынул их один за другим, сложил не полу у стены и отошел в сторону, как бы приглашая Атанасиу получить все обещанное в целости и сохранности.

Атанасиу подогнул полы своей прокурорской шинели, сел на загаженный пол и, расчистив от мусора небольшое пространство, стал высыпать на него драгоценности.

Все богатство доктора Иосифа Тырмоса - золотые монеты и брильянтовые кольца, тяжеленые цепи и огромные луковицы золотых карманных часов, старинные браслеты и инкрустированные золотом портсигары - странно блестели посреди нечистот и мусора. Атанасиу, казалось, забыл, где он находится, и потерял счет времени. Он перебирал эти блестящие безделушки, рассматривал каждую из них, поднося ее к самым, видимо, близоруким глазам, и зачем-то раскладывал на две неравные кучки.

Изя стоял у окна и смотрел, как знакомая вам уже дворничиха Павлова сгребает деревянной лопатой снег. Он боялся дышать, боялся неловким движением или звуком нарушить «транс» военного прокурора.

Ситуация была крайне опасной. Известная своим любопытством Павлова могла вдруг решить «проверить, что происходит на вверенном ей объекте», солдат, стоящий на посту увхода на лестницу, мог тоже в любой момент захотеть узнать не убил ли военного прокурора «опасный преступник», с которого сняли наручники.  Да и сам Атанасиу вполне мог оспользоваться своим уже вынутым из кобуры пистолетом и пристрелить этого «опасного преступника», скажем, при попытке к бегству. А Тасе он мог бы потом объяснить, что тайник был пуст, а Изя просто сбежал, бросив на произвол судьбы жену и ребенка. Впрочем, он мог бы даже забыть о Тасе - ее все равно не сегодня-завтра саму отправят в«Централ», и вся эта странная история будет закончена.

К счастью, на этот раз все окончилось благополучно.
Атанасиу, как видно, взял себя в руки и, уложив все драгоценности из собранной им большей кучи в портфель, кивнул Изе на меньшую и сказал ту самую фразу, которую говорили солдаты гарды, принося для Ролли кусок мамалыги или стакан молока: «Pentru Fata!» - «Для девочки!».
Изя в тот мигдаже не очень понял, что произошло. Почти не глядя на так неожиданно свалившееся на него богатство, он рассовал оставшиеся на полу драгоценности по карманам и вслед за Атанасиу почти скатился по мраморной лестнице во двор.

Инкрустированный золотом портсигар. До февраля 1943 года он был спрятан в тайнике на Софиевской и сохранился до наших дней. На крышке - золотая монограмма доктора Иосифа Тырмоса, на задней стенке – золотая монограмма благодарного пациента и (вертикально) дата: сентябрь1911».  Собственность авторов

У входа по стойке смирно все еще стоял конвоир. Он вновь надел на Изю наручники, и они, провожаемые любопытным взглядом дворничихи Павловой, которая, видимо, не узнала Изю, втиснулись вожидавшее их авто. Дорога прошла в молчании – Атанасиу ни разу не обернулся на сидевшего на заднем сидении Изю. И когда машина остановилась у главного входа в Трибунал, он так же молча выскочил из нее и, поспешно взбежав по лестничке, скрылся в дверях.

А машина въехала на тюремный двор.  Конвоир высадил Изю, отвел его в камеру и только там снял с него наручники.
Теперь им оставалось только ждать…

Прошел день, и два, и три…
От Атанасиу снова не было вестей.
Правда от Ионеску тоже не было вестей, да и в «Централ» их почему-то не отправляли.

Но на четвертый день во время утренней переклички, когда Тася и Изя стояли навытяжку перед солдатом гарды, в камеру неожиданно вошел Ионеску.

Так уж было заведено здесь, в Куртя-Марциалэ: если возникала необходимость объявить арестованному приговор, то во время утренней переклички в камеру входил офицер с официальным бланком в руках. Бланки, видимо во избежание ошибок при исполнении, были разных цветов, и арестованные обычно, еще до объявления приговора по цвету бланка знали свою судьбу. Голубой бланк –отправка в «Централ» и смерть.  Оранжевый – свобода и жизнь.

Оранжевый бланк свидетельства обосвобождении    «Ордин делибертате».  Фото из сборника документов Михаила Пойзнера

 Был еще ,кажется, белый бланк, но мы не можем вспомнить его значение, а спросить, как вы понимаете, уже не у кого…

У Ионеску в руках в то утро, на удивление, было несколько оранжевых бланков.
Неужели свобода?

Ионеску был явно не в духе, он сделал знак солдату прекратить перекличку и обратился к Изе:
«Домнуле инженер, вы знаете, что следствие по вашему делу завершено и дело закрыто. Закрыто, - он сделал красноречивую паузу, - за отсутствием улик. Вы признаны караимом и можете быть свободны.
Вы, домна Натали, - обратился он к Тасе, - тоже можете быть свободны. Подозрение по поводу вашей еврейской национальности не подтвердилось. Но вам еще придется вернуться к нам на суд по вопросу взятки, которую вы пытались всучить комиссару Кардашеву из сигуранцы».

Закончив эту видимо трудную для него тираду, Ионеску ткнул каждому из них оранжевый листок, и резко повернувшись на каблуках, выскочил из камеры. За ним вышли солдаты гарды, так и не успевшие закончить перекличку.
Изя и Тасяостались одни.

Да, конечно, еще и Ролли, которая все это время сидела на подоконнике и, раскрыв широко глаза, наблюдала за происходящим.

«Ордин делибертате»!
Они были вшоке.

Ну вот, капитан Атонасиу все же выполнил свое обещание и спас их от «Централа». Но, свобода?
Этого они неожидали!
Какая может быть «свобода» в их положении?

У них не было ни документов, ни пристанища, ни даже подходящей одежды. Как только они выйдут из ворот Куртя-Марциалэ, их наверняка остановит первый патруль. Видимо Атанасиу просто решил избавиться от них, выбросить всю эту надоевшую ему жидовскую семейку из Куртя и снять с себя ответственность за их дальнейшую судьбу.

Ролли тоже каким-то образом из нескольких долетевших до нее фраз поняла, что им нужно уходить из Куртя. Она все еще сидела на этом, ставшим ей родным, подоконнике тюремного окна и, прижимая к себе Зайца, горько плакала. На этот раз, против обыкновения, ни мать, ни отец ее не успокаивали.  
А Тася, между тем, уже стала собираться к выходу.

Пока она уходит одна.
Позаимствовав у Изи несколько вещей из одежды: грязный, но теплый ватник и вполне еще приличные ботинки (у них был один и тот же размер обуви), она отправилась в город искать какое-нибудь пристанище.

К вечеру она уже снова была в тюрьме. Принесла немного еды и кое-какую одежду.  Как оказалось, ей удалось нанять комнату здесь, неподалеку, на Успенской, у двух очаровательных, по словам Таси, бабушек– Лидии Александровны и Александры Александровны.

«Вот увидишь,- сказала она Ролли, - они тебе понравятся, тем более, что у них есть два кота или даже может быть, две кошки, я как-то не успела поинтересоваться».

Услышав последние слова Таси, Изя вдруг возмутился: «Ну Тася, - сказал он сердито,- я от тебя этого не ожидал! Как ты могла так поступить?  Как ты могла не поинтересоваться о кошках? Кто они, кошки? Или все же коты?».

Ролли сначалане поняла, шутит отец или действительно сердится. Но когда родители рассмеялись, она тоже, впервые за много месяцев рассмеялась и позабыла немного о том, что они уходят из Куртя.

А уходить им нужно было немедленно, чтобы под покровом темноты успеть добраться до дома бабушек еще до комендантского часа.

Так, темным февральским вечером, после пяти месяцев пребывания в транзитной тюрьме Румынского Военного Трибунала они в последний раз прошли через гарду и, бросив прощальный взгляд на темные окна тюремного корпуса… вышли из Куртя-Марциалэ.

До свиданья, Куртя!
Рассказ Валерики.   
Одесса, февраль1943 года
Более 470 дней и ночей под страхом смерти

Папа теперь уже совершенно не хочет со мной играть, ни в «свинью», ни в «крестики и нолики». Тася говорит, что у него «настроение».

«Настроение» началось с того, что все наши солдаты из гарды уехали куда-то на фронт. Вьеру-Канешно и Цыган-Бурьян очень не хотели уезжать. Они пришли к нам прощаться и принесли мне в подарок маленькую целлулоидную куколку.
Вьеру сказал,что он купил ее в той будке, которая на углу по дороге в казарму, где он папиросы покупает, и что куколку эту зовут «Папуша». По-нашему это будет вроде как «Кукурузинка», потому, что она очень маленькая.
И еще он сказал, чтобы я его не забывала. А я и не забываю.

Мне все равно теперь делать нечего. Я теперь просто так сижу себе на своем подоконнике и смотрю чрез решетку во двор. Но и там, во дворе тоже нет ничего интересного. Девочка в красном капоре вместе со своей мамой уехала домой в Бухарест, и никто там больше на педальной машинке не катается.

Вместо Вьеру и Бурьяна нам прислали новых солдат и даже одного нового начальника. Но они все какие-то злые, особенно начальник. Он всю нашу камеру обсмотрел и как начал на папу ругаться. А потом даже стукнул его по лицу. Но папа сказал, что ему совсем не больно и что начальник просто пошутил.
Ладно, пошутил…

Но мне все равно не нравится, когда моего папу по лицу стукают.
А еще этот новый приказал, чтобы нашу камеру закрыли на замок. Так что я уже не могу здесь везде бегать, и к нам тоже в гости никто не приходит.

Правда дяденька Зембряну все-таки один раз приходил и рассказывал, что у него дома, в Тимишоре, родилась маленькая девочка и что он ее назвал моим именем: «Валерика». Только жалко, что он не может туда поехать и на нее посмотреть, потому что теперь никому в отпуск уезжать не разрешается.

Он, Зембряну, вообще в этот раз пришел в гости к папе. Сел возле него на сапожный стульчик и снял с ноги один свой туфель, чтобы папа его вроде как починил. Но, я вам правду скажу, починять его совершенно не нужно было, потому что туфли у дяденьки Зембряну черные и чистые, не то что боканчи у солдат гарды.

Но папа все равно одел этот туфель на свою сапожною лапку и стал, так иногда, молоточком его по подошве бацать. А дяденька Зембряну, как сел возле него, так и сидит, в одном туфле и в одном носке, и что-то долго так говорит ему по-русски. Говорит и говорит. А что говорит не слышно, потому что я далеко сижу, на подоконнике.

Только слышу, что он говорит вроде «Сталин», а потом еще говорит вроде «град». Тася тоже, наверное, слышит – она ближе сидит, на кровати, кофту свою разорванную зашивает.  Слышит, слышит. Я же вижу, как она каждый раз даже вздрагивает. Но почему-то не подпрыгивает и не орет. Хотя это слово «Сталин» она никому не разрешает говорить, ни мне, ни папе, ни даже дедушке Альберту, когда он еще с нами в камере жил.

Когда я один раз стишок из «Мурзилки» стала рассказывать, ну вы знаете: «Поет ашуг: нам Сталин друг!», так она так раскачегарилась, что я думала она сейчас нас убьет. Всех вместе, как храбрый портняжка когда-то мух убивал.«Господи, - кричит,-  ну что у этого бедного ребенка вголове? Как можно так забивать детям голову! Ашуги какие-то?! Сталин – друг?! Забудь все эти глупости сейчас же! Забудь! Нам только этих неприятностей не хватало!  Никогда это слово «Сталин» не произноси! Слышишь!».

Так вот я теперь и «не произношу».
А дяденька Зембряну «произносит». И папа тоже «произносит».
И мне даже кажется, что Тася сама, когда с папой шушукается, «произносит».

Но самое главное, что следователь Ионеску опять наше дело закрыл. Этого я уже совершенно понять не могу.
Что наше дело, сундук, что ли?
Почему его все время то открывают, то закрывают?

От этого открывания и закрывания у папы опять началось «настроение».
А Тася накрасила себе брови сажей от печки, постирала под краном свою кофту разорванную и поскакала к капитану Атанасиу жаловаться.
Очень она любит жаловаться.

А когда я хочу на нее папе пожаловаться, сердится, говорит: «Ябеда- доносчица, курица-извозчица».
 Но на этот раз у нее, как видно, ничего не получилось – следователь сундук наш все-таки закрыл. И дал нам про это бумажку оранжевую, где все написано. «Ордин» называется. И теперь из-за этого «ордина» нам нужно из Курти уходить.  
Я уже и Зайца предупредила, и Папушу. Папа сказал, что я должна их «подготовить» - объяснить им все. И чтобы я этим занялась, а им с Тасей не мешала – им нужно очень многое об-думать.
Ну и ладно…

Пусть себе об-думывают!
Я тогда тоже буду об-думывать.
Я буду об-думывать, где теперь будет наш дом?

Библиография

- Г.К. Жуков, «Воспоминания и размышления». - Изд. агентства печати Новости, М., 1970.
- Гейнц Гудериан, «Воспоминания солдата». -Феникс, Ростов-на-Дону, 1998.
- Jean Ancel , “Transnistria”. - Bucuresti, 1998.
- Яков Верховский, Валентина Тырмос. - Сталин. Тайный сценарий начала войны. - «ОЛМА-ПРЕСС», М., 2005